Уважение

— Тебе следует выказывать мне немного уважения. Я избавил тебя от адских мук, я могу и вновь в ад тебя низвергнуть. *** Дин отводит глаза в сторону, не в силах выдержать взгляд ангела. И да, он начинает чувствовать уверенность в том, что это создание является именно тем, кем представляется. В Кастиэле есть что-то невероятно нечеловеческое. Всё в нём, от того, как он говорит, до того, как наклоняет голову, когда смотрит на Дина, выдаёт кого-то иного. Будто он прочитал самоучитель по управлению человеческим сосудом, но не вполне изучил практическую сторону. Прямо сейчас вокруг ангела собирается гневная аура, и он загнал Дина в угол у кухонного шкафчика. Мозг Дина орёт «сдай назад, сдай нахрен назад и извинись», и он бы так и сделал, честно, но сейчас у него есть более неотложные проблемы. Его предательское тело явно не осознаёт опасности, в которой находится, и начинает реагировать так, как и всегда, когда его зажимают у стенки, когда рядом находится другое тёплое тело, когда он чувствует чужое горячее дыхание на своём лице. Жар, исходящий от Кастиэля, ненамного сильнее обычного человеческого, но он начинает прожигать кожу. Вся кровь в теле устремляется к югу, и Дин только удивляется, что немного остаётся и выше пояса — щёки вспыхивают, когда он отчаянно вжимается спиной в шкафчик, лишь бы оказаться подальше от ангела. Это, решает Дин, заставляет полностью переосмыслить его представление о неприемлемом. Он отводит глаза, пытаясь избежать немигающего ангельского взгляда, но ему некуда деться. Кастиэль зажал его, загнал в ловушку, смотрит на него, как хищник на жертву, и Дин в жизни не чувствовал себя настолько уязвимым. К этому чувству добавляется неуспокаивающее осознание того, что стояк становится всё заметнее с каждым мгновением, что Кас стоит буквально в миллиметрах от него. Он так близко, что, подайся Дин бёдрами вперёд, совсем чуть-чуть, он смог бы коснуться его, смог бы потереться… чёрт, только не это… он же не может читать мысли, да? Поезд его мыслей сходит с рельсов, когда Кастиэль чуть склоняет голову к плечу — его глаза всё ещё пылают гневом. Это тот его взгляд, которым он смотрит сквозь глаза Дина, прямо в его душу, и, чёрт, последнее, чего он сейчас бы хотел, это чтобы ангел узнал, о чём он думает, потому что тогда он вернётся на дыбу быстрее, чем скажет алли-нахрен-луйя. Так что Дин делает единственное, что приходит ему в голову — поднимает руки, уверенно кладёт их на грудь ангела и отталкивает его, пытаясь убраться подальше, пока его бёдра не отсоединились от мозга и не зажили своей жизнью. Кастиэль не сдвигается ни на дюйм. Дин толкает сильнее, начиная паниковать и бороться — у него в голове слишком много противоречащих друг другу ощущений (хочупомогителовушканужнодайнемогу), но Кастиэль, чёрт его дери, не сдвигается. — Сукин сын! — рычит Дин, неожиданно взбесившись из-за этой равнодушной несдвигаемой силы, угрожающей ему в единственном месте, где он когда-либо чувствовал себя в безопасности, и ему очень, очень хочется врезать Кастиэлю изо всей дури. Он даже поднимает руку до того, как успевает об этом подумать, но всё равно слишком поздно — Кастиэль замечает его движение и оставляет свою прежнюю неподвижность. Его левая рука взлетает и ловит запястье Дина (Кастиэль даже не отводит взгляда от его лица), и Дин хватает его за руку, пытаясь высвободиться. Кастиэль просто накрывает его вторую руку своей правой — а хватка у него словно железная, и Дину не вырваться, как бы он ни старался и ни рыпался. Кастиэль просто удерживает его на месте, уводя его руки в сторону и прижимая их к шкафчику. Дин реагирует инстинктивно, даже не понимая, что делает: вскидывает голову, бодая Кастиэля в подбородок. На долю мгновения ангел запрокидывает голову и тут же снова смотрит на него, раздражающе невредимый. В его глазах вспыхивает опасный огонь, и он делает шаг вперёд, заводя запястья Дина ему за спину, и не успевает Дин что-нибудь подумать, осознать происходящее и возможные последствия, как ангел уже прижат к нему — грудью, коленями и… вот чёрт… всем, что посередине. Доли секунды этого контакта телу Дина хватает, чтобы предать его, бёдра вздрагивают, потеревшись о бедро Кастиэля, и между ними слишком много ненужных слоёв одежды, чтобы это движение хоть немного облегчило его жажду. Где-то в его голове звучит голос, объясняющий, что это чертовски глупая затея. Кас может убить его в мгновение ока, и он вернётся в ад… боже, он вернётся. Это так неправильно, испорченно, и причин этому столько, что и не сосчитать, и плевать даже, что бедолага, которого захватил Кастиэль, всё ещё жив, запертый внутри собственного тела и явно ужасающийся тому, как Дин едва сдерживается, с трудом умудряясь не позволить подёргиванию бёдер превратиться в полноценные толчки. Что хуже всего, так это то, что какая-то часть его, глубоко спрятанная, извращённая и предательская часть, совершенно не переживает по этому поводу. Прямо сейчас он может думать только о том, что ему нужно, а Кастиэль здесь, зажимает его у кухонного шкафчика своими узкими бёдрами, и уже не имеет значения то, что он чёртов ангел или что он только что угрожал услать Дина в ад, потому что его тело определённо не желает прислушиваться к мозгу. Выражение лица Кастиэля не меняется, ни на йоту, но его руки до боли сжимают запястья Дина, и этого достаточно, чтобы он снова начал вырываться. До него даже не доходит, пока он не начинает двигаться и изворачивает бёдра в попытке высвободиться, что сейчас он прижмётся стояком к ноге Кастиэля. Сукинсын. Дин уже даже не знает, чего пытается достичь, хочет ли он вырваться или прижаться поближе. Он теряет способность мыслить, лишь извиваясь в железной хватке Кастиэля и разрываясь между злобой и желанием. Когда Кастиэль наклоняется к нему, встречая его бёдра своими, Дин теряется окончательно. Он рывком дёргается вперёд и вжимается в губы ангела своими, сам не зная, движет им желание или гнев, но раз уж он возвращается в ад, пусть у него по крайней мере будет компания. Так что он изо всей силы жмётся к Кастиэлю — правда, его запястья всё ещё заведены за спину, так что он не может ухватить его за дурацкий плащ и притянуть ближе. Но бёдра ангела прижаты к его бёдрам, и стоит ему чуть сдвинуться вправо и вперёд, как их члены оказываются рядом, и одного этого почти достаточно, чтобы кончить прямо на месте. Кастиэль, наверное, поражённо замер, хотя он и до этого не особо двигался, так что точно сказать трудно. Дин напрягается в его хватке, пытаясь оказаться ещё ближе, и Кастиэль не движется ему навстречу, но и не отталкивает его. Так что Дин на мгновение отстраняется, потому что по какой-то дурацкой причине ему нужно видеть, нужно знать, как его действия влияют на ангела, знать, почему он до сих пор не вопит, распятый на дыбе. Потому что он должен, должен быть там, он не заслуживает иного. Глаза Кастиэля прожигают его насквозь, и Дин не может встретить его взгляд, но и избежать этого нельзя, так что он снова тянется вперёд и находит губы ангела, толкаясь бёдрами, потираясь о член Кастиэля своим, и… чёрт, сукинонсын!.. у ангела нехилый такой стояк. Как ни странно, этот факт слегка возвращает Дина к реальности. Соединение между его бёдрами и мозгом разрывается, и его губы на губах Кастиэля перестают двигаться. Он делает глубокий вдох, готовый ругаться, орать, обвинять, требовать, и на мгновение ему кажется, что он взял себя в руки, но тут Кастиэль, словно до этого он просто слегка завис, двигается. Он смещает руки Дина так, что удерживает его уже одной рукой за оба запястья, а его свободная рука оказывается на шее Дина, словно не зная, придушить его или притянуть ближе. — Что ты делаешь? — выдыхает Кастиэль ему в губы, и это звучит так же пугающе, как и все произнесённые до того — всего пару минут назад — угрозы. Дин не может ответить, не может заговорить, даже если бы и захотел, и это просто невозможно — объяснить всё, потому что он нахрен не знает. Вообще он вполне уверен, что просто хочет кончить. Всё остальное вторично, но он не знает, зачем ему понадобился для этого ангел, разве что это всё сейчас закончится, и он проснётся и окажется в аду, так что это его последняя возможность получить немного удовольствия, и он уж её не упустит. Но он не может отрицать, что извращённая его часть просто хочет трахнуться с ангелом — или трахнуть ангела, — потому что он вполне уверен, что подобным существам не полагается чувствовать и у них наверняка есть правило против плотских грехов. Конечно, Кастиэль совсем не такой, как те ангелы, которых он представлял, и, может, это правило никакое не правило, а так, очередная дурацкая сказка. Не то чтобы это имело значение — он всё равно уже потерял все связи с реальностью и просто хочет сделать это наконец, и всё, что его волнует, всё, о чём он может думать — это потребность встряхнуть Кастиэля, и прямо сейчас больше ничто не имеет значения, так что он делает единственное, о чём может помыслить — снова устремляется вперёд, не обращая внимания на усложняющую это побуждение руку Кастиэля на своём горле, и снова пытается поцеловать его. Кастиэль низко и нетерпеливо рычит, и член Дина умоляюще дёргается. В одно мгновение атмосфера на кухне словно меняется — она наполнена уже не удушающим напряжением, а всепоглощающим желанием, — и рука Кастиэля соскальзывает на тыльную сторону его шеи и притягивает его ближе. Их рты сталкиваются — горячие, влажные, раскрытые. У Кастиэля божественный вкус — на самом деле, как мёд, корица и ещё что-то незнакомое, и, наверное, к этому легко пристраститься. Они недолго борются за главенство, и, когда Кастиэль вскидывает бёдра, резко и жарко, Дин изумлённо давится воздухом. Ангел вырывает преимущество, и его язык — быстрый и чертовски грешный язык — проскальзывает в рот Дина, пробуя его, овладевая. Дин никогда в жизни не чувствовал себя настолько беспомощным. Кастиэль поймал его, удержал, пленил, и, чёрт его дери, Дин не смог бы вырваться, даже если бы захотел. Ему требуется доля секунды на то, чтобы осознать это и понять, что вся эта сумасшедшая ситуация вышла из-под его контроля, и после этого все связные мысли его покидают, а бёдра жадно толкаются навстречу ангелу. Кастиэль наконец выпускает его руки, и Дин не вполне уверен, с чего ему начать. Он не знает, начать ли ему касаться ангела — его груди, плеч, рук, лица, волос — или просто вытряхнуть его из этого чёртова бухгалтерского костюма, пока Кастиэль не решил, что с него довольно игр и пора уже разорвать Дина на части. Кастиэль принимает решение за него, хватаясь за нижний край его футболки и дёргая её вверх. Дин инстинктивно поднимает руки, и Кастиэль стягивает её через голову и на этом останавливается, даже не пытаясь высвободить из неё руки Дина. Он снова в ловушке, на этот раз в плену собственной одежды, и он бы рассердился или запаниковал по этому поводу, но он больше заинтересован в освобождении от брюк, чем от футболки. Кастиэль явно мыслит в том же направлении, потому что его руки скользят вниз, огладив новую кожу на его груди и боках, и без малейшего колебания проползают под пояс брюк и продолжают двигаться вниз. Брюки и трусы мгновенно оказываются на земле, и Кастиэль делает шаг назад. Дин тянется за ним, отчаянный, жаждущий, но ангел удерживает его сильной рукой и просто смотрит своим пристальным нечитаемым взглядом. Дин тут же опирается о шкафчик, пытаясь касаться хоть чего-то. — Ты правда хочешь этого? Голос Кастиэля тих и тёмен, и Дину не понять, скрыт ли в нём интерес, растерянность или неприятие. Может быть, всё сразу. Или, может, это просто просьба о разрешении. Этого он не знает, но зато прекрасно знает ответ на его вопрос. — Чёрт, да, — выдыхает он, — просто сделай это уже, — он даже не понимает, о чём просит — чтобы его поскорее убили или чтобы оттрахали до беспамятства. Впрочем, он в любом случае не в том положении, чтобы говорить «нет». Кастиэль, склонив голову к плечу, рассматривает его ещё какое-то время, может, размышляя над тем, стоит ли продолжать, или над тем, как именно продолжать. Дин нетерпеливо стонет, высвобождается из футболки и рвётся вперёд. Кастиэль встречает его на полпути, и руки Дина находят пуговицы его рубашки, пока ангел избавляется от плаща и пиджака. Галстук не поддаётся, и Дин нетерпеливо тянет за него, пока Кастиэль не отпихивает его руки и одним рывком не избавляется от этой полоски ткани, небрежно отбросив её в сторону. Вскоре за ним следует и рубашка без нескольких в спешке оторванных пуговиц, и вот уже Дин может пробежать ладонями по груди, плечам и животу Кастиэля, чувствуя, как под пальцами напрягаются и перекатываются крепкие мышцы. Ангел возится с ремнём — его задача усложняется тем, что Дин непрестанно жмётся к его бёдрам своими. Дин полузадушенно выдыхает, когда он случайно задевает его член, и Кастиэль нетерпеливо рычит в ответ, хватая его за бёдра и с силой отталкивая обратно к шкафчику, а потом сосредотачиваясь на ремне, пуговицах и молнии. Дин наблюдает за ним, задыхаясь и не в силах отвести взгляд от его пальцев, но Кастиэль и не думает избавляться от брюк, делая шаг вперёд и снова вжимая Дина в шкафчик. Дин стонет и выгибается ему навстречу, чувствуя прикосновение ткани к члену и теряя последние крохи терпения, которые, оказывается, у него оставались. Он сердито рычит и отталкивает ангела — на этот раз Кастиэль не возражает и позволяет Дину развернуть себя и вжать в шкафчик. Он держится за мебель, пока Дин опускается на колени — на колени перед чёртовым ангелом! — и куда более неуклюже, чем Кастиэль, одной рукой проскальзывает под ткань и сжимает пальцы на его стоящем члене, пока ангел прожигает его взглядом. Ангел реагирует на это прикосновение раздражающе сдержанно — протяжно выдыхает, поджав губы и широко распахнув глаза, и Дин даже не знает, имеет ли это всё на Кастиэля хоть вполовину такой же эффект, как на него, но ему уже опостылело быть игрушкой, и он не собирается становиться для ангела очередной полуинтересной новинкой. Будь это последнее, что он сделает в своей жизни — а он вполне уверен, что так и будет, — он прихватит этого надутого божественного сукина сына с собой и затащит его вниз, на грешную землю. Кастиэль продолжает наблюдать за ним, пристально и сосредоточенно, и Дин наклоняется, взволнованно облизав губы и затем взяв член Кастиэля в рот — так глубоко, как может, не отводя при этом взгляда от Кастиэля, а потом начинает действовать. Костяшки вжимающихся в шкафчик пальцев Кастиэля белеют, и его дыхание становится всё тяжелее и тяжелее, пока Дин изо всех сил старается сломать его — лижет, сосёт и использует каждый приём из всех, которым когда-либо научился. Всё, что когда-либо дарили ему, он сейчас проверяет на ангеле: играет языком с головкой, слизывает капельку смазки, спускается ниже… Кастиэль легонько толкается ему навстречу, но выражение его лица не меняется, и он не издаёт ни звука. Дин начинает мурчать, продолжая действовать, чувствуя, как ангел дрожит, и, когда он мягко царапает чувствительную кожу зубами, наконец-таки Кастиэль отвечает: его дыхание сбивается, и он тихо стонет — едва уловимо, но всё же, и Дин победно ухмыляется, продолжая одобрительно мурчать вокруг крепкого члена у себя во рту. Это происходит совершенно неожиданно: он вообще об этом не думал и даже не предполагал — совершенно. Ладонь Кастиэля с силой опускается на шрам на его плече и, сжав почти до боли, отстраняет его от себя и рывком поднимает на ноги. Какое-то мгновение Дин борется, пытаясь вырваться, но Кастиэль куда сильнее, и, видимо, ему надоело играть в игры: он толкает Дина спиной к холодильнику — никуда не деться — и тянется второй рукой к его ягодицам. У него есть лишь доля секунды на осознание того, что сейчас его трахнет ангел — и вот уже Кастиэль разворачивает его, прижимается членом к заднице и безо всякой подготовки толкается внутрь. Страдания Дина облегчает лишь его собственная слюна, и он кричит от боли, слишком растянутый, слишком сухой, словно разорванный, и на мгновение Кастиэль останавливается, замедлившись лишь на долю секунды, и за это время Дин пытается преодолеть боль и расслабиться, и вот уже Кас снова вбивается в него. Дин вжат в холодильник, насаженный на член ангела и удерживаемый его бёдрами. Так что когда Кастиэль смещает хватку и опускает ладонь на бедро Дина, тот без колебаний поднимает ноги, широко разводя их в стороны и крепко обхватывая ими талию Кастиэля. Он ощущает движения ангельского члена внутри себя, когда Кастиэль почти на пробу меняет углы, пока наконец не находит нужный, от которого по всему телу Дина разлетаются искры удовольствия, и продолжает толкаться в него под этим углом, жёстко вмолачиваясь в заветную точку. Дин задыхается и стонет, блаженно запрокидывая голову, и Кастиэль пользуется этим, наклоняясь вперёд и прижимаясь губами к шее Дина, кусая, присасываясь, вылизывая его обнажённое горло. Ангел начинает задавать постоянный ритм, жёсткий и быстрый, с каждым толчком безошибочно находя простату и посылая по телу Дина волну за волной удовольствия. Пальцы Кастиэля впиваются в его бёдра так сильно, что оставляют следы, и Дин, надсадно дыша, наконец осмеливается поднять руки и обхватить плечи ангела, чтобы, опираясь о них, получить возможность двигаться вверх-вниз и встречать каждый толчок Кастиэля, хрипя от напряжения. Член Дина зажат между их телами, возбуждённый и умоляющий о внимании: трения о живот Кастиэля недостаточно, и Дин опускает руку, чтобы помочь себе, но Кастиэль ловит её за запястье и отталкивает к холодильнику. — Нет, — рычит он Дину в ухо, так хрипло и гортанно, что Дина омывает новой волной восторга, чёрт, он и не думал, что можно возбудиться ещё больше. Ему почти больно от нарастающего давления, и, кажется, он просто взорвётся, если не получит должного внимания прямо сейчас, но потом сквозь пелену желания он припоминает, что по окончании этого сразу отправится в ад, так что, может, это не так и плохо… вот только он здесь не один — что, если Кастиэль кончит первым? Что, если этого он и добивается — подтолкнуть Дина к краю и потом оставить его висеть, услать его назад, не дав того, чего он хочет, того, что ему чертовски нужно? Страх, боль и удовольствие свиваются в клубок, в котором каждое из ощущений пытается урвать кусок его рассудка, и Дин начинает бороться. В груди нарастает паника, сердце колотится пугающе быстро, и он больше не хочет здесь находиться, больше не может терпеть эту чистую пытку, и пытается высвободиться, кончить самому и покончить с этим, потому что это слишком, и он хочет, чтобы всё прекратилось. Кастиэль не обращает внимания на его попытки вырваться, разве что вжимает его ещё крепче и трахает ещё жёстче, пока каждый его толчок не заставляет Дина хныкать от наполовину удовольствия и наполовину истого ужаса. — Чёрт, пожалуйста, — умоляет Дин, даже не зная, о чём умоляет, полузадушенно, надломленно и отчаянно, и тогда ангел наконец останавливается. На мгновение отстранившись, выше пояса он чуть подаётся назад и встречает взгляд широко распахнутых глаз Дина с нечитаемым выражением, а потом почти с любопытством склоняет голову к плечу. Щёки Кастиэля горят, пот стекает по его лбу и плечам, и, если честно, он должен бы от этого выглядеть совершенно распущенным и человечным, но по какой-то неясной причине кажется ещё большим ангелом, чем обычно. Дин видит это, почти ощущает присутствие этого в плоти, крови и костях, и это настолько выше его понимания, что всё, на что он способен, — это не сдаться, прекратить сопротивляться, обмякнуть и просто позволить этому случиться, но понимание никуда не девается, и он моргает, снова, снова и наконец полностью осознаёт происходящее. — Ты просил об этом, Дин, — Кастиэль не сводит с него пристального взгляда, и с этим никак не поспоришь, когда его ноги так крепко обхватывают талию Кастиэля, когда он так извивается и ёрзает в руках ангела, отчаянно пытаясь заставить его проявить внимание к его не унимающимся потребностям. Всё же он по-прежнему уверен, что что-то неправильно, потому что, пусть он и не читал библию и не сделал домашнее задание по религии, но он точно уверен, что трах ангела Господня с грешником по меньшей мере богохульственен. Он открывает рот, чтобы задать вопрос, или возразить, или, может, просто выругаться на существо, по яйца погружённое в его зад, но у Кастиэля иные намерения. Он снова устремляется вперёд, накрывая губы Дина своими, и вскидывает бёдра, немилосердно вбиваясь в Дина и находя простату, и всё, что бы там ни собирался сказать Дин, теряется в его вскрике, слетающем с его губ прямо в рот Кастиэля. Ладонь Кастиэля скользит по бедру Дина, по его ягодицам, вверх по спине и оказывается, растопырив пальцы, между его лопаток. На мгновение всё покрывается туманом, когда Дина отрывает от холодильника, мир словно переворачивается с ног на голову, и он теряет связь с реальностью. Ещё не успев осознать, что происходит, Дин оказывается спиной на полу, по-прежнему обхватывая талию склонившегося над ним Кастиэля ногами. Руки Кастиэля опираются о пол по обе стороны от Дина, понятия не имеющего, как они тут оказались. Кастиэль оставляет его губы и смещается влажными поцелуями к его шее, не переставая неустанно в него втрахиваться, подталкивая Дина всё ближе и ближе к тому, что он не может даже попытаться представить. Дин впивается пальцами в спину Кастиэля, чувствуя, как работают его мышцы, и не может сдержать дрожи, когда язык Кастиэля оставляет долгую влажную дорожку от его ключиц до подбородка, сдвигаясь к уху. Он прикусывает мочку Дина, и лёгкая боль примешивается ко всеохватывающему удовольствию, от которого всё тело горит. Дин задыхается, хнычет, дёргается, извивается, хочет, нуждается в большем, и каждый выдох выходит стоном. Когда Кастиэль наконец обхватывает его член, Дин прикусывает губу, чтобы не закричать, и жадно толкается в его руку. При всём своём превосходстве и силе Кастиэль действует почти нежно: его пальцы пробегают по всей длине члена, размазывают по головке смазку, усиливают хватку и начинают ласкать Дина одновременно с толчками Кастиэля внутри него. Дин знает, что близок, чертовски близок, но не может найти выход, чёрт знает почему, и всё просто великолепно. Кастиэль ласкает его, как чёртов профессионал, вбивается глубоко и сильно и посылает по всему телу волны удовольствия. Его горячие губы терзают шею Дина, и в таких условиях просто не должно быть возможности сдержаться, и Дин даже не пытается, да и не смог бы, если бы захотел, но что-то не даёт ему достичь самого пика. Кастиэль же ни на мгновение не запинается и не сбивается с ритма. Он не выказывает ни признака того, что близок к краю, и Дин вдруг понимает, что это ангел удерживает его на месте — или, может быть, толкает дальше, заводя туда, где Дин никогда ещё не был. Он не знает, делает ли это Кастиэль намеренно или так всегда, когда трахаешься с ангелом, потому что если так… дрань господня… Дин вряд ли когда-нибудь захочет заняться чем-то другим. Вот только возможности повторить у него не будет, потому что по окончании этого он будет гореть совсем в другом огне. Зажмурившись, Дин гонит эту мысль прочь и поворачивает голову в попытке снова найти губы Кастиэля. Ангел с силой сталкивает их рты вместе, властно исследуя язык Дина своим, словно делал это всю жизнь. Дин выгибается навстречу, стараясь отдать столько же, сколько получает, и даже осмеливается устроить ладонь на тыльной стороне шеи Кастиэля, как если бы мог удержать его таким образом, как если бы был в состоянии его направить. Он пытается заговорить, пытается выдохнуть имя Кастиэля, не зная, ответит ли тот, но между поверхностными выдохами и стонами у него вырывается только «Кас», и новый прилив удовольствия отнимает у него голос. Кастиэль вздрагивает, услышав это непреднамеренное сокращение своего имени, опускает плечи и бёдра и врывается внутрь Дина ещё резче, чем до этого — может быть, Дин это сам себе придумал, но ему кажется, что дыхание ангела участилось, а мышцы под его ладонями задрожали; запрокинув голову, Дин снова и снова, как чёртову молитву, непрестанно повторяет: — Кас, Кас, Кас… Он сначала чувствует, а только потом видит, как самообладание Кастиэля наконец начинает рушиться: его бёдра запинаются, впервые сбившись с ритма, а плечи начинают подрагивать. Кастиэль начинает разваливаться на части, и Дин чувствует, как его собственный оргазм прорывается сквозь то, чем удерживала его ангельская мощь. Его накрывает таким ослепительным удовольствием, что он выгибается всем телом, яйца поджимаются почти до боли, и он дрожит, кричит и чуть ли не плачет, потому что это не должно закончиться, не сейчас, никогда, и он знает, что последует за этим. Даже когда Кастиэль содрогается на нём, вздыхая — вздыхая, чёрт побери!, — когда Дина заполняет незнакомое ощущение тепла и влаги внутри, даже лёжа под обмякшим, дрожащим и неспособным пошевелиться ангелом, Дин не может перестать испытывать панику. Руки словно предают Кастиэля на мгновение, и он падает на Дина и скатывается на бок, по-прежнему не отнимая ладони от его почти совсем мягкого члена, покрытого густой липкой влагой. Лицом ангел прижимается к его плечу, горячо дыша в его шею; но одно мгновение — и его вес исчезает. Когда Дин наконец набирается силы пошевелиться и обернуться, Кастиэль уже стоит у раковины, словно бы ничего и не было. Он преспокойно оправляется, застёгивая брюки, а потом нагибается и поднимает рубашку. Дин наблюдает за тем, как работают мышцы его спины и плеч, пока он собирает свою одежду. Чёрт. Одежду своего сосуда. Хорошо, что он уже проклят, потому что теперь, когда всё кончено и мысли начинают проясняться, он вполне уверен, что ангел просто использовал какого-то бедолагу, чтобы его трахнуть, и Дин не уверен, считается ли это за изнасилование, но даже если нет, ясен ад, что ничего хорошего это не значит. Он оглядывает кухню — кухню Бобби — и гадает, как это не проснулись Сэм и Бобби, потому что невозможно спать во время такого. Одни крики Дина могли перебудить всех собак во дворе в придачу к паре охотников, которые спали в этом же самом чёртовом доме. До Дина доходит, что он всё ещё раздет, а ещё спустя долю секунды — что Кас… Кастиэль даже не пытается надеть рубашку. Ангел смотрит на него своим пугающе пристальным взглядом, от которого хочется сжаться в комочек и исчезнуть. Дин гулко сглатывает, обхватывает себя руками, готовый к божественному возмездию, и пытается ответить Кастиэлю вызывающим взглядом, хотя наверняка в его широко распахнутых глазах читается один ужас. Потянувшись, Кастиэль опускает ладонь на его левое плечо, подсознательно накрыв ею отпечаток, и помогает ему подняться. Что ж, по крайней мере, Дин умрёт стоя. Правда, ноги приходят в себя ещё медленнее, чем мозг, так что, когда Кастиэль отнимает руку, Дин почти падает на него. У него в глазах стоят слёзы, угрожающие прорваться, и он яростно их смаргивает, не в силах даже оторвать голову от плеча Кастиэля и встретить его взгляд. И тут ладонь Кастиэля оказывается на его спине, помогая удержаться, и губы ангела оказываются у его уха; мягкие волоски щекочут щёку. — Я не демон, Дин, — тихо говорит он. — Я не позволил бы причинить вред этому сосуду. Он был хорошим человеком. — Был? — выдыхает Дин, всё ещё полузадушенно. Он чувствует кивок Кастиэля и гадает, почему, собственно, ему нужно это знать. Не то чтобы это сильно меняло дело. До этого же он не знал. Ладно, может, он и не изнасиловал этого парня, но всё равно позволил Кастиэлю использовать его тело как своё, и это так испорченно, что и представить не выходит. Он пытается оттолкнуться, встать на ноги, но Кастиэль не позволяет; он не прилагает особенных усилий, чтобы удержать его, но вырваться не удаётся. Чёртова непреодолимая сила и несдвигаемый ангел. — Ты должен научиться доверять мне, Дин, — продолжает Кастиэль, едва ли громче шёпота, но его слова полны силы и решимости, и на мгновение Дину только этого и хочется — вложить все осколки оставшейся веры в руки ангела. Но тут Кастиэль выпрямляется, и краткий момент тепла уходит. Кастиэль кладёт руки ему на плечи и чуть отстраняет, чтобы заглянуть в глаза. — И ты научишься выказывать мне уважение. Эти прозвучавшие мягким рыком слова вызывают по спине Дина мурашки, каким-то образом превращающиеся в огонёк в паху, и сложно понять, от чего участилось сердцебиение — от страха или от предвкушения. Дин беспокойно сглатывает и опускает взгляд, снова поднимая его спустя мгновение, но надёжная опора тела Кастиэля исчезает. Ангел испаряется, и всё будто возвращается. Комната кажется светлее, воздух легче, и он безвольно падает на шкафчик и соскальзывает по нему на пол, неловко путаясь в конечностях. Ему нужно душ принять, одеться и вообще поспать, но сейчас он слишком занят, пытаясь понять, почему до сих пор дышит воздухом, и слишком вымотан, чтобы хотеть хоть чего-то, кроме как проспать месяц. Дрожащий, промокший от пота, раздетый, как новорожденный, Дин Винчестер закрывает глаза и ждёт, пока его украдёт сон. Ему плевать, что утром Сэм или Бобби найдёт его, голого и затраханного. Ему нужно отдохнуть, закрыть глаза и не видеть снов. Так что он отрешается от всего, позволяя этому ускользнуть, представляет, что он до сих пор в объятиях ангела, и проваливается в сон без сновидений.