В лучах

Адриану уже начало казаться, что ему скучно жить, но появилась Маринетт. Поначалу она просто забавляла своей неуклюжестью, незамысловатостью движений и фраз. Потом стало не до смеха. Стало захватывать дыхание, когда она облизывает пересохшие губы или когда задумчиво закусывает то верхнюю, то нижнюю губу. Маринетт на него засматривалась. Это смущало. А что самое смешное — не ясно, кого из них. Обоих. И все же он замирал под ее взглядом, аки статуя. Да, Адриан похож на статую. Снаружи — красивый и такой каменно-неприступный. А внутри — никто не знает. Может, у него внутри вообще вата? Или рисовые зерна. Вы когда-нибудь заглядывали в статую?.. Маринетт не самая-самая, но для Адриана — вполне. И он лыбится, засматриваясь на нее, как чеширский кот; щурится от оранжевого солнца, играющего с ее черными-черными волосами, а Маринетт прикрывает лицо рукой, отворачивается и тут же жалеет — солнце до боли яркое. Ахает — отворачиваться от Агреста больше не куда. А она, в принципе, не против. Игра в гляделки давно закончилась — победил Адриан, — но взгляда никто так и не отвел. Зачем?.. Они оба этого хотят, наверное. Она — потому что любит, он — известно только ему. Она опирается подбородком на руку и еще внимательнее вглядывается в зеленые глаза. Ну, есть в них что-то… В классе одни. И тихо так, что на уши давит. Но приятно-о… — Ты мне кого-то напоминаешь, — выдает Маринетт без стеснения. Адриан ликует. — Кого? — Не знаю, — смеется. А смех — звон колокольчиков, шепот травинок ранним утром и перелив росинки на свету. Он улыбается ей за компанию. И мадам Бюстье ни капли не удивляется, видя убегающих учеников. Убегающих и держащихся за руки.