Он не любит играть на пианино

      Дождливые будни и серые дни эхом тоски и дурманом печали отзываются в тенях хрупкой души, холодом небесных слёз, касаясь хрупкой грани, называемой гармонией. Крупные хрустальные капли барабанят по оконным стёклам и тонкой струйкой скатываются вниз, оставляя на прозрачной поверхности мокрые дорожки, и тучи накрывают синеву небес плотным полотном, упрятав собою лучи солнца, что так и норовят пробиться сквозь пелену отчаяния. Атмосфера одиночества и бренности мира пробирает до дрожи каждую клеточку тела молодого паренька, стоящего неподалёку от довольно немалых размеров окна уютного помещения, и юноша как нельзя проникновенно ощущает горечь плачущих небес, ведь состояние природы перекликается с воцарившимся мраком в его душе. Сквозь стекло на свет смотреть парню не суждено, хоть сам он порой отчаянно пытается в сиянии блаженной улыбки скрыть печаль, сокровенные мечты свои привык Адриан не оглашать никому, лишь глубоко внутри тепля надежду на их исполнение.       Взор изумрудных, как драгоценные камни, очей, падает на стоящее в уголке старое пианино, что выглядит довольно презентабельно вопреки своему возрасту, в жизни молодого человека сей музыкальный инструмент играет далеко не самую последнюю роль. Его память рисует картины устало, а пред глазами мечутся кадры, столь милые и тёплые, кусочки короткого фильма о женщине, что для маленького мальчика всегда являлась целым миром, величайшим и любимейшим на земле человеком. Она садится на стул, и ложатся её длинные, тоненькие пальчики на белоснежные клавиши, женщина сияет улыбкой и поворачивает голову в сторону маленького мальчика, одним лишь взглядом даруя ему спокойствие и своё тепло. Мать Адриана, его жизнь, его первая женщина, некогда она ежедневно своему сыну играла на пианино красивую мелодию давно погибшего композитора, исполняла столь душевно и чувственно, что невольно наворачивалась одинокая слезинка, и мальчик только и мог, как наслаждаться сладостными переливами звуков и нот.       Беспощадно коварное время, и настал некогда момент, навсегда подкосивший юнца, лишь стоило тому понять, что всё, никогда больше не услышит он той чудной музыки, не уснёт под любимую свою мелодию, но, самое-то главное, больше никогда не сможет почувствовать той материнской любви, которую ценил на свете всего сильней. Свет не заиграет в зрачках многогранных и глубоких очей, а тёплые и нежные руки не пригреют, не обнимут, не приласкают, и самого ценного, дорогого, попросту нет, и теперь никогда существовать не будет. А что же сейчас… В сердце ломит и щемит, стоит Адриану лишь коснуться пальцем холодной поверхности клавиши, не говоря уже попросту о том, чтобы сесть и сыграть, порадовать отца своим мастерством исполнения мелодий. Музыка инструмента теперь лишь неприятный скрип в ушах и ноты, некогда дарившие радость, осыпались пеплом и стали колоколом похоронным, висящим неподалёку от заброшенного кладбища. Вместе с миссис Агрест исчезла любовь, любовь материнская, столь искренняя, чистая, да и, что уж сказать, красивая… Ну а каково же жить человеку, лишившемуся главного на земле чувства? Нет, нет, нет, он не хочет же думать об этом, ну как же…       И снова хочется ему упиваться горем и солёными слезами, не понимает отец боли юноши, который на пианино смотреть и не может, но нет, вынуждают последнего часами сидеть и сквозь муку душевную играть, сочинять, музицировать, а что поделать, когда вогнали в рамки нерушимые, жгущие хладом стали. Он боится сказать о своей небольшой фобии, он не хочет расстраивать любимого человека, просто не желает казаться странным, ибо ненависть к музыкальным инструментам в диковинку для большинства «нормальных» людей.       Некогда друзья семьи частенько говорили Адриану, что у него мамины глаза, сияющие изумрудным сиянием, в памяти навсегда осталась улыбка, радость от сравнения с родным человеком, что не просто любим, а сравним с идеалом, а как страшно было осознавать то, что всё, ты остался один, и весна больше красками яркими в душе не запестрит, не заиграет, а воцарится во мраке печали зима, под снегом белоснежным спрятав свет и тепло. Он с опаской вперёд смотрел, а поначалу и вовсе жмурил веки, днями и ночами не выходя из собственной комнаты, он не спал и не ел, только лишь лежал на кровати, устремив взгляд в потолок. Заплаканные глаза и опухшие веки нечто невообразимое сотворили с внешностью мальчика, всего вмиг он стал иным, совсем на себя непохожим, и стало от того ещё тоскливей на душе и больней…       Он перестал ощущать то, что любим, перестал чувствовать себя кем-то значимым, особенным, попросту кому-то нужным. Общество отвернулось, и взору предстали чужие спины, лица скрылись под масками и выражения искренности исчезли, в потоке иллюзий растворившись покровом пыли и грязи. За короткий лишь срок Адриан решил для себя, ─ раз не любит его, то любить будет он сам.       Он ненавидит играть на пианино, но никому и никогда об этом не скажет, пускай останется при себе эта тайна, и пускай свет о настоящих чувствах не узнает. Да, его мать исчезла, ушла из жизни своего сына, но он никому не покажет того, что всё ещё по ней готов плакать, ведь люди так злы и привыкли смеяться над теми, кто слишком много грустит, они не понимают чужого горя и боли, и никогда не поймут, пока на себе все тяготы жизни не познают…