Верни мне себя, что является моим

      Сколько раз он готов был сдаться? Сколько раз он стоял на краю терпения? Сколько раз он почти уходил из этой больницы, клялся себе, что больше не вернётся, но в последствии, всё равно возвращался. Сколько раз он с замиранием сердца поднимался по каменной лестнице, прямиком в онкологический отдел этой проклятой больницы и заходил в маленькую, пахнущую медикаментами, палату, чувствуя, как его сердце замирает и начинает биться в два раза быстрее. Сколько раз он давился запахом лекарств, но всё равно не уходил, не смотря на головокружение. Сколько раз он снова заплачет, понимая, что рано или поздно это всё кончится, но к нему не вернётся долгожданное облегчение. И сколько раз она заметит его слёзы, будет молча наблюдать, как маленькие капли скатываются по его лицу, а он будет отворачиваться от неё и спонтанно утирать глаза о ворот рубашки, но слёзы всё равно будут литься, предательски литься, показывая его слабость. А он не хотел, чтобы она видела его слабость. Он не хотел давать ей понять, что он плачет из-за неё, из-за безысходности, но скрыть это не получалось. И так каждый день.       Всё как в тумане…. Каждый день проходит так, словно его и не было. Просыпаясь, он каждый раз проводит ладонью по лицу, удостоверившись, что не спит, что уже вышел из мира грёз, где он счастлив, где она счастлива.       - Руки-сан, вы можете петь хоть немного оживленнее! – взгляд карих глаз оторвался от светло-серой стены и перешел на источник звука. Сначала он даже не понял, что обращались к нему, мысли каким-то причудливым месивом выпали осадком в голове.       Он думал совсем не о песне, совсем не о своих эмоциях во время её исполнения. Он снова думал о больнице, о Рейле, которая, скорее всего, сидит там, в этой серой безжизненной палате, и смотрит в окно, ждёт, когда он войдёт к ней, принеся с собой запах той жизни, снаружи, куда она уже не ходит из-за парализованных ног. Он думал о том, как она жадно принюхивается к запаху исходящего от него, к запаху его кожаной куртки, ветра, выхлопов машин. Она ждёт и тихо шепчет его имя, имя единственное, которое сейчас ей важно, и если это имя вдруг исчезнет, то и она тоже быстро завянет, как цветок, ведь смысла бороться с болезнью уже не будет. Он единственный, который не отвернулся, не бросил, который пролил намного больше слёз, чем она. Единственный, который верит, что она поправится. Что она рано или поздно снова встанет на ноги, сможет пройтись босиком по мягкой траве, сходить в любимое кафе и кино, сможет бегать и кататься на роликах…. Но если он исчезнет из её жизни, то и она исчезнет довольно быстро. Ведь не будет мотива жить и бороться.       - Вы прекрасно знаете слова, и тональности соблюдаете, но вы поёте, как робот, а это не допустимо! – продолжает гневаться продюсер, который бьётся с ним уже полтора часа. Руки его будто не слушает, взгляд прикован к часам, уже ровно полдень, через час закончится приём, он смотрит на часы и мысленно считает секунды…. 1, 2, 3, 4…. времени всё меньше, такого драгоценного времени.       - Руки-сан, вы меня вообще слушаете?! – продюсер ещё больше начинает злиться, он терпеть не может, когда его речь пропускают мимо ушей, а отрешённый взгляд музыканта и чуть приоткрытые губы указывают как раз на это. Руки переводит глаза на мужчину и чуть кивает.       - Да, простите, Ишигаки-сан, я поработаю над вокалом, - мужчина снова смотрит на часы. – Мне нужно идти.       Вокалист, как стрела, подлетает к стулу, быстро накидывает куртку и, взяв сумку, ретируется из комнаты репетиций. На возмущённые возгласы Ишигаки совершенно не обращает внимания и, выйдя из здания, чувствует, как его обдаёт холодным ветром, садится в машину.       Последнее время он всё делает, как робот: поёт, выступает, играет на гитаре, водит машину. Всё, что раньше приносило ему удовольствие, стало не нужным. Всё, что его раньше вдохновляло, потеряло смысл. Всё, что его раньше радовало, теперь вызывает тоску. Куда делись эмоции? Куда делась радость? Они растворились в ней, внутри, где-то в глубине её души, где она трепетно хранит его чувства, его эмоции. Но… она не хотела уносить их с собой в могилу, не хотела лишать его радости, улыбки, теплоты и любви к жизни, она сколько раз пыталась отдать чувства, принадлежащие ему, но он сам не принимал их. Он хотел, чтобы она оставила их в себе, хотел, чтобы она вернула смысл жизни к себе в душу, чтобы её глаза снова излучали желание жить. Он видел, как медленно, но безвозвратно тухнут её глаза. Видел, как она смиряется к скорой кончине, к скорой могиле, и от этого ему становилось ещё хуже, от этого он почти бился в гневе и отчаянии. Он впитывал в себя её боль и был не против, если это поможет вернуть ей любовь к жизни, он готов сам чувствовать её боль, которая будет сильнее в тысячу раз.       А вот и белое большое здание, от которого так и веет холодом и болезненной безысходностью. Здание, где он изо дня в день слышит стоны, и крики адской боли. Но… только здесь ему не приходится прятать своё лицо под марлевыми повязками, чтобы чокнутые фанаты не узнали, только здесь на него не смотрят, как на звезду, даже зная, кто он, только здесь видели, как он плачет и молится, только здесь видели, как он любит. Он решительно делает шаг к двери палаты, но снова сердце ёкает, и он останавливается. В голове что-то щёлкнуло, и в разуме всплыла картина – он заходит в эту палату, но там уже никого не будет. Что если эта маленькая серая палата опустеет, там уже не будет Рейлы, лежащую на кровати и постоянно поправляющую такую же серую косынку, которая скрывает её голову, потерявшую чёрные шелковистые волосы. Что если единственное, что будет в этой палате – это энергетика, оставленная Рейлой, которая постепенно исчезнет за ней. Эти мысли выбили его из колеи, он чувствует, как глаза начали гореть и затмеваться мутной пеленой.       - Нет, нет, нет… Така, не сейчас, только не сейчас, - он начал инстинктивно тереть глаза, разгоняя слёзы. – Это не случится, этого не будет! Ты покинешь эту палату, если поправишься… - последнее он сказал шёпотом, словно сам в глубине души, не веря в это.       Разогнав нехорошие мысли, вокалист открыл дверь и решительно зашёл. Взгляд тут же устремился на больничную кровать, где лежало маленькое тельце, накрытое одеялом. Увидев её, на него нахлынуло какое-то странное месиво жалости и умиления, ему стало просто жизненно необходимо обнять её… Как долго он к ней не прикасался, он боялся касаться её, боялся, что причинит ей боль даже лёгким невесомым прикосновением.       На кровати тут же закопошились, и из-под тёплого белого одеяла выглянуло маленькое худое лицо, с большими, но мутными глазами, которые тут же устремились на источник звуков.       - Така, я уж думала, что ты не придёшь, - голос, бывший раньше звонким и мелодичным, сейчас стал охрипшим и потускневшим, все, что она говорила, выражало одну тональность, которая не падала и не подымалась.       Он как-то медлительно подошёл к кровати, словно виня себя за то, что заставил её ждать. А может быть и не словно…       - Прости… На репетиции задержался, - начал оправдываться он, слабо улыбаясь, но это была не улыбка, а пародия на улыбку, сейчас это было просто измученное кривлянье губ со смесью усталости и печали. Конечно же, Рейла заметила состояние вокалиста, но промолчала. А что она скажет? Снова дурацкий вопрос: «Что-то случилось?», больше раздражающий, чем вызывающий желание рассказать о своих переживаниях.       - Как ты? – вывел её из размышлений голос мужчины, сидящего рядом с её кроватью и держащего в руке букет лилий, который она заметила только сейчас. Рейла подняла голову и посмотрела на вокалиста, но, почувствовав, как начала сползать косынка, тут же отвлеклась на неё. Она не хотела, чтобы он видел её лысой головы после химиотерапии, которая по сути ничего путного не дала. Да, дней на 7 состояние улучшилось, у неё даже появилась надежда, что она если и не вылечится от рака полностью, но хотя бы будет нормально есть и ходить, но… увы, болезнь продолжила прогрессировать после «передышки».       Сам Таканори молча смотрел на девушку, старательно поправляющую платок, чуть ли не натягивающую край на лоб, взгляд остановился на исхудавших руках цвета мрамора, он видел, как выпирают костяшки и синие вены. Она никогда не скидывала с себя одеяла, поэтому он не видел её исхудавшего тела, да и не хотел видеть, предчувствуя, что если увидит, то этот кошмарный образ навсегда отпечатается в памяти.       - Как обычно, - холодно отвечает она, вспомнив про вопрос вокалиста. Откуда взялся этот холод? Она не рада его приходу? Или просто стыдится уже самой себя? Второй вариант, скорее всего правдоподобнее, ведь у него остались и по-прежнему растут волосы, он может ходить и нормально есть, в отличие от неё, которая не может съесть и куска из-за жуткой боли в желудке, вызванной метастазами, и он не похож на ходячего скелета. А она единственное, что может делать – это лежать на осточертевшей кровати и смотреть в окно, где видно кусок голубого, но чаще серого, собирающего грозу, неба. Небеса… Скоро и она окажется там. А может быть это и к лучшему, может она, наконец, избавится от этой ужасной боли?       Но она боялась. Нет, не за себя… за него. Она так надеялась, что он такой же, как большинство звёзд сцены, что ему она не нужна, что если она умрёт, он может поубивается немного и забудет, что не решит пойти за ней. Но эти странные надежды разбились осколками. Он слишком сильно привязан к ней (впрочем, как и она к нему). У него натура такая, всегда практически никому не доверять, а если появится человек, которому открыл свою душу, то быстро к нему привязываешься, держишься за него так, словно он и есть твоя жизнь. И если он исчезнет, то и заберёт с собой тебя, а она может уйти….       Глаза натыкаются на букет цветов, она морщится, последнее время она стала относиться к цветам с отвращением. Сорванные цветы, обёрнутые в похрустывающую цветную фольгу – мёртвая красота, они уже мертвы, но один день сохраняют свою красоту, а потом медленно иссыхают, листья скручиваются, становятся похожими на мятую зелёную тряпочку, а бутоны низко опускаются вниз и висят так, пока не оторвутся от тощего безжизненного стебля. Она не…       - Рейла… - знакомый любимый голос зовёт её, и она отвлекается от своих размышлений, посмотрев на Таку. Он хочет что-то сказать, но не находит слов, он не знает о чём говорить с ней.                    - Я могу тебя попросить? – и, не дожидаясь ответа, продолжает. – Не носи больше мне цветы.       Таканори мельком глянул на букет.       - Почему? Ты же люби…       - Просто не носи!       Вокалист, не ожидая такого резкого возгласа, замолчал.       - Прости… - виновато прошептала она. – Просто… просто я не могу смотреть на них, смотреть, как они медленно умирают… Цветы – словно я.       - Не буду, - говорит он.       Она грустно чему-то улыбнулась и добавила.       - Таким цветам нужно быть в другом месте. Вот туда мне и будешь носить.       Он удивлённо моргает, не сразу поняв смысл сказанного Рейлой, но когда до него дошло, он побледнел.       - Ты… да ты… - притуплено заикается он, явно не в силах подобрать слова. – Не смей так говорить! Я никогда не стану носить цветы на кладбище, никогда не стану! Знаешь, почему? Потому что там никого нет, и тебя там тоже не будет! Если я и похороню там кого-то, то только твой рак, но не тебя! Не тебя!       - Ты веришь в то, во что хочешь верить.       Таканори прищуривается.       - А во что веришь ты? В то, что умрёшь? Чего ты желаешь? Своей смерти? Думаешь, станет легче, думаешь, станет легче тебе, мне, всем кто тебя знает?       Рейла не знала, что ответить.       - Я прав? Пусть я верю, в то, что хочу верить, но это лучше, чем теряться вообще.       - Нет… да… то есть… Я уже не во что не верю! Мне надоело утешать себя лишь грёзами… - Рейла уткнулась лицом в ладони.       - Плачешь? – странный вопрос.       - У меня высохли глаза… Прости, что приношу столько хлопот, - девушка поднимает взгляд и встречается с ним глазами. По худому бледному лицу стекает одинокая слёза.       - Дождь пошёл… - невпопад говорит вокалист, посмотрев в окно, где бушует ливень, и порой кажется, что громыхает гром. – Сейчас он стал идти очень часто… - Таканори отворачивается от окна, снова смотрит на неё, его взгляд усталый и тоскливый, проникает ей в самую душу, разбивая мысли на осколки. – Порой мне кажется, что ты человек дождя, а я всегда любил дождь.       Рейла приподняла бровь, посмотрев на него так, словно он ей втирает какую-то ерунду.       - Что. Ты. Несёшь? – чётко говорит она, стараясь сдержать улыбку.       Вокалист тихо рассмеялся.       - Я часто замечаю, что дождь идёт тогда, когда ты грустишь. А если он идёт, значит твои глаза не высохли.       Рейла протяжно промычала, словно что-то обдумывая.       - Тогда… Если я дождь, то ты океан.       - Океан?       - Да, он забирает в себя дождевую воду и становится, хоть чуть-чуть, но больше. Также и ты со мной, когда я грущу, ты, впитывая мою печаль в себя и ловя мои слёзы, становишь сильнее. Совсем, как океан и дождь, правда?       Вокалист улыбается, и слегка опустив голову, отвечает.       - Да. И ты… ты не одна.