молча вырви лютики из-под ребер — мешаются ведь

      Фриск тихая. Тихая до жути, до раздражения, до бледнеющего от праведного — так думается Чаре — гнева и скрипящих от сильного давления зубов. Но маме нравится. И Чара терпит.       И хорошо, что терпит.       Ведь Фриск — далеко не ангелок, как оказалось.       Она та еще ублюдочная тварь. Хотелось бы сказать: «Почти как Чара», но хрен там.       Девка-я-молчу-всегда обычно помогает в церкви. Она выслушивает проблемы тупых людей, по самые уши полных говна, и помогает им решать весь этот бред. Чара хотела бы вмазать каждому, кто приходил в эту задрипанную церквушку, ведь пока эта мелкая сука здесь задерживается, прекрасного маминого пирога не будет.       Тогда Чара пришла как раз к концу. Фриск выслушивала последнего придурка, будто бы сожалеюще улыбаясь, а после, когда и его наконец удалось выпроводить, повернулась к алтарю и засмеялась. Засмеялась громко, заливисто, не стесняясь — да и кого стесняться? — и теряя дыхание от смеха, выплевывая кровь. Эхо раздавалось на все здание, потому услышать, что мысли у Фриск такие же темные и злые, как и у Чары, труда не составило.       «Не так все это и плохо», — думается после этого Чаре.

***

      У Фриск под ребрами теперь проблемы, большие проблемы. Она харкает кровью, существует лишь немой тенью и каждый раз хватается за сердце, не в силах дышать, ведь и при выдохе, и при вдохе ничтожный кусок мяса под ребрами невыносимо колет.       Мама, кажется, выплакала все слезы. Она просто молчит, шатается повсюду такой же тенью, как и Фриск, и молится в той самой задрипанной церквушке. Молится, молится, молится. И Чару припрягает.       — Отче наш, иже еси, блять, на небеси, — шипит Чара каждый раз и ей прилетает от Ториэль, но девчонка лишь продолжает смотреть на всех волком и материть Господа Бога, чтоб его там черти драли.       Почти-что-Дримурр всегда после приходит к Фриск и жестко вдавливает ее в обшарпанные стены маленькой комнатушки на двоих — теперь уже на одного, ведь «Фриск нужен покой». Эта самая Фриск, которой нужен покой, в пятый раз за вторую неделю полетит из гребанного окна.        — Отче наш, блять, катись все к черту! — кричит вдогонку ей Чара и Фриск заливисто смеется, а после слышится глухой удар и треск костей. Чара довольно хмыкает и наблюдает за затихшим в ожидании перезапуска ничтожным мирком.

***

      Фриск молчит и сжимает потертый свитер в районе сердца острыми и худыми руками. Ей вечно мерещатся ребра, пробитые лозами с огромными шипами, которые нещадно колются и царапаются, взрываясь алыми ягодами. Она шепчет об этом Чаре, чувствуя ее пальцы, сжимающиеся на горле. И дышать почти тяжело, и даже жить хочется, но перед глазами темнеет, и вот уже чертова кнопка перезапуска виднеется.       А Чара думает: под ребрами у Фриск ну никак не какой-то там кусок мяса, перекачивающий кровь. Нет. Под ребрами у нее лютики. Золотые, яркие. Прям солнце домашнее, ей-черту. То-то она кровью и харкает. То-то ей и жить осталось недолго. Ну и чего мама плачет? Чего молится тому, кого не существует, чего воет волком по ночам, думая, что ее не видят? Маленькие солнца под ребрами это хорошо ведь.       Уж Чара-то знает.       У Чары ведь тоже солнышки под ребрами. Они тоже иногда шалят, царапаясь, тоже алым взрываются. И хорошо ведь все. И темные круги под глазами — хорошо. И ярость, что накрывает с головой чуть ли не каждый день — никак не плохо. И нож за пазухой — отлично.       Но у Фриск по поводу этого мнение другое.       Даже слишком.       Она срывает лютики, рыдает от боли, захлебываясь слезами, и смотрит как ее собственное лютиковое солнце, уже почти разросшееся в грудной клетке, тускнеет и постепенно гаснет. Она улыбается, а Чара шипит и хватается за сердце, чувствуя — ее солнце тоже гаснет. «Ну и к черту!» — думается Чаре. Не сдалось оно ей. И Фриск тоже сдалось.       И не из-за солнца под ребрами Чара в очередной раз срывает злость на девчонке. Нет. Бред это все.

***

      У Фриск голова идет кругом, в глазах двоится, а во рту чувствуется привкус железа — очередной вонючий припадок, мать его. Чара зло сжимает ее исполосованные плечи, вцепляясь ногтями, будто раздерет кожу прямо сейчас, добавляя раны.       Совсем рядом, почти что под боком, стена разрушена, а на полу острые осколки окна — сделай хотя бы пару шагов и окажешься внизу, расшибленный в лепешку по разломанному кусками бетону. Думается, умереть от цветков было бы намного легче. Девчушка-лютики-вместо-ëбаного-сердца задумчиво смотрит, думая о том, хватит ли времени подохнуть и не почувствовать боли, пытается улыбнуться — выходит жалко и противно, потому почти-что-Дримурр хрипло смеется — и заваливается назад.       Слышится противное скрежетание и стена обваливается.       Чара смеется и ждет очередной перезапуск.

Но его н е т