Пастораль

Порой у нас в деревне можно увидеть восхитительные закаты. Этот не был исключением — нежно-розовый, с лиловыми переливами… Сложно описать. Адемаро смог бы, а я вот никак. Исключительный, в общем, был закат. Впрочем, хватит о нём, я и упомянул его лишь для того, чтобы передать настроение того вечера. Незабываемое настроение. День прошёл из рук вон плохо. Сначала я ухитрился поцапаться с отцом — мол, ничего не делаю, в хозяйстве от хилого Адемаро больше прока, и девки на сеновалах меня чаще видят, чем деревенский староста в поле. Староста — это и есть отец, в том-то и загвоздка. Я даже не знал, что сказать — то ли посетовать на то, что староста к старости (хорош каламбур, да?) стал слаб глазами, то ли намекнуть, что девки сами жмурятся, так что тоже мою физиономию не больно и часто наблюдают… Тут что ни скажи — всё будет плохо. По поводу развлечений привычно вступила мать — всегда я где-то гуляю, а брат сидит дома безвылазно. Неужели сложно взять его с собой? Иногда кажется, будто Адемаро у нас услада очей и лучик света в ночи холодной, а я так, с боку припёка. Хотя ладно, это, пожалуй, несправедливо. Просто так уж повелось — мной гордятся, а над братом квохчут, и кто знает, что на самом деле лучше. Суть в том, что из дома я ушёл не в лучшем расположении духа и улёгся на траве за околицей. Думать о вечном. — О чём задумался? — раздалось сзади. Низкий голос, шёлковый — братец нагрянул, лёгок на помине. — Сам не видишь? О вечном, — буркнул я. Не похоже, — произнёс он и лёг рядом. Принесла же нелёгкая. Ну, наверное, теперь это выглядит так, словно я не люблю брата. А вот и нет — люблю, и даже сильнее, наверное, чем должен бы. В общем, тут история тоже долгая. Мы с Адемаро близнецы, хоть по нам и не скажешь. Только я — простой парень, хоть, чего уж греха таить, и собой не страшен, и силён, да и вообще на деревне первый. И в драке, и на сеновале, и в работе тоже — что бы там отец не говорил. Мог бы и больше сделать, но я же человек, а не лошадь. А вот брат — он совсем другой. Тонкий, хмурый, вечно витает где-то, взгляд с поволокой, даже ходит так, будто плывёт над грешной землёй. Сейчас скажу страшную глупость — иногда мне кажется, что у Адемаро за спиной невидимые крылья. Да, и впрямь глупость сморозил. В общем, суть в том, что в детстве этот воздушный парень вечно болел. Уж сколько мама с ним провела бессонных ночей — не счесть, даже шарф ему связала и заставляет носить постоянно — даже сейчас, летом, лишь бы не простыл на ветру. Честно — мы все боялись, что не вырастет он, помрёт. Сейчас уже можно сказать, не страшно. И с самого детства я его берёг, защищал, немало расквасил носов тем умникам, что пытались задирать — к счастью, они быстро повывелись. А Адемаро мне сказки рассказывал. Бывало, ложились все спать — так он приходил, залезал ко мне под одеяло (холодный, как лягушка, кто знает отчего), пригревался и всё рассказывал — о принцах, драконах, замках, волшебниках… Про девушку, которую похитил колдун, чтоб жениться на ней, про вздорную королевишну в доспехах, про сестёр-принцесс, злую и добрую… Где только нахватался — ума не приложу. А я что? Лежал и слушал, рот разинув. Только вот росли мы быстро, и однажды пришёл ко мне Адемаро, обнял, как обычно… И тут я почувствовал дурное. То есть не дурное, приятное даже, аж мурашек по коже пробежал, и всё свело, и захотелось сильнее его к себе прижать, поцеловать в макушку и не дышать, потому что горло как схватило сладкой судорогой, так и не отпускало. Конечно, я сразу в себя пришёл, столкнул его с кровати и велел идти к себе и греться без меня. Адемаро и ушёл, а я остался, только дыхание так и не вернулось. По сей день не вернулось. И вот с тех пор у нас всё пошло наперекосяк. Что я ни скажу — всё ему поперёк. Встречу девушку — так и ему она нужна, брошу — негодяй бессовестный. Начну в чём помогать — брата в грош не ставлю, не помогу — аспид злоядный, однажды услышал от матери и такое. Нет, если с кем из нас что случится — второй костьми ляжет, но всё ради другого сделает. Просто рядом нам тяжело. Особенно мне. И говорю невпопад, и делаю всё не то, а как прищурюсь — вижу крылья за его спиной. Дурь, сказочная дурь, чего уж тут… Ладно, что-то меня совсем унесло в воспоминания, а тем временем стоит вернуться в тот вечер, о котором я говорил с самого начала. В общем, Адемаро вытянулся рядом на траве, а у меня земля ушла из-под ног. Хорошо, хорошо, из-под спины. — Красивый закат, — говорит. — Словно ангел сворачивает крылья, а под ними прячется солнечный свет. Хорошо сказал. Я бы так не смог. — Ты вообще понимаешь, что говоришь? Или в лесу не тех грибов набрал? Вот честно, не знаю, почему это ляпнул. Может, от того, что сам третьего дня зажарил мухомор с подосиновиками. — Ну спасибо, Леонардо. — Извини. Вот и поговорили. — Ты лучше девкам расскажи про ангела, авось обломится, — добавил я. Молодец, сгладил. Может, язык себе откусить? — Вдруг поведутся? — Ты меня по себе не суди! — взорвался Адемаро. Глаза аж загорелись. Они у него серые, словно пепел, а когда злится — угли проглядывают. — Да не сужу, успокойся. И тут он посмотрел на меня как-то по-особенному и коснулся волос. Моих то есть. Я так и обомлел. — Леонардо, ты вообще в порядке? Ты уже давно какой-то странный. — Я в порядке. — Бросаешься на меня, как бешеный, — говорит, а сам мне волосы пальцами перебирает. Совсем с ума сошёл. Бросаюсь, говоришь? Эх, знал бы ты, как хочется броситься… — Ну прости. Сам понимаешь — мать вечно за тебя горой, висит на ушах: «Адемаро-то, Адемаро сё». Отец как с цепи сорвался — мол, я бездельничаю. А чем я плох? И тут он вдруг меня по щеке погладил — представляете? И сказал, шёпотом: — Ничем ты не плох, Леонардо. Просто для тебя всегда… планка повыше, что ли? Все ждут большего, не то что от меня. — Эй, не расстраивайся, зато как ты на флейте играешь. Мать слезу пускает. Я тоже мог бы пустить. Какие у него пальцы, боже мой. Солнце совсем подползло к горизонту, мажет холмы алой полосой. Уже и холоднее становилось, зябко. — Адемаро, а тебе домой не пора? Если опять сляжешь с грудным кашлем… — Да хватит уже обо мне заботиться! Я взрослый мужчина, Леонардо, только вы все это не можете понять. Или не хотите? И вот тут что-то меня вынесло. Я перекатился на другой бок и приобнял его, как в детстве. — Хватит уже. Ещё говоришь — я бросаюсь как бешеный. Он прильнул ко мне, мягко, доверчиво, и тут случилось то, что случиться было не должно. Ладно, не буду совсем уж завираться — я сделал то, чего делать было не надо. Сами понимаете — трава холодная, небо разноцветное, ветер, цветами пахнет, облака тьмой ночной наполняются, а Адемаро спиной примял какие-то дикие злаки, торчали, будто сломанные перья… Ладно, хватит лирики. В общем, обнял я его и поцеловал. В губы. Совсем нежно, как сроду никого не целовал, думал сразу отстраниться… Да только как уж тут отстранишься — он же тёплый, волшебный, гибкий, и губы у него солоноватые, будто море. Опять бред несу — я же того моря в жизни не видал, но, думаю, солнечные блики на морской воде на вкус точно такие же, как эти губы. Не думаю, уверен. Адемаро застыл, а потом ответил на поцелуй. Нет серьёзно. И руки обвил вокруг моей шеи, всем телом прижался. Мне казалось — сердце сейчас рёбра проломит и из груди выскочит, прямо к нему навстречу. А мы всё целовались, как… как влюблённые, что я говорю.… Даже сейчас слов найти не могу. И тут внезапно сообразил — это же мой брат родной, что ж я делаю, баран этакий? Он же ничего не понимает, совсем ничего, это я знаю, что дальше бывает, и уже хочу так, что готов его прямо тут.… А брат небось думает, что всё так и должно быть. И тогда я нашёл в себе силы. И оттолкнул его. —Иди домой, —говорю. — Простудишься, на дуделке своей играть не сможешь. Там через нос дышать надо. Надо было видеть этот взгляд. Будто я его мечом ударил. В спину. Ничего не сказал. Встал, развернулся и к дому пошёл. Не оборачиваясь — Адемаро, — крикнул я вслед, но тот и ухом не повёл. Захотелось упасть на траву и заплакать, хотя я уж и не припомню, когда плакал до этого в последний раз. Наверное, в детстве, когда старшие мальчишки задирали Адемаро, а отец не дал мне с ними подраться. Я пошёл в другую сторону, пошатываясь, как пьяный, хотя и жбана пива в тот день не пил. Где-то в животе щемило от того, что я опять сделал всё не так. Ничего, подумал я. Завтра на празднике подцеплю себе блондинку погрудастей, выпью доброго эля и всё забуду. Так и будет.