Цена ненависти

От автора: Я попробую сделать вторую часть интереснее первой. Мне кажется, лучше, когда рассказ ведется от первого лица. Хотелось бы услышать Ваше мнение: продолжать ли мне писать от первого лица или оставить все как было вначале? Кларисса Моргенштерн, 28 октября, 23:45

Эпиграф к главе: Fabricando fabricamur. Созидая, мы творим самих себя

Люди думают, что грань между жестокостью и преступлением - смерть. Валентин и мой брат разделяли это мнение. Они вновь и вновь доводили меня до крайнего состояния, когда тело разбито и умирает от полученных повреждений, но каждый раз не давали умереть, спешно исправляя последствия собственной бесчеловечности, с помощью лекарств стирая с моего тела рваные раны. Я как сейчас помню: им всегда было важно, как я выгляжу, эстетичность. Они не хотели смотреть на мои гноящиеся от яда раны, в отвращении отворачивались. С детства я поняла, что свое дерьмо надо держать при себе и прятала то, что могло отбить аппетит у отца, несмотря на боль. Мои раны - грязь, и отец мой не должен этого видеть. Хорошая дочь будет выглядеть и вести себя так, чтобы ее семье не было стыдно за нее. Я сотни раз истекала кровью на бетонном полу подвала, зная, что наверху отец занимается своими обыденными делами: обедает, читает, выходит по делам и на прогулку. Я умирала, пока мои домашние как ни в чем ни бывало занимались бытом. Многие думают, что после смерти ты становишься значимой, что все долго думают о тебе и горюют, но в реальности все не так. Если бы я умерла, то, наверное, так и осталась бы тлеть в холодной темноте, пока не пришло бы время уборки или еженедельного наказания брата - только тогда бы меня нашли. Я даже не уверена, заплакал бы отец. Скорее всего, нет. Это и есть жизнь: ты рождаешься, служишь другим, те используют тебя в полной мере, и ты умираешь. Если любовь - это когда думают о твоем будущем и о тебе, то любви нет. Во всяком случае, среди нефилимов. Самое страшное - когда твоя смерть воспринимается любимыми людьми как нормальное и привычное явление. Вот уже несколько дней я сидела на жесткой койке в своей камере в Городе Костей. Здесь темно, сквозь окошко в конце коридора проникает очень мало света и постепенно привыкаешь к темноте, к влажным стенам вокруг тебя. Я словно замурована внутри колодца в своем нарядном синем платье. Оно никак не вяжется с оковами на руках, которые изранили мою кожу вкровь. Я не вижу, но чувствую кровавые сгустки на своей коже. Однако, в отличие от колодца, здесь тихо не бывает. Обе камеры по бокам от меня заняты. Прямо за моей спиной, за стенкой, постоянно раздается голос того парня, который приехал со мной. Я не знаю его имени, но знаю, что скоро он умрет: он постоянно нечеловечески воет, стонет от боли. Даже если бы на его отрубленной руке не началось заражение, он бы все равно долго не протянул, мальчишка обезумел. Однако от него пахнет гниющим мясом и смертью, и я чувствую этот запах сквозь стенку. Тюремщики не рисуют ему исцеляющих рун и не дают лекарств. Только еду, воду, и иногда заходят вынести ведро. Мы для них не важны. Расходный материал, прислужники Валентина: по крайней мере, Микаэлла и этот парень точно, их видели дерущимися. Насчет меня все неоднозначно: моя вина не доказана, но я и не оправдана. Инквизитор приходит ежедневно. Она ждет, когда мы отчаемся и начнем говорить, поскольку пыток они не применяют: не имеют права. А вот насчет того, чтобы наблюдать за гниющим заживо от инфекции мальчиком и психологически давить на остальных - это не считается. Технически, они нас и пальцем не тронули. За стеной стон умирающего. Я резко выдыхаю, не в силах больше этого терпеть, и слезаю на пол, скользнув ногами в туфли. Медленно иду от одной стенки к другой, разминая затекшие ноги. Теперь к голосу мальчишки примешивается стук моих высоких каблуков. С тех пор, как нас привезли сюда, новой одежды не дали: приходится обходиться тем, что есть. Платье выглядит пока сносно за счет того, что я почти не потею: здесь холодно, и сама я, можно сказать, имею хладную кровь за счет демонической сущности. Оно почти не помялось, так как сделано из качественного шелка, так что мне еще повезло во всех смыслах. Умирающий мальчишка обрызгал кровью и себя, и Микаэллу, когда нас везли. Наверное, сейчас девочка выглядит паршиво. Не знаю наверняка: мы друг друга не видим. Кстати, о ней: вроде держится молодцом. Несколько дней назад мы с ней говорили. Я спросила, сколько времени, а она ответила, что ее часы разбились в приюте Ренвика. Вот и все. Больше я ни с кем не общалась. Я не знаю, как Джослин вышла из комы, что конкретно знает Конклав, что думают обо мне Лайтвуды и Джейс. Не знаю, где сейчас отец и что он делает с Чашей: Хьюго не прилетал и, судя по всему, почты от отца больше не будет. Мой глаз не болит, я лишь чувствую странное онемение. Я не трогаю повязку, боясь занести инфекцию в рану, как тот парнишка за стеной. Я наперед знаю, что мне не дадут лекарств в случае болезни. Очевидно, нас рассадили в порядке возможных смертей: первым от двери умрет мальчик, потом я, а затем - Микаэлла, если, конечно, никто из нас не расколется. Хотя и в этом случае пощады не будет. В общем, выбор у нас невелик: либо смерть от Конклава, либо от Круга за предательство. Последнее, понятное дело, хуже. Предателей у нас сжигают заживо. Из личных вещей у меня с собой лишь маленькая коробочка с кольцом отца и брата. Я инстинктивно зажала ее в руке во время тех событий и не отпускала, пока не оказалась в тюрьме. Ее не заметили на входе в подземелья: меня почти не обыскивали, невооруженным глазом было видно, что под струящимся шелковым платьем у меня нет оружия, а коробочки никто не заметил. Всем было не до того: у Микаэллы в перчатках обнаружили набор маленьких лезвий, и нефилимы спешно ощупывали все ее вещи, которые они пропустили до этого, извлекая все новые и новые лезвия с иглами. В итоге ее обобрали как липку: велели снять перчатки, тяжелые подкованные железом сапоги, пояс, все украшения, в том числе и крестик, заколку. Когда я видела ее в последний раз, Микаэлла шла босиком по мокрым камням, кутаясь в свою накидку, а ее волосы шелковистым водопадом рассыпались по плечам. Однако я углядела в густой завесе ее волос седые пряди. ***** На ужин нам дали ломоть хлеба, плохо проваренную гречку и кружку воды. Я здесь несколько дней, а меня уже выворачивает от этого рациона. Насколько я знаю, мальчик за стенкой не может самостоятельно есть, он только выпивает воду, и тюремщики все время забирают у него нетронутую еду. Размачиваю хлеб в воде, ем его. Каша ужасна на вкус, но набить брюхо ею можно. Оставшуюся воду выливаю себе на поврежденный глаз, промывая и его, и бинт заодно. Инквизитор ходит вдоль камер, посматривая на нас оценивающим взглядом, словно думая, когда же мы расколемся. В сравнении с порками по четвергам, в этом плане здесь не так уж и плохо. Только психологически тяжеловато, да и неизвестность давит. А еще я похудела. Платье свободно болтается на мне, а мое лицо исхудало. То есть, я так думаю: зеркал тут нет, нет никаких отражающих поверхностей, а в темноте я едва различаю очертания собственных рук. Хорошо, что платье прикрывает метку Лилит и частично закрывает мою спину: я не испытываю желания объяснять Конклаву наличие этого на моем теле. Вечером двадцать восьмого октября все изменилось. Сперва раздался какой-то шум, скрежет и звук шагов. Помимо тюремщика, сюда шли еще люди, и много, что довольно странно. Обычно приходила только Инквизитор. Они были совсем рядом. У камеры моего умирающего соседа шаги притихли и вслед за этим по помещению звонко разнесся голос Изабель: - Вы держите их в таких условиях? - ее голос был пропитан гневом. - Это не твое дело, - ответил тюремщик. - Ты шла к подруге - иди себе. - Конклав одобряет подобные методы? - я чуть не вскрикнула, услышав холодный голос Джейса. - Пленник гниет здесь заживо в буквальном смысле этого слова. - Самый умный? - вскинулся было тюремщик, но его товарищ остановил его: - Она в соседней камере. Делайте то, что поручено, и уходите. Я торопливо подошла к решетке, намереваясь разглядеть Джейса и Изабель. Черт побери, я была рада видеть даже ее! Он был по ту сторону решетки. Я ощутила, теплое прикосновение к своим рукам, лежащим на прутьях. На Джейсе была кожаная одежда сумеречного охотника, за спиной торчали рукоятки клинков, а над воротником майки была видна свежая руна. - Клэр, - выдохнул Джейс. Он потянулся убрать прядку с моего лица, однако, увидев повязку, остановился. - Болит? Я покачала головой и прильнула к его протянутой руке, ощущая, как Джейс нежно поглаживает мою щеку. Под его прикосновениями холодная кожа теплела. От Джейса по моему телу будто расходился огонь. - Почему вы до сих пор не оказали им помощь? - возмущалась тем временем Изабель. - Черт-те что! Вина Клэр не доказана: кто дал право так обращаться с ней? - Инквизитор, - неохотно ответил один из тюремщиков. - К ней все вопросы насчет арестантов. Лайтвуд что-то тихо промычала сквозь зубы, похожее на ругательство, однако я даже не посмотрела в ее сторону. Сейчас я хотела видеть только Джейса перед собой. От него привычно пахло вкусным мылом, отчего мне стало стало немного неудобно: на моей коже шли кровяные разводы, которые я не смыла, и от меня разило кровью с гарью. А еще мои волосы, ткань моего платья пропитались запахом смерти, разложения, идущим от мальчика в соседней секции. Но почему-то Джейс либо не замечал этого, либо не заострял внимания. Он последовал моему примеру и прислонился к решетке: таким образом, мы оказались друг напротив друга. Джейс обнял меня через решетку и я ощутила на своих губах горячий отчаянный поцелуй. Я запустила озябшие пальцы в его теплые волосы, с наслаждением притягивая его к себе. Запах крови и аромат мыла смешались в моем восприятии. Он поглаживал мою спину, успокаивая меня, затем положил ладони на мои плечи и, в последний раз легко поцеловав меня в губы, разорвал поцелуй. - Я заберу тебя отсюда так скоро, как только смогу, - поклялся Джейс, не выпуская меня из объятий. Решетка нагрелась от наших тел, но все еще непреодолимой стеной стояла между нами и ужасно мешалась. Я чувствовала, что, казалось, распадаюсь на мелкие частицы под его горящим взглядом. В его лице читалось то нежное выражение, с которым в детстве на меня смотрели брат и Тэмми, только нежность Джейса была какой-то отчаянной. - Время! - прокаркал тюремщик. Я готова была разорвать этому церберу лицо, когда Джейс неохотно отошел, давай пространство Изабель и тюремщику. Из передала мужчине сумку, которую принесла с собой, и сказала, обращаясь ко мне: - Мама выбила нам пропуски к тебе, но только потому что в деле ты пока что проходишь не только как подозреваемая, но и как возможная жертва. Мы принесли тебе одежду и гигиенические принадлежности. - Спасибо, - произнесла я с искренней благодарностью. Одежда была действительно мне необходима сейчас. - Это не все, - нахмурилась девушка. По ее лицу можно было считать беспокойство. - Скоро ты будешь давать показания. Расскажи все как было, ничего не бойся, и не вздумай лгать. - Мы-то знаем, что ты невиновна, - вмешался Джейс. - Просто кое-кто начал приписывать тебе статус мирового зла и искать в тебе козу отпущения. Теперь его яростный взгляд был направлен на тюремщика. Последний сделал вид, что ничего не заметил, однако очень скоро, не дав нам нормально попрощаться, выпроводил Изабель и Джейса. По возвращению он обыскал сумку, хотя я уверена, что это было сделано еще на входе и, не найдя ничего, разочарованно передал мне ее в окошко для пищи. **** Мне принесли вещи из тех, которые я собирала, уходя к Валентину: эластичные темно-синие джинсы, футболка и черный свитер. Обуви не было, так что мне пришлось остаться в тех же туфлях. Тюремщики и не думали отворачиваться, напротив: они, ухмыляясь, наблюдали за тем, как я отползаю в самый темный угол, чтобы переодеться. Несмотря на кандалы на руках, я смогла это сделать: не снимая платья, натянула вниз джинсы и, чуть надорвав платье, сняла его, надела майку со свитером. Платье заняло место в сумке, сама же я вновь взгромоздилась на свое ложе, наслаждаясь ощущением чистой одежды. Какое-то время было тихо, если не считать плача умирающего. Потом один из тюремщиков уснул, а второй, потеряв к нам интерес, заткнул уши и включил плеер. - Это те нефилимы, которые не дали тебе уйти через портал? - раздался бесцветный голос. Я от неожиданности подпрыгнула, сначала решив, что это прорезался умирающий, но голос шел совсем с другой стороны. Миниатюрная Микаэлла сумела просунуть голову через прутья и теперь смотрела на меня. Я оглянулась на тюремщиков и тоже подобралась поближе, к противоположной стене. - А что тебя так удивляет? - Ничего, - пожала плечами девочка. - Просто странно, что ты с ними связалась. У вас так мало общего. Они - сумеречные охотники, а ты... человек. Судя по паузе, которую она сделала, прежде чем это выговорить, она опасалась, что тюремщики могут подслушивать. Особенно тот, который спит: может, он просто лежит, закрыв глаза? - Сама в шоке. Тебя тревожит моя связь? - Нет. Просто довольно забавно наблюдать, как те, благодаря кому ты здесь, носят тебе передачи. Я бы подумала, что она смеется надо мной, если бы не видела ее лица и не знала, что у Микаэллы нету чувства юмора. - Согласна. Вообще я удивлена, что их пропустили сюда. Инквизитор такая злая... - Он прорвался бы к тебе, даже если бы ты спустилась в ад, - отрезала Микаэлла. - Мне так кажется. Думаю, тебе нечего бояться: у тебя есть необходимые связи в их кругах и ты просто подозреваемая. Ежу понятно, что ты направила свою силу на Валентина, чтобы убить его, но не рассчитала и по ошибке уничтожила зеркало. Последняя фраза была произнесена непринужденным тоном, словно естественное продолжение разговора, однако была самой наглой ложью, и Мика не могла об этом не знать. - А тебя, наверное, казнят, - сказала я. Обычный человек не стал бы говорить такого, прикрываясь пресловутой деликатностью, однако члены Круга не привыкли юлить и нежничать подобным образом. Когда дело касается смерти или миссии Круга, тут не до деликатности. Микаэлла хмыкнула: - Наверное. Только мне, по большому счету, уже без разницы: мои силы почти подошли к концу и Кругу нет смысла меня вытаскивать отсюда. Риск того не стоит, - спокойно рассудила она. Даже в темноте было заметно, что она похудела, и сильно. Еще немного - и кандалы свалятся с ее запястий. Она еще держится на ногах, но вынуждена опираться на решетку. Больше я ничего не разглядела в темноте, но уверена, что на свету Микаэлла будет выглядеть ужасно. Беседа прервалась на этой веселой ноте, потому как умирающий за стеной застонал еще пронзительней, сажая голос до хрипа: - Лиза... Ли-иза, - просипел он. - Помоги мне, Лизи... Раньше я никогда не слышала от него чьих-либо имен. Это были единственные слова, которые я от него когда-либо слышала. Я не была его Лизой, а потому не стала отвечать на его просьбы, обманывая парня. Лжи во благо не бывает. Тюремщики неохотно зашевелились и нам с Микаэллой пришлось умолкнуть, чтобы не злить их болтовней. **** Той ночью мальчик за стеной умер. Его мольбы и плач раздавались все тише, а гнилостный запах стал сильнее, наполнял воздух вокруг. Ненавижу сладковато-приторный запах гнили. Запах разложения ужасен и не имеет ничего общего с тонким ароматом крови и победы. Это запах тяжести и болезни. Когда он умолк, наступила звенящая тишина. Впервые за все время я могла слышать в абсолютно тишине звук ровного дыхания Микаэллы в соседней камере и заунывный вой ветра, носящегося по тоннелям тюрьмы. Казалось, ветер оплакивает смерть мальчика, ибо больше его оплакать было некому. Никому он был не нужен: равно как и погибший в бою Дэвид, равно как и Микаэлла. Как и любой член Круга. Тюремщик, вернувшийся из туалета и поправляющий на ходу свой ремень, порадовался тому, что больше никто не будет его беспокоить стонами. Он вызвал Безмолвных Братьев и они вместе вошли в камеру парня, предварительно принеся факелы. Помещение осветилось красноватым светом и я чуть зажмурилась, привыкая к яркой вспышке. Что самое гадкое - я даже не знала имени мальчика, который защищал моего отца и который, мучаясь, умирал в шаге от меня. Когда его понесли на выход, я разглядела абсолютно почерневшую культю парня, его бледное, измученное лицо, откинутое на плечо одному из Братьев. При жизни он был красив, однако после смерти его кожа посинела, а некогда темно-карие глаза остекленели и устремили взгляд в пустоту. Я видела дорожки от предсмертных слез на пергаментной коже, видела на свесившейся руке остывающего тела выжженный знак Круга. Метку принадлежности, нашего единства. Ирония в том, что при всей нашей сплоченности и нашем единстве, члены Круга умирают в одиночестве. Жестокий и печальный конец. **** На следующее утро приходила Инквизитор. Она темной тенью кружила перед нашими камерами, оценивая, разглядывая нас с Микой. Я ненавижу эту женщину, стервятника. Она отыскивала нашу слабость, надеялась увидеть страх и сомнения на наших лицах. Запах гнили начал выветриваться и уже не так ощущался в камерах. Джейс с Изабель больше не приходили, а Мика не заговаривала со мной. Тюремщики же равнодушно занимались своими делами в коридоре. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем перед моей камерой возникла процессия незнакомых людей в костюмах охотников. Меня вывели наружу и, время от времени дергая за цепь, повели прочь из тупика, где была моя камера. Восхождение по лестнице далось мне с трудом: отвыкла от ходьбы. Наконец я оказалась в тускло освещенном круглом зале. Возле стен сгрудились люди, меня подвели к торчащему в середине металлическому столбу и пристегнули к специальному кольцу цепями. Ни одного знакомого лица вокруг, и все эти люди - нефилимы. Вперед выступила Инквизитор. Она прищурилась, пристально глядя на меня, и начала: - Итак, Клэр Рид, ты утверждаешь, что не имеешь ни малейшего отношения к Кругу? - Верно, - кивнула я. - И ты считаешь себя человеком, верно? - дождавшись утвердительного ответа, она продолжила. - Тогда чем ты объяснишь тот выброс энергии в приюте святого Ренвика? - Не знаю. Во мне внезапно взыграла энергия. Я хотела убить того странного светловолосого человека, который выколол мне глаз и прикончил кучу народу, а в следующий момент у меня из рук вырвалось синее пламя. Для убедительности я продемонстрировала свою грязную повязку на глазу. - А что ты вообще делала в приюте святого Ренвика? Как пробралась мимо Люциана Греймарка? - Я получила письмо от Валентина, в котором он убедил меня приехать. Я выбралась из окна и меня проводили к нему. Инквизитору этот ответ не понравился. Она прищурилась и подошла ко мне почти вплотную. Я различала морщины на ее лице, чувствовала запах сушеных цветов от ее мантии. Глядя на меня в упор, женщина задала следующий вопрос: - А где это письмо? - Полагаю, сгорело в пожаре, который устроил Дэвид, - не дожидаясь уточняющего вопроса, я пояснила. - Дэвид - это парень, который дрался против вас, защищая Валентина. Тот, которого Алек убил стрелой. Сразу скажу: нет, я не знаю, зачем они подожгли квартиру. Имею только догадки. Скорее всего, хотели отвлечь ваше внимание пожаром. - Это бесполезно, - выпалила Инквизитор, обращаясь к толпе. - Мы не можем проверить ее Мечом по закону. Мы не знаем, правду ли она говорит. Допрашивать ее надо было тепленькой, после боя, когда она была шокирована и когда времени продумывать ложь не было. Сейчас уже бесполезно. По помещению прокатился гул. Вперед вышел один из Братьев. "Одно мы знаем точно: Клэр Рид от рождения нефилим, но ее тело отвергает руны. Энергия рунной магии перетекла в иную, разрушительную форму". - То есть, если Валентин получит Клэр с ее способностями, то он сможет уничтожить всех нас? - спросил кто-то. Инквизитор поджала губы и нахмурилась. - Это безумие, - фыркнул пожилой нефилим. - Я видел, как эта девушка одной силой мысли разнесла портал в клочья. Если учесть, что это был первый, самый слабый выброс энергии, я склонен полагать, что в будущем она сможет разрушать целые здания и уничтожать людей, - обличающе выкрикнул рыжий нефилим, который арестовывал меня. Они долго совещались между собой, пока не пришли к выводу, что, скорее всего, в этом деле я - пострадавшая. Но сомнения остались. - Я приговариваю подозреваемую к домашнему аресту в Институте Нью-Йорка под присмотром семьи Лайтвуд, - сказала Инквизитор, отказываясь заменить слово "подозреваемая" на "пострадавшую". - Перевод подозреваемой осуществится сейчас же. Посещение школы разрешено, в другие места выходить в одиночку запрещается. В случае нарушения условий подозреваемая вернется в Город Костей. Я выдохнула. Это был очень мягкий приговор, фактически то же самое, как когда меня держали под защитой от демонов в Институте, в самом начале. Только с привилегиями: я смогу ходить в школу. Черт. Трудновато будет объяснить директору, где я шлялась на протяжении двух недель. Может, сказать как есть? Что я жила с полуангелами, надирала задницы демонам, а потом сидела в тюрьме? - Клэр Рид, Вам понятен приговор? - обратилась ко мне Инквизитор. - Да, Ваша честь, - церемонно кивнула я. - А кандалы снимут? Просто мои школьные учителя, боюсь, не поймут, если я приду на занятия в стиле "садо-мазо". Инквизитор разозлено посмотрела на меня и произнесла: - Тебе не кажется, что в твоем положении шутки неуместны? Надеюсь, ты понимаешь, что этот приговор лишь до окончания расследования. Но тем не менее, кандалы сняли. Было немного больно: железо прилипло к запекшимся ранкам и пришлось отдирать, предварительно полив водой. За несколько дней я привыкла к тяжести на своих запястьях и теперь было немного странно не чувствовать тяжелого груза на руках. **** Мне не дали попрощаться с Микаэллой. Хорошо: я не хочу видеть ее, зная, что я ухожу, а она остается ждать своего приговора в одиночестве. Из зала меня вывели наружу и посадили в карету. Следом за мной забралась Инквизитор и уселась напротив, вперив в меня пристальный взгляд, словно опасаясь, что сейчас я с криком: "Аллах акбар!" вытащу из задницы гранату и сорву чеку. Карета тронулась, увозя меня прочь. Однако воспоминания, связанные с заточением и жестокостью Конклава, прочно застряла в голове. Я никогда не забуду гнилостного запаха смерти, темных коридоров, Инквизитора, издевающегося над несовершеннолетними членами Круга.