Им достаточно. С них достаточно.

Шелби Уайт в седьмой раз считает звенья цепи, приковавшей ее к скамье. Шелби Уайт шесть раз подряд сбивается, не доходя до тридцати. А в седьмой раз добирается до рекордного двадцать девять. Как обидно! -Из-за тебя. — одними губами шепчет она прежде, чем поднять голову и посмотреть Хаасу в глаза. -Можешь идти. — кидает он охраннику. Голос Калеба обрел повелительные и жесткие нотки отца и обычный усталый тон загруженного агента ФБР. Но он все еще остается тем самым голосом, который говорил ненавистное «Риз Уизерспун», а чуть позже шептал ее имя и еще кучу неразборчивых слов ей на ухо, когда они лежали на односпальной кровати в Куантико. Мужчина с оружием, прожигавший ее тяжелым взглядом последние несколько часов, мешкает. -Бегом отсюда! Калеб дерганый. Калеб раздражен и чуть ли не зол. Он всплескивает руками и Шелби успевает заметить свой белый телефон в его руке. Агент спешно покидает комнату, захлопнув за собой дверь с громким звуком. Ее цепь с лязгом падает на пол, словно напоминает за Уайт: «-Эй, я здесь!» Калеб опускается на стул напротив и, закинув ногу на ногу, долго смотрит на нее прищуренными голубыми глазами, словно убеждается в том, что это не обман зрения. Она почти не изменилась: все такая же тонкая, хрупкая и одетая «с иголочки» Шелби Уайт, только волосы короче, выражение лица жестче, хотя нет, скорее взрослее, а на тонких запястьях вместо сверкающих бриллиантами дорогих часов тускло поблескивают металлические наручники. -Я уже сказала другим, что не буду ничего говорить, агент Хаас. — голос Шелби звучит ровно, холодно и в то же время с дерзким вызовом, режа ему слух. Она не должна так говорить. Она же принцесса. Шелби Уайт принцесса, а им такое не положено. Впрочем, так, кажется, думает только наконец почти взобравшийся на престол Калеб Хаас. Ну или кто угодно, кроме самой Шелби. -Я пришел немного почитать вам, уже-не-агент Уайт. — Шелби кажется, что из его слов сочится яд. Она слышит в нем всю ненависть и отвращение, которое он испытывает. -О чем ты? Калеб видит в ее глазах непонимание, а через секунду слезы. Слезы… Его Принцесса плачет. Его. Его. Его. Нет! Уже нет. Пусть ей наконец будет так же больно. Калеб открывает чехол телефона. -«…Он все еще маленький избалованный мальчишка, который вечно думает только о себе. Ты не должна переживать за него, Шелби. Тебе нужен не он, а мужчина, который способен защитить тебя и который будет уважать тебя. Не мне тебе говорить, что Калеб не способен на это. Что Калеб не достоин тебя. И мне бесконечно стыдно за это. Возможно, я мог бы исправить это…» — он зачитывает отрывок одного из первых писем Клейтона, стараясь делать вид, что его ни капли не задевает это. -Хватит, Калеб! — просит Шелби, пытаясь сморгнуть слезы. Она чувствует горький вкус вины во рту и нарастающую панику, которая вызывает сильное головокружение и тошноту. Шелби не хочет и больше не может вспоминать про эту чудовищно подлую ошибку. -Хватит? Ты серьезно, Уайт? Почему ты не сказала это ему, когда он поливал меня грязью или себе, когда ложилась с ним в постель? Почему ты не сказала «Хватит», когда ехала к нему на встречи или когда опускалась на колени в кабинете переговоров, чтобы ему отсосать? Она открывает рот от удивления, но Калеб не дает ничего сказать и выплевывает: -Удивлена? Да, я и до этого добрался. И у нас есть вся ночь впереди, чтобы ты предалась воспоминаниям, пока я читаю тебе письма, где мой папаша пишет моей бывшей о том, как хочет ее трахнуть! -Калеб! — кричит она, ударив кулаками по своим коленям. -Заткнись, умоляю тебя! Ты хочешь сделать больно мне? Ладно. Но здесь камеры, не делай этого хотя бы ради своей матери. Не надо, Калеб. Пожалуйста. — ее голос срывается. Шелби не сдерживает слезы и они катятся по щекам, оставляя серые полоски и капая на белую блузку. -Матери! Она уже все знает, Шелби. И тут нет камер. Я не стану выносить позор своего отца на всеобщее обозрение. Видишь, я не такой, как там… — он делает вид, что старается припомнить что-то, хлопая телефоном по ладони. — «…Безнравственный, эгоистичный молокосос, не способный серьезно и здраво рассуждать.» Кажется, он написал именно так. А что до тебя? Также думаешь, а, Шелби? -Нет. Если бы ты соизволил почитать и мои письма, то знал бы это. А еще, если бы ты хоть на секунду избавился от своей всепоглощающей ненависти ко мне и своему отцу, то понял бы, что это все чертова ложь! Его не волнует попадут они куда-то или нет, ему просто нужно, чтобы ты увидел все. Он хочет отомстить тебе за тот раз на новом году, когда ты едва не лишил его второго шанса. — Шелби говорит на одном дыхании, чувствуя, как отсутствие кислорода начинает жечь легкие. Шелби запрокидывает голову назад и судорожно вдыхает, больше не глотая слезы, давая им волю. Какая теперь разница? Он знает, что его отец лживый и мстительный ублюдок, а бывшая девушка его помощница и шлюшка в одном лице. Калеб молчит долго, развернувшись к ней спиной, обтянутой темно-синей и безукоризненно отглаженной рубашкой. -Зачем? — его голос надломился. Теперь он полон отчаяния, разочарования и боли. -Зачем ты делала это? -Он шантажировал меня. Моими родителями. Он узнал, что они живы. Он сказал, что если я ему не помогу, то он обнародует это и посадит их. Выбора не было. Прости меня. Почти все, что там написано — это ложь, откровенная ложь без толики правды. Шелби поднимается с места, гремя наручниками, прикованными к скамье, и подается вперед, чтобы коснуться его плеча рукой. -Но ты спала с ним? — он разворачивается резко и так же резко спрашивает, смотря ей в глаза. -Да. Это слово — нож в спину, удар в солнечное сплетение или кирпич в голову. Это слово — двадцатибалльное землетрясение по двенадцатибалльнрй шкале для старой хрустальной вазы или океан для Атлантиды. Это слово убивает все. И Шелби Уайт понимает, что этим словом разбила Калеба Хааса на миллионы маленьких осколков, которые исчезли где-то за бортом в чертов шторм в Бермудском треугольнике. Пытаться собрать — глупо. Безнадежно. -Я не хотела этого, Калеб. Клянусь, я бы никогда не поступила так по своему желанию. Калеб. — ей не хватает нескольких звеньев цепи, чтобы дотянуться до его чуть колючей, как всегда, щеки. А еще ей не хватает тысячи жизней, чтобы хоть немного загладить свою вину. -Чертов ублюдок! Я убью этого подонка, клянусь Богом, я… — он ударяет дверной косяк, пинает в сторону стул и неожиданно прижимает ее к себе, зарываясь носом в неизменно шелковистые платиновые волосы. Калеб что-то шепчет ей на ухо, прямо как тогда, в Куантико, полгода назад. Единственное различие — слова. Сейчас слово «Люблю» перемежается с «Задушу» и «Поганый кретин» в отношении где-то один к сотне соответственно. Шелби закрывает глаза и на секунду забывает совершенно обо всем, вдыхая знакомый запах его одеколона. Она оставляет черные пятна от туши и едва заметные на синей рубашке красные от почти съеденной помады, стараясь быть как можно ближе к нему, насладиться моментом. Цепляется за воротник со страхом, вдруг исчезнет, испарится, уйдет… Но Калеб не исчезает, не бросает, а стирает ее слезы пальцам, размазывая косметику, и накрывает ее губы своими. Все как тогда, только целуется он теперь лучше, чем даже она. И чем его папаша, впрочем-то, тоже. Шелби перебирает чуть вьющиеся волосы у него на затылке, чувствуя, как наручники впиваются в запястья. Он углубляет поцелуй, скользя языком по ее небу, и это компенсирует боль от уже ненужного железа. Ненужного, потому что она все равно никуда не уйдет, ибо все, что ей сейчас нужно находится здесь. Калеб до предела нежен — он не кусает ее губы, как всегда любит делать, не перемежает низким шепотом пошлости с поцелуями и не спускает руки ниже талии. Потому что Шелби Уайт теперь определенно Его принцесса. Его. Его. Его и только. Безоговорочно. Безусловно. Бесспорно. Безапелляционно. -Если Пэрриш виновна, то тебя посадят, Шелби. — говорит он куда-то в пустоту, устроив подбородок на ее макушке. -Алекс не виновна, Калеб. И ты это знаешь. -Возможно и нет, но рисковать не стоит. — он неожиданно быстро убирает руки и отходит на полшага, шаря в карманах. Шелби не успевает сообразить, что он задумал до тех пор, пока он, сжав ее плечи, не выводит ее из камеры. -Мне не сообщали о том, что подозреваемого должны забрать. — звучит мужской голос где-то сзади. Калеб не останавливаясь кидает через плечо своим любимым высокомерным тоном: -У тебя что, моя фамилия, чтобы тебе сообщали обо всем? -Калеб, какого черта ты… — шипит она, но парень шикает и волочит дальше по коридору к лестнице. -Изобрази гордость и непоколебимость. У тебя неплохо получается. — тихо шепнул он, когда на лестничном пролёте появились уборщица и мужчина в чёрной костюме. Шелби чувствовала их подозрительный взгляд и всем своим видом старалась не показывать нарастающей внутри паники. Это плохая идея. Это очень плохая идея. Это. Чертовски. Плохая. Идея Плохая. И она становится еще хуже, когда Калеб незаметно выуживает у проходящего мимо человека ключи от машины из кармана. Его, кажется, мало волнует то, что он стал соучастником в глазах ФБР, помог сбежать напарнице террористки, угнал машину (самое меньшее из зол, кстати) и, сев на самолёт до Мальдивской Республики — страны без экстрадиции в США с пересадками в Арабских Эмиратах и на Кубе, лишился всего, чего так упорно добивался. Калеб целует её покрасневшие от наручников запястья и переплетает их пальцы. Шелби ждала этого слишком долго, чтобы начинать разговор про его разрушенную карьеру и планы на ближайшее будущее. Возможно, после оправдания Алекс они из-за своего поступка станут главными подозреваемыми — террористами, подорвавшими достопримечательность Нью-Йорка, которых будут искать все без исключения. Они будут как Бонни и Клайд с единственным отличием — отсутствием вины за преступление. И не исключено, что когда-нибудь, после поимки настоящего преступника, они не без труда очистят имена и вернутся в ФБР, что когда-нибудь они снова увидят друзей и, возможно, будут жить в апартаментах на Манхэттене, устраивая семейный ужин без разговоров о работе. Это будет когда-нибудь, а на данный момент будет достаточно и того, что у них осталось. Шелби Уайт достаточно Калеба Хааса. А Калебу Хаасу достаточно Шелби Уайт. И хорошо, что они поняли это не слишком поздно.