It made a difference to me

Их отношения были сложными, если не сказать грубее. Точнее, а именно про то, что ебануты они на всю голову, точно сны Джекета, в которых ему видится Майами, сгораемый в ядерном пламени. Они сложны и запутанны, и дело даже не в том, что Джимми — паралитик, имеющий хренову тучу аватаров, которые работают, благодаря какой-то неясной, но явно секретной разработке. Даже не в этом, но и в оном — тоже. Им не стоило общаться. Не стоило сближаться. Тем не менее, знание сего никогда им не мешало. — Знаешь, ты мог бы быть поосторожнее, — этот Джимми — Боже, как звучит — много опасливее, точно настороженней своей хорошо знакомой копии. Джимми-безумный имел блеск в глазах, нездоровую тягу к почти что истеричному смеху, этот же казался более… тихим. Чужие глаза напоминали по цвету чай, такой же темный и с заваркой по краю чёрного донышка-зрачка. Губы сжаты в полоску — он делал так лишь в моменты, когда злился. И впрочем, делал он это сейчас нелогично — Бодхи, воспользовавшись байком с соседней стоянки, умудрился вытащить Джимми-безумного с кольца осады, при этом рискуя всем — жизнью, здоровьем, баблом. Бодхи не мог не улыбаться на эти слова, сказанные с такой честностью и легкой обидой, потому что вряд ли тот решился бы их выдохнуть в любой другой ситуации. Сейчас же можно, просто потому что Бодхи, развалившись на стареньком диване и почитывая книгу, был единственным хейстером на все убежище в этот час. Никто их не подслушает и не подсмотрит, даже Бейн. Хотя бы потому, что оному личные разборки грабителей были совершенно не интересны: — Это не сопоставимо. — Он прищуривается, укладывая собственный палец в книжку, как закладку, придерживая ту ладонью. — Я и осторожность. Сам же знаешь… — Врешь. — Сухая констатация факта, и в ней есть смысл. Не будь Бодхи осторожным, точно хирург на операции двадцать четыре на семь, он вряд ли был бы жив. Вряд ли был бы здесь и сейчас в своей рубашке шоколадного цвета с тонкой вышивкой на воротнике, белых пуговицах на рукавах. Вряд ли глядел бы так спокойно, словно бы не ему пробили плечо на том хейсте, словно бы не он отмахивался, что кровь на виске — это так, «просто неудачно упал». Чужой взгляд полон тихой злобы. — Бесстыдно. — Смешок срывается самовольно, и Бодхи пожимает плечами, признавая собственное поражение. Лгун из него еще худший, чем «призрак» — Джимми знал это и, мать его, сим пользовался. Абсолютно так же бесстыдно. Желая же возвратиться к чтению книжки, на чьих страницах закрутилась достаточно интересная история для того, чтобы её узнать, Бодхи не учел одного забавного факта. Джимми был собой. По крайней мере в этом аватаре — точно. — Придурок. — Сей Джимми излишне домашний, чересчур смирный. Словно бы тот выродок — Акан, кажется? — сломал ему не позвоночник, но что-то, отвечающее за страх. Оставил лишь тело, лишь этот самый взгляд, отдающий привкусом мяты на зубах, песком меж пальцев. Бодхи не знал, в какой момент в убежище однажды пришел он, этот самый, почти что настоящий Джимми, а не его обдолбанная копия. Не знал равно и того, зачем все это. Джимми никогда не пояснял. Подойдя, тот просто отвел ладонью чужую руку, что держала книгу. Спокойно, словно бы так и надо, необходимо, вот прямо сейчас и прямо так. Заинтересованный взгляд оставался без ответа лишь секунду, и, выдохнув с чужого веса, Бодхи не смог не фыркнуть с чужой наглости, что скрывалась за достаточно кротким с виду нравом. Тот обнял его под спину, вот так просто, точно ребенок. Не улыбаться не получалось. Развалившись на нем грудь к груди, Джимми проворчал что-то еще — явно обидное, емкое, точное. Бодхи сие не расслышал, зато прекрасно услышал краткое и четкое «девчонка умрёт в конце». Причём сказанное настолько ябеднически, приторно-спокойно, что экстремал едва удержался от того, дабы не пнуть сию сволочь под ребра: — Это бесчестно, — фырк почти что оскорбленный, но в следующую секунду Бодхи успокаивается, точно бы и не злился, возложив одну ладонь на талию ученому, а другую возвратив к книге, — было, если бы я боялся спойлеров. — А ты не боишься? — Зырк из-подо лба полон чего-то такого тихого и обидного, что Бодхи не сдержал смешка — кроткого, звонкого, почти мягкого. Взгляд его лег на строчку, а ладонь легко прошлась вверх, погладила ученого чуть-чуть ниже лопаток: — Не от тебя, Джимми. — Не вслушиваясь в чужое бурчание, Бодхи возвратился в мир чтения, закончив настолько будническим голосом, что он почти не вязался с тяжестью чужого тела, что разлеглось на нем, точно на шезлонге. — Ты не читал её. Это все меняет.