Степени иронии

Аксель играет вдохновенно, с отдачей, с головой погружаясь в роль — так, что ему впору поступать после школы в театральное училище, и его должны принять безо всякого собеседования. Там наверняка оценят его самобытный талант. Вот только в обычной жизни, не слишком похожей на сцену, публика не столь благосклонна, а обстоятельства — не столь предсказуемы, а притворство превращается в настоящий обман. Аксель понимает, что заигрался, когда поворачивать назад поздно. Он разбежался так сильно, что ноги сами несут его теперь прямиком в зыбкую трясину, цепкая, жестокая инерция не даёт свернуть туда, где ещё можно отыскать клочок твёрдой почвы. Аксель мчится навстречу гибели в странном эйфорическом порыве, который, говорят, заставляет гонщиков, не сумевших вписаться в поворот, сильнее давить на педаль газа. Лена улыбается ему при каждой встрече. Аксель приучил себя радоваться этим улыбкам, несмотря на то, что они ничего общего не имеют с настоящими улыбками Лены: не тот изгиб губ, тончайшее различие в напряжении мимических мышц. Аксель так часто наблюдал за выражением лица Лены, что научился различать каждый штрих. Он помнит, что раньше, незадолго после их знакомства, Лена улыбалась совсем иначе. Это даже не значит, что сейчас она притворяется, совсем как Аксель. Ведь она искренне старается выглядеть довольной тем положением дел, которое сложилось между ними. Жаль только, что, в отличие от Акселя, Лена не может похвастаться актёрским мастерством. Аксель видит, как ей трудно, как тяжело даются выверенные жесты и реплики. Он играет слепого, но с его зрением всё в порядке. Он не может смотреть ей в глаза, но с лёгкостью подмечает, в чью сторону направлен её взгляд. Происходящее с ним больше, чем просто унизительно, — новая грань в горизонтах этого понятия. Аксель чувствует, что становится не третьим лишним, а вообще — лишним, ненужным элементом большого дома Озтюрк-Шнайдеров. Он встал на тропу, уводящую прочь от гостеприимного порога, в тот самый миг, когда прикусил язык, собирающийся признаться в истинных причинах того-самого-случая. Тот-самый-случай — именно так называют недавнее происшествие с Акселем, превратившее вялотекущую трагикомедию в остросюжетный фарс. Даже Аксель про себя называет его тот-самый-случай — так он кажется обезличенным, потому что Акселю неприятно вспоминать о случившемся. Конечно, любому неприятно вспоминать о том, как тебя переехал велосипедист, но то, что последовало за столкновением, было в тысячу раз хуже, просто тогда Акселю не хватило ума этого понять. Хочешь знать, как сломать себе жизнь одной невинной на первый взгляд глупостью? Спроси Акселя Менде, он точно знает ответ. — Мы ведь договорились, что ты больше не будешь слушать эту песню. Аксель вынимает наушник и изображает лёгкое раскаяние. Лена укоризненно смотрит на него, скрестив руки на груди. Вот уже больше месяца она строго контролирует всё, что он читает, смотрит и слушает, чтобы ничто не спровоцировало у него новый приступ депрессии, которого никогда не было. — Я прогуляюсь, — говорит Аксель и торопливо натягивает кроссовки. — Сегодня так солнечно. Твоя мама постоянно рекомендует мне гулять в хорошую погоду. Говорит, это хорошо помогает организовать мысли и настроиться на позитивный лад. Лена согласно кивает. — Приятной прогулки. Если что, ты всегда можешь позвонить. — Аксель видит в её лице облегчение, которое она не пытается скрыть, потому что не осознаёт до конца; потому что она сама запуталась ещё больше Акселя. Он втянул её в свою паутину, что, впрочем, не означает, будто Лена никогда не плела собственной, и теперь они оба обездвижены в самодельном коконе. Или в двух разных коконах. У них не осталось точек соприкосновения, кроме лжи Акселя. Лена просит его звонить в любую минуту и при этом ужасно надеется, что он не позвонит никогда. А ещё лучше — никогда не возвращаться в их дом. Не потому, что она больше не хочет его видеть. Но уж точно не так часто и так подолгу. Аксель поддевает ногой камешек, и тот улетает на проезжую часть, почти в тот самый пятачок, где он самым глупым образом столкнулся с выехавшим в неудачный день и час велосипедистом. Кажется, он здорово испортил жизнь бедолаге, торопящемуся на работу. Теперь тот мучается чувством вины и постоянно пытается выяснить, в чём Аксель нуждается больше всего, чтобы хоть как-то возместить ущерб. Можно подумать, в его силах исполнить самое главное желание Акселя. Акселя, который испортил жизнь ещё нескольким людям, в том числе Лене, а ещё — фрау Шнайдер, давно пытавшейся ему помочь; но самое главное — он безвозвратно испортил жизнь самому себе. Аксель останавливается и смотрит издалека на приютивший его дом. С такого расстояния не разглядеть окон, но он почти уверен, что в этот самый миг Чем валит Лену на кровать, и та целует его так, будто завтра он уходит на войну, с которой никто не возвращался живым. Он знает, что должен продолжать идти дальше, прочь, обратно в приют или просто куда глаза глядят; знает и всё равно поворачивает назад. Это похоже на раздвоение личности; впрочем, Дорис наверняка посмеялась бы над неуместностью этого диагноза. Или нет — не посмеялась бы, ведь она больше не смеётся над Акселем и рядом с Акселем, потому что — смотри выше — он ударил её в самое больное место, в компетентность лечащего врача, и теперь её лицо всегда печально и серьёзно, когда она наблюдает за ним. Иногда ему приятно было думать, что отношение к нему фрау Шнайдер граничит с подобием материнской любви. Но она, конечно же, вовсе не похожа на его мать, а Лена не похожа на сестру. И место брата, и место возлюбленного — оба занял Чем. Не пора ли Чему лопнуть от жадности? Злость заполняет Акселя, как едкий дым, и ему даже кажется, что он щиплет ему горло. Аксель кашляет в ладонь и ускоряет шаг, надеясь ворваться в самый неподходящий момент. В последнее время он многое делает в самый неподходящий момент и самым неподходящим образом. — Лена!.. — он заходит в её комнату, чтобы, как и ожидалось, заставить их с Чемом совершить акробатические кульбиты в разные концы кровати. — Я не хотел тебе мешать, — он всё-таки позволяет себе насладиться каплей призрачного сарказма, и эта ложка мёда безвозвратно растворяется в бочке с дёгтем, в которую превратилась его жизнь. — Что-то случилось? — голос Лены напряжённо-приторный и очень нетерпеливый. Аксель переминается с ноги на ногу, стараясь не глядеть в сторону разъярённого Чема. — Нет, ничего такого… — мямлит он. — Просто… Небо так быстро покрылось тучами… — Как будто назло в этот миг сквозь щель в задёрнутых шторах — значит, они всё-таки задёрнули шторы?! — пробивается лучик света. — И я почувствовал, как вся моя жизнь становится мрачнее, и… — Я поняла. — Лена решительно спрыгивает на пол. — Пойдём, я сделаю тебе чая с мороженым, и ты расскажешь мне, что тебя тревожит, чтобы мы вместе справились с твоей проблемой. Аксель плетётся следом и рассказывает какую-то невообразимую чушь. Ирония: он натужно говорит о том, как ему плохо, притом что в этот самый миг ему хуже в тысячу раз. Чай с мороженым комом встаёт у него в желудке. Дорис интересуется, всё ли у него в порядке, и, пожалуй, это редкий случай, когда Аксель горячо заверяет её в этом, стараясь смягчить случившееся, а не поддерживая созданный образ смиренной жертвы. Наверное, Дорис больше никогда не сможет быть уверена в себе как в профессионале, и к этому приложил руку Аксель. Думая об этом, Аксель не может заснуть ближайшей ночью так же, как и во многие предыдущие. Забавно, что его настоящие проблемы не замечает никто, сосредотачиваясь лишь на выдуманных. Но он сам виноват; ему некого винить, кроме себя. Аксель врёт Лене, что ему снятся кошмары, но правда в том, что все ночные часы он проводит, неслышно плача в подушку, задыхаясь от накопившейся за день боли. Он вспоминает каждую свою ложь, раздражение и зависть выходят из него со слезами. Когда он закрывает глаза, Дорис печально качает головой, отменяя все записи на следующий день, потому что считает себя никудышным психологом, не сумевшим рассмотреть очевидного. Лена переворачивается на другой бок, и Аксель отчётливо слышит в её бормотании имя «Чем». Спящий на полу Аксель боится пошевелиться, чтобы не разбудить её, хотя ещё недавно не гнушался маленьких ночных сцен в своём обширном репертуаре. Дело уже давно не только в Лене и их рассыпавшихся взаимоотношениях. Он зашёл слишком далеко и подвёл слишком много людей, и ничего уже не будет, как раньше. Раскрыть свой затяжной обман будет слишком стыдно, ещё стыднее, чем терпеть тайны Лены и ненависть Чема. Аксель заигрался и доигрался. Он хорошо помнит, как пытался покончить с собой в первый раз. Тогда он допустил классическую ошибку — попробовал разрезать вены поперёк недостаточно острым ножом. Боль и вид собственной крови не дали ему завершить начатое. Если он хочет попытаться вновь уйти из жизни, чтобы больше не терпеть катастрофический результат собственной глупости, ему нужно выбрать другой способ. Ирония в квадрате: Аксель пришёл к мыслям о самоубийстве, разыгрывая несуществующее самоубийство. Наверное, стоило просто шагнуть с крыши. Так думает Аксель, заперевшись в школьном мужском туалете. Уроки давно закончились, и теперь едва ли кто-то помешает ему. В его руках несколько упаковок аспирина, а ещё — две бутылки дешёвого алкоголя, и сейчас у Акселя намечается небольшой перекус перед ужином, на который он не сумеет прийти. Аксель садится на пол, прижимаясь спиной к стене и ждёт того самого чувства, что привело его на самый край. И оно приходит; и неловкая ситуация с Леной, казалось бы, подтолкнувшая Акселя ко всей той ерунде, в которую он ввязался, кажется вдруг незначительным, не стоящим внимания событиям. Акселю дышит в спину нечто большее — осознание собственной никчёмности, затухающая агония гордости, которую он растоптал. Он глотает таблетки пригоршнями и жадно отпивает из бутылки, кашляет и тянется за новой порцией того и другого одновременно, вперемешку. Потом, готовый последовать за своим канувшим в небытие человеческим достоинством, опять прислоняется к стене и ждёт, сам точно не уверенный, чего именно. А потом что-то ударяет его в солнечное сплетение, и это не алкоголь с десертом в виде лошадиной дозы лекарств. Это второе из пронзительно знакомых ему чувств, то самое, которое не дало закончить начатое в прошлый раз. Аксель сопротивляется ему несколько долгих секунд, а потом суёт в рот два пальца и старательно выворачивается наизнанку. Его глаза наполняются слезами от неприятного жжения желчи в горле. Но, конечно, это не единственная причина, заставляющая его плакать. Необъяснимое облегчение, говорящее, что лучше иметь выбор, чем лишиться его навсегда, неясная надежда на то, что собственная никчёмность — ещё не окончательный приговор. Аксель размазывает по лицу дорожки слёз, потом медленно встаёт — у него отчего-то ломит всё тело. Старательно заталкивает в мусорное ведро улики и плетётся полоскать рот. Из зеркала на него глядит странное лицо незнакомого человека, но Аксель уже видел это лицо и знает, что скоро оно снова станет узнаваемым, иначе и быть не может. Он наконец-то выходит наружу и сталкивается с той, из-за которой всё началось. Конечно, так нельзя говорить, ведь он сам заварил эту кашу. И всё же… — С тобой всё в порядке? — спрашивает Лена, придирчиво рассматривая его встрёпанные волосы и раскрасневшиеся щёки, и пожалуй, впервые за долгое время она интересуется его состоянием без примеси вымученной заботы. Наверное, потому что впервые за долгое время он выглядит по-настоящему плохо, хотя чувствует себя соответствующе уже многие дни. — Тебя не было дома, и я решила вернуться в школу… хотя и не ожидала встретить тебя здесь. Что-то случилось? Его отсутствие не прошло незамеченным; больше того, Лена не воспользовалась им, чтобы развлечься с Чемом. Конечно, не потому, что Аксель нравился ей больше Чема — на этот счёт Аксель уже не испытывает иллюзий, но потому, что до сих пор чувствовала ответственность, которую Аксель так ловко ей внушил. Нужно покончить со всем этим. Ни Лена, ни Дорис, ни кто-либо ещё никогда не узнает о том, что только что случилось. Вернее, о том, что едва не случилось. Аксель не возложит на них этот груз снова. Ирония в кубе: воспользовавшись своей мнимой попыткой самоубийства, Аксель собирается умолчать о настоящей. Ради тех, кого он же и третировал так долго. Ради Лены, которую пора отпустить. Ради Дорис, которая всегда была отличным врачом и советчиком. Это тот самый выбор, который он предпочёл оставить, вместо того чтобы исчезнуть. — Да, всё в порядке, — отзывается он, и его улыбка, как ни странно, ничуть не искусственная. — Меня просто немного мутило. Наверное, чем-то отравился. — Он надеется, что со стороны не очень заметно, как трясутся его ноги. — Не беспокойся. И знаешь, что?.. В следующий раз можешь не ждать меня так долго. Больше не о чем волноваться. Мне кажется, я уже готов… справляться один. Аксель надеется, что достаточно подчеркнул последнее слово, потому что пока у него не хватает духу отказаться от заведомо проигранного соперничества с Чемом. Точно так же, как у него пока не хватает духу признаться в своём грандиозном обмане. Он знает, что рано или поздно тот всплывёт наружу, и он горько пожалеет о своём малодушии. Когда это случится, он постарается перебороть свою трусость. На сегодняшний день ему достаточно борьбы.