Ошибка

      Мог ли он тогда предположить, что одно единственное решение, пускай и давшееся ему с нечеловеческими усилиями, в корне изменит его жизнь в сторону еще более худшую, чем он предрек для опрометчиво отринутого им жизненного пути? Тогда все казалось таким простым и сложным одновременно: выбрать меньшее из зол, когда-нибудь все-таки переболеть оставленное позади и зажить обычной жизнью — счастливой ли или уже привычной ему. Есть ли в этой жизни что-то более несправедливое, нежели безукоризненный выбор одной из двух сторон с одинаковым риском потерять на любой из них частичку своей души?       Чем больше Стас отдалялся от тех минувших дней, тем чаще он размышлял об этом, как когда-то взвешивая все плюсы и минусы, подыскивая для себя все новые оправдания, которые уже никому, кроме как ему самому, не были нужны. Он искреннее надеялся, что потом станет легче. Но, видимо, у жизни на него были другие планы, и Стас уже начал было подозревать, что та была в доле с чертовой кармой, которая наверняка и затеяла весь этот цирк. Что-то упорно не давало ему забыть, словно одна мысль о том, что Стас еще когда-нибудь вновь задышит свободно, приводила это аморфное нечто в ярость, из раза в раз заставляя затягивать удавку на его шее сильней.       Временами Стасу казалось, что, остановись он на минутку и закрой глаза, это нечто подкрадется со спины и вцепится в его плечи мертвецки холодными пальцами, победно зашептав ему в ухо: «страдай», «не смей забыть» и «почувствуй, каково сейчас тому, кого ты так хладнокровно и трусливо вышвырнул из своей жизни». Когда Стас представлял себе это, голос у нечто приобретал едва различимый пугающий металлический скрежет и больше напоминал собой предсмертный хрип. Такие образы неизменно выкидывали его, напуганного и бесконечно потерянного, из забытья, он начинал озираться по сторонам и чаще всего приходить к неутешительному выводу о том, что все это время он находился в комнате не один. К счастью, то, что, по мнению Стаса, длилось долгие минуты, на деле оканчивалось всего за пару-тройку секунд, но даже за такой короткий промежуток времени он умудрялся насторожить, а то и разозлить невольных свидетелей его персонального безумия. — Ну неужели так сложно сконцентрироваться на деле хотя бы на пять минут? — по голосу внешне невозмутимого Виталия было понятно, что он едва сдерживал немалое раздражение. Расположившийся по его левую руку Серж только глубоко вздохнул, помассировав уже слипавшиеся от усталости глаза. Каждый новый выпуск давался еще сложнее предыдущего из-за странных заскоков Давыдова, но только двоим людям на всем сраном земном шаре были понятны их причины. Остальным просто было невдомек, да и что бы они изменили, посвяти их Стас в свою маленькую постыдную тайну? — Ладно, простите меня… Просто. Просто давайте пока над другим роликом поработаем, а? А к этому в конце вернемся, — Стас, как ему показалось, до тошноты фальшиво улыбнулся, но парни не заметили этого, а может уже просто перестали придавать подобному значение. С момента начала записи прошло уже столько времени, что ни о чем другом, кроме как о возвращении домой, никому и думать не хотелось. Ответом Стасу послужили практически синхронные кивки, и он, еще разок сверившись со сценарием, отложил листок в сторону, с легкостью натянув широкую улыбку — талант, выработанный многолетней практикой. За пределами обзора включенной видеоаппаратуры он не улыбался так давно, что уже и не помнил, каково это — улыбаться искренне. Вернее, помнил, но эти воспоминания касались не совсем его самого и отзывались резью в глазах и тянущей болью в сердце. Ту искреннюю улыбку он любил больше всего на свете, готовый свернуть горы, чтобы вновь увидеть ее. Поначалу у Стаса даже что-то получалось с выпуском, но он как чувствовал, что расслабляться от этого ему ой как не стоит. — Ну вот как это так?! Променять девушку на… — Стас запнулся, опустив руки, которыми еще пару мгновений назад так активно и как ни в чем не бывало жестикулировал, чем даже успел обрадовать свою команду наконец нормализованной работой. Как оказалось, радоваться было рано. — Променять девушку на… — с совсем ненужными в видео задумчивыми нотками повторил Стас, смотря расфокусированным взглядом в стену напротив, — Променять на… Он повторил и в третий раз — одними губами, не меняя положения и всем своим существом чувствуя, как заходится беспокойное сердце и как обжигают его почти злые взгляды друзей. — Может сменим видео? — почти умоляюще протянул Стас, не сильно надеясь на положительный ответ. — У нас как раз есть запаска на случай Стасового ПМС, — охотно кивнул Серж, протягивая ведущему другой листок. — Кто вообще писал этот сценарий? — и хотя не в интересах Стаса было жаловаться, он не мог не посетовать на предыдущий текст, который тотчас был убран Федоренко в ящик стола. — Ты.       Давыдов насупился больше прежнего и опустил взгляд на новый лист, будто ничего и не спрашивал, пробежавшись глазами по строчкам. Ребята, видимо, настолько задолбались, что им уже было похрен, что делать. Даже на воспитательные беседы в этот раз ни у кого не осталось сил, поэтому без слов Виталий развернул ноутбук экраном к латвийцу, чтобы тот еще раз просмотрел обозреваемое видео, тем самым освежив себе память. «Да вы издеваетесь?» — у Стаса сил оставалось не больше, так что даже мысленно он не разозлился, а просто смиренно принял очередной пинок кармы как данность. Заменявшим видео оказался ролик с эпичным падением скейтбордиста, но на лице помрачневшего Стаса не промелькнуло и тени задора, несмотря на то, что еще при первом просмотре этого видео он смеялся аж до слез. Воспоминания накатили с новой силой. В их совместных путешествиях, разумеется, уже не снимаемых по привычке Максимом на камеру из соображения осторожности, о которой всегда так пекся Давыдов, Макс любил вот так на денек выбраться с ним в скейт-парк. Для него это было ничуть не меньшей отдушиной, как для Стаса — несколько часовая прогулка на велосипеде, в которой вскоре Голополосов стал принимать непосредственное участие. Еще больше, чем кататься на скейте, Максим любил выпендриваться выученными им трюками, и искренняя гордость Стаса была для него приятнее гордости целого десятка его друзей, которым он мог бы показать новый трюк. Любой знак внимания со стороны Давыдова будто окрылял Максима, и, стараясь повторить это неописуемое ощущение, он творил самые разные и порой странные вещи только для того, чтобы порадовать его. Тот день не стал исключением.       Калифорнийское солнце ласково накрывало город теплым одеялом из своих лучиков, играющий бликами на стальных перилах, которые, пожалуй, только в подобных местах можно было встретить без по определению прилагающихся к ним балконных перегородок или лестниц, обычно располагающихся в подобных парках отдельно. Максим сидел на высокой пустующей рампе, свесив ноги на внутреннюю ее сторону, и с забавляющей сидевшего слева от него Стаса серьезностью прожигал взглядом непонятно откуда взявшуюся царапину на его совсем еще новеньком, но уже полюбившемся больше остальных скейте. Стас хотя и никогда не страдал недюжинной самоуверенностью, но что-то подсказывало ему, что Макс так привязался к этому скейту лишь потому, что ему его подарил Стас, ведь у Максима были доски и покруче. До того, что, признаться, когда Стас их впервые увидел, он даже немного постыдился за свой подарок. Но он не спешил делиться этим с Максимом, прекрасно зная, как того расстраивали подобные самоуничижающие мысли любимого. — Ну пиздец, — после своего безусловно увлекательного занятия заключил Максим, с грустным видом устроив скейт на бедрах и виновато обратившись к Давыдову: — Прости. Не успел ты мне сделать подарок, как я уже умудрился его разъебать за пару дней… — Ты серьезно думаешь, что меня беспокоит какая-то жалкая царапинка на нем? Я еще понимаю, если бы я не был в курсе о твоей подсознательной, блин, тяге к разрушению, но я-то как раз знаю, поэтому я совершенно не удивлен ее появлению и уж тем более на тебя не злюсь, дурачок, — Стас по-доброму усмехнулся, приобняв Голополосова за опущенные в приступе печали плечи. Максим хотел уже начать спорить, что это вовсе не какой-то там пустяк и, вообще, он тот еще кривоногий кретин, но Стас, словно прочитав его намерения по одному только нахмуриванию бровей, поспешил пресечь такую глупость, на несколько секунд прижавшись губами к чуть мокрому от получасового катания по парку виску парня, закрыв глаза и прошептав в него же, чтобы Максим даже не думал сейчас начать оправдываться перед ним из-за какой-то херни. — А это, кстати, царапина или все-таки трещина? — вдруг спохватился Стас, чуть отстранившись, чтобы было удобнее взять скейтборд в руки, и, как Максим минуту назад, внимательно посмотреть на причину так резко испортившегося настроения Голополосова. — А что? От этого зависит, станешь ли ты все-таки ругаться на меня или нет? — буркнул Макс. — От этого зависит, разрешу ли я тебе дальше кататься на этой потенциально опасной причине возможного возникновения травмы или нет, — парировал Стас, подавив желание вновь назвать его дурашкой, а то ведь с него станется еще и на это обидеться! Не заметив ничего серьезного, Давыдов, однако, не без сомнения отдал Максу его вожделенную доску. А вдруг он все-таки плохо посмотрел? — Слушай, может, пойдем лучше в номер, посидим там до вечера, пока эта жарища не спадет, а то меня уже скоро можно будет выжимать, как трусики тринадцатилетней девочки, встретившей Ивангая? — в подтверждение своих слов Стас протер тыльной стороной ладони свой лоб, щенячьим взглядом посмотрев на вставшего с места Максима. Правда, для этого ему еще пришлось поднять голову, сложить эту ладонь козырьком и сильно сощурить глаза из-за беспощадного солнечного света. — А можно я еще один трюк тебе покажу, а? Всего один! — сложивший ладони в молитвенном жесте тоннелеухий обладал не меньшим даром убеждения, если вообще не большим, поэтому Стасу не осталось ничего другого, кроме как согласно кивнуть. На лице парня засияла так бесконечно любимая Стасом улыбка, и тот окончательно и бесповоротно признал свою капитуляцию, устремив томный взгляд на тут же горделиво принявшего стойку Максима. — Я научился ему еще в Москве, — довольно пояснил Максим, взявшись за край скейта, чтобы посмотреть вниз рампы перед прыжком. И если съезд вниз и к противоположной стороне оказался удачным, то обратная дорога прошла отнюдь не так гладко, как на то рассчитывал Максим. Злосчастное солнце умудрилось и тут устроить подлянку, потому что Максим, заупрямившийся утром взять солнечные очки, на мгновение ослепленный отразившимся неясно от чего солнечным бликом, приземлился прямо на причинное место, заставив тем самым перепуганного Стаса подорваться к нему и самому чуть кубарем не скатиться с этой дурацкой рампы. — Все в порядке?! Ты как?! Идти можешь? — Стас присел на колени перед очумело смотрящим на него Максом, но не успел он даже продолжить паниковать, как Максим разразился смехом, проигнорировав внезапно врезавшийся ему в бедро скейт, видимо, так и не докатившийся до края рампы, вернувшись сверху. «Он же вроде не на голову приземлился» — в голову Стаса начали закрадываться неприятные опасения. — Ты… точно в порядке? — Знаешь, я все-таки больше предпочитаю, когда синяки на заднице мне оставляешь ты, а не пол, — вместо ответа сказал немного успокоившийся Максим, потирая ушибленное скейтом бедро. — И все-таки ты дурак, — Стас засмеялся, протягивая вновь улыбающемуся тоннелеухому руку, чтобы помочь тому встать, — пойдем, надо приложить подорожник.       Стас неожиданно даже для себя слабо улыбнулся, только после этого обратив внимание на свое возвращение в безрадостную реальность из его сладких грез. Как бы ни пытался Стас, такие воспоминания было не подавить, не запрятать в самый дальний угол памяти. Их появление приносило мимолетное счастье и долгосрочную ноющую боль, и от нее невозможно было ни скрыться, ни убежать. Ощущение было такое, будто ему от души ударили точно в солнечное сплетение. Если до этого настроения снимать новый выпуск шоу просто не было, то сейчас оно ушло в минус бесконечность. Если бы он знал тогда, что, предпочтя любимую работу любимому человеку, он превратит эту работу в реальную каторгу, он бы даже в мыслях не допустил свой выбор в пользу спокойного существования в личине ведущего «This is Хорошо». Проблема лишь в том, что сейчас он мог говорить об этом, лишь добавляя это уже поднадоевшее ему «бы». На дворе 21 век — люди еще не изобрели машину времени, поэтому было как минимум глупо надеяться на то, что все еще можно что-то исправить. Но разве Стас не был тем самым глупцом, раз позволил себе допустить самую фатальную ошибку в своей жизни? — Стас, твою мать, ты снова за свое?! Давыдов вздрогнул, сфокусировав взгляд на поднявшего на него голос Виталия. — Успокойся, дружище, — поспешил урезонить того Серж, — видно же, что сегодня Стас не в духе, продолжим завтра. Ничего не поделаешь! Вряд ли твои крики исправят хоть что-то, кроме отношения так-то нихерово подавленного Стаса к тебе. Давыдов с благодарностью посмотрел на заступившегося за него друга, без лишних слов направившись к вешалке с одеждой, чтобы надеть свою ветровку, от которой в выдавшуюся слишком уж холодной осень все равно было мало толку. И Давыдов спешно вышел за дверь, даже не обернувшись на друзей — сталкиваться с сочувственными взглядами ребят хотелось меньше всего.       Погода словно переняла душевное состояние Стаса в желании поддержать его, напомнить, что он не остался совсем один, как в том Давыдов был уверен уже продолжительное время. Моросил осенний дождь, но явно не беспокоившийся сейчас о своем здоровье Давыдов и не спешил скрыться. Казалось, будто само небо рыдало вместе с ним, и в их обоюдной тоске была лишь пара отличий — Стас не давал волю слезам, заходясь ими исключительно в душе, оставляя эту галимую хрень про любовь к дождю по причине возможности спрятать в нем слезы для ванильных пабликов, и, в отличие от дождя, эти слезы были не ледяными, а обжигающе горячими. Но каков бы ни был по силе жар в ноющей груди, он не мог растопить покрывшую сердце корочку льда, который только казался тонким и не являющимся серьезной преградой.       Раньше Стас наивно полагал, что его аморфно заиндевевшее сердце всего лишь лишится каких-либо чувств, уступив место продолжительной апатии, и вначале так оно и было, пока счетчик дней не отсчитал пару месяцев с первого дня внезапно обрушившейся на него «свободы». Из тонкой корочки льда начал сочиться яд, не приносящий организму никакого вреда, но отравляющий самые беззащитные участки души с меткостью пули, выпущенной из снайперской винтовки профессионалом своего дела. И тогда началась настоящая агония. Он стал замечать его в толпе прохожих, не по своей воле сталкиваться с навевающими воспоминания вещами, получать теперь уже ежедневные пинки от обозлившейся на него кармы, просыпаться по ночам в до сих пор непривычно пустующей на второй ее половине кровати от иллюзорного зова голоса, который уж никак не мог раздаться в его квартире. И даже во сне Стасу не дано было ощутить вожделенный покой — там его неизменно ждали либо обрывки прошлого, так и не случившееся совместное будущее, как, впрочем, и совместное настоящее, либо же попросту непроглядная тьма, от встречи с которой Давыдов мгновенно просыпался посередине ночи или уже под самое утро.       Погруженный в мрачные размышления, он с горем пополам дошел до дома только через полчаса, ожидаемо промокнув до нитки. Бросая насквозь мокрую ветровку на кресло, дрожащий и уже жалеющий о своем опрометчивом поступке Стас забрался на кровать, по шею накрывшись толстым одеялом. Раньше он всегда силился понять, как Максим мог в любое время года спать под таким теплым одеялом, на что Голополосов всегда отшучивался, что Стас ничего в этой жизни не смыслит, раз не делает так же. Летом этот черт любил иногда, дождавшись, пока Стас заснет, накрыть того своим одеялом, чтобы бедняга проснулся где-нибудь в два часа ночи от невыносимой духоты — Максим-то не засыпал часов до четырех, а без Стаса бодрствовать в это время суток было ну очень уж скучно! Так он, по крайней мере, с видом божьего одуванчика объяснялся сонному и явно недовольному Стасу, которому даже говорить что-то в такие моменты не нужно было — таким у него становился красноречивым взгляд. Давыдов постарался сбросить с себя это наваждение, зарывшись в одеяло поглубже, и нашарил под подушкой удачно оставленный сегодня дома телефон, иначе тот мог пасть жертвой заставшего его хозяина дождя. Проверка всех соцсетей Максима из поначалу раздражающей Стаса привычки превратилась в маленькую традицию, если вообще не острую необходимость. Так становилось чуточку легче. Наверное… Так, по крайней мере, убеждал себя Стас, и пока что его убеждение неплохо работало. Но в душе латвиец боялся, что когда-нибудь он откроет профиль Максима и на новом фото увидит его в компании какой-нибудь незнакомки. Каждая такая проверка с каждым днем начинала больше походить на испытание удачи и силы духа, нежели невинную привычку. Стас искренне желал ему счастья, но вместе с тем эгоистично он не хотел, чтобы это счастье заключалось именно в обретении возлюбленной. Потому что никто в этом сраном мире не мог любить его так же сильно, как Стас! До сих пор! И, мать вашу, навсегда! Никто!       Пришел в себя Стас только после неожиданно раздавшегося опасного треска: похоже, он перетрудился со сжиманием телефона в руке. Стас ослабил хватку, мысленно коря себя за эту внезапную вспышку злости. — Успокойся, чертов психопат, — тихо рыкнул латвиец, от раздражения даже не с первого раза справившись с экраном блокировки на дисплее. С дрожащими пальцами, как ни крути, было не так просто совладать. Опасения Стаса все же оказались напрасными — никаких таинственных незнакомок на фотографии не наблюдалось. Честно говоря, он как-то и не ждал появления хоть какого-нибудь фото, потому что Максим с тех пор все реже и реже возвращался в инстаграм, а фотографии с самим собой с тех пор и вовсе выложил всего штук шесть, да и те — еще в первые пару месяцев после разрыва. Регулярностью теперь вообще могли похвастаться лишь выпуски шоу, потому что это было своего рода обязательством Макса, а за частоту выхода видео на втором канале и вовсе отвечал Сивак. Благо, отснятого материала хватало. Вряд ли Максим с тех пор вообще выбирался за пределы Москвы. — И в этом полностью моя вина, — будто из мазохистского желания сделать себе побольнее, напомнил себе схватившийся за волосы Стас, — все из-за меня… С трудом подавив в себе желание с силой дернуть себя за волосы, он убрал руки с головы, взглянув на все это время находившийся у него в руке телефон. С него-то все и началось…       — Ты уже видел это?! Интонации латвийца сразу насторожили приостановившего видеоигру и снявшего наушники на шею Максима, который вздрогнул от неожиданности, стоило телефону Стаса шлепнуться на компьютерный стол, чуть не задев вовремя убранную Голополосовом руку. Максим удивленно потупил взгляд на эту руку, будто видел ее впервые, и перевел вопросительный взгляд на Стаса, но весь вид того говорил, что сейчас лучше сделать так, как он говорит. Макс медленно взял чужой телефон в руки, заглянув в экран. На нем были открыты комментарии под какой-то из записей на стене Стаса, но вся соль заключалась лишь в одном комментарии, собравшем удивительно большое количество лайков и ответов. Какой-то мужик скинул в комментарии фотографию, приписав вопрос, гласивший: «не объяснишь?» На фотографии, явно сделанной в Риге, были изображены они двое: сидели на лавочке в любимом парке Стаса. И все бы ничего, если бы на фото не был запечатлен момент, как притянувший Давыдова за плечи Максим наклонился, как будто бы в непрозрачном желании поцеловать его. Сам поцелуй этот «ебаный папарацци», как мысленно окрестил его Максим, видимо, заснять не успел, но и без этого фотография выглядела не менее провокационной. — А я ведь говорил тебе, что не нужно так делать в общественных местах! Это тебе не Америка, чтобы до нас никому дела там не было! Но ты вечно пропускаешь это мимо ушей, и теперь сам видишь, к чему это привело! — Стас, я… — Даже не думай сейчас заводить эту шарманку про то, что тебе жаль, ясно?! Мы в полной заднице, а ты только и можешь, что бесконечно извиняться! — Стас был на взводе больше потому, что эту фотографию уже вовсю обсуждали в блогерской конфе. И это при том, что с момента ее появления в сети прошло не больше получаса! Если бы он только был в сети эти жалкие полчаса назад, если бы вовремя удалил… Впрочем, тогда бы она сразу оказалась в каком-нибудь гребаном новостном паблике. — Сначала об этом начали судачить все блогеры, а потом, вероятно, эта блядская фотография попадет на стенку какого-нибудь крупного блогерского паблика, а оттуда — и в другие группы о блогерах, и о ней узнают уже все! Пиши пропало! Как тебе заголовок в стиле «Стас Давыдов и Максим Голополосов — новая блогерская пара?»?! Лично мне не очень! Говенный какой-то заголовок, не находишь? — Стас, успокойся, пожалуйста, — вдруг тихо, но твердо перебил его истерические крики Максим. — Ах, как же я сразу не догадался?! — Давыдов, похоже, только еще больше взъелся, — Тебе же как всегда похуй. Похуй, что на тебя теперь будут косить взгляд и за глаза называть пидарасом. Похуй, что это может больно ударить по твоей репутации. Похуй, что некоторые твои друзья могут отвернуться от тебя после того, как узнают, кем ты являешься. И на меня тебе, похоже, тоже похуй! — «Ты»? Ну надо же, — Максим грустно усмехнулся, вновь посмотрев на фотографию, и, не поднимая взгляда, удивительно спокойно проговорил, как будто именно для себя, — стоило случиться неприятности, как «мы» сразу же превратилось в «ты» и «я». Интересно. — Вот только не надо делать меня винова… — Да, конечно, ты прав. Я все испортил. Теперь у нас, — на этом слове прервавший его очередные причитания Макс выразительно взглянул на до сих пор напряженного, как струна, Стаса, — есть два варианта развития событий. В первом случае мы во всем признаемся людям, и будь что будет. А во втором… — Нет, — пожалуй, даже слишком резко оборвал его Стас, — я сейчас напишу в конфу, что на этой злосчастной фотографии нет ничего особенного, просто фотограф подобрал удачный кадр. И ты подтвердишь это, понятно? Дальше я уже как-нибудь сам разберусь. Хоть в этот раз ты сможешь сделать так, как я говорю?! Некоторое время Максим просто молчал, задумчиво-печальным взглядом осматривая Стаса. Тот все еще был напряжен и нервно теребил в руках края рубашки, хмурил брови, потому что задержка уже затянулась. Макс поймал себя на шальной мысли, что можно было бы проверить его на прочность продолжением этой игры в молчанку и засечь время до его очередного выхода из себя. Стас, похоже, был не просто зол, — он был в ярости, раз даже не заметил или попросту не обратил внимания на заблестевшие глаза парня. Максим сморгнул, отвадив так и просящиеся наружу слезы, и сухо проговорил, немного даже порадовавшись тому, что у него не дрогнул голос: — Как скажешь. Мы просто сделаем для них вид, что ничего не было, так? — Именно, ничего. Закрыв игру, забивая на то, что по-хорошему стоило бы сохранить игровой процесс, Максим снова молча зашел через браузер в ВК и взглянул на Давыдова, красноречиво изогнув бровь, мол, жду твоего хода. Давыдов забрал телефон и сорвался с места, чтобы спешным шагом дойти до входной двери и накинуть куртку, прежде проверив ее на наличие, похоже, кошелька, и только на выходе, перед тем, как с грохотом захлопнуть дверь, он сказал: — Мне нужно проветриться, сейчас я напишу в беседу, так что не прозевай смотри. Максим скопировал его равнодушные интонации, ответив уже в пустоту квартиры: — Ага, вали уже.       Стас вздохнул, убрав телефон обратно под подушку, тут же рухнув на нее головой. Еще секунду назад он хотел запульнуть этот несчастный девайс в стену или как-нибудь исхитриться и зарядить им в свою бестолковую башку. Ведь с тех пор он так и не вернулся. Более менее сгладив ситуацию с фотографией, он до глубокой ночи пробродил по Москве — из дома Стас вышел где-то часов в десять, так что, по сути, мотался он не очень долго. Тогда-то он и ответил на тот звонок, ставший отправной точкой его персональной агонии, вечного сожаления и каждодневного самоедства. После звонка уже совершенно свободный Давыдов направился в аэропорт, где купил себе билет на ближайший рейс до Риги. Правда, для этого пришлось на ночь перекантоваться на неудобном сидении в зале ожидания, но на тот момент это было меньшим из отягощающих обстоятельств. Спустя 12 часов после ссоры он уже был в Риге, полностью уверенный в правильности принятого им решения. Но он поступил, как настоящий трус. Он не вернулся, боясь смотреть Максиму в глаза, потому что в тот момент одного лишь взгляда этих глаз Стасу хватило бы, чтобы почувствовать себя самым последним мерзавцем. А этого Стас точно не хотел, даже если где-то на самой глубине души он знал это. Но что было сделано, то сделано. Телефонный разговор вышел даже слишком коротким — с криками, проклятьями, слезами. И даже спустя полгода Давыдов мог безошибочно воспроизвести каждую фразу, вспомнить каждую интонацию и вновь на мгновение ощутить ту боль, с которой испытываемая им сейчас и рядом не стояла. Но даже несмотря на это, его нынешняя боль от этого не становилась хоть немного терпимее, чтобы можно было так же, как в тот злополучный день, скрепя сердце, запихнуть ее куда подальше и сбежать. Что тут еще скажешь? Самонадеянность сыграла с ним злую шутку.       Он думал, что поступает так, как будет лучше для них обоих, но выглядело это так, как будто Стас старался оправдать свою эгоистичность, ведь лучше так никому и не стало. А избавление, похоже, не намеревалось приходить и в дальнейшем, и, казалось, выход из этой проблемы был очевиден. Но очевидность еще не подразумевала за собой легкость. Он должен был решить это раз и навсегда. Они должны были. Говорить об этом было легче, чем приступить к действиям, которые Давыдов откладывал вот уже на протяжении последнего месяца. По этой же причине он никак не мог набраться смелости, чтобы сделать первый шаг на пути к развязке. Он ведь даже не знает, какой она будет! Имел ли он хоть какое-нибудь право надеяться на лучшее после всего, что натворил? «Но ведь Максим всегда был таким отходчивым…» — несмело пронеслась мысль в его голове. — Ты это начал, Давыдов, ты и закончишь, — осуждающе наказал себе Стас, неохотно отбрасывая одеяло в сторону и слезая с кровати. Неохотно не потому, что ему было лень предпринимать что-то, просто было как-то… боязно. Даже больше, чем во время того злосчастного телефонного разговора. Кто его вообще дернул тогда ляпнуть позвонившему и взволнованному от его долгого отсутствия Максиму такую хрень?! Стас несильно сжал телефон в руке, словно желая удостовериться, что все это происходило в реальности и он в самом деле собрался сделать сейчас то, на что не решался пойти последние полгода. В сердце неприятно закопошился страх. Стараясь игнорировать это чувство, Стас медленно подошел к окну, отодвигая пальцем штору, чтобы бросить короткий взгляд на улицу. С его возвращения со студии там ровным счетом ничего не изменилось, не считая опустившихся на улицы Риги сумерек, да и дождь, похоже, только усилился. На улице стало еще холоднее — Стас чувствовал это по тянувшемуся прохладному воздуху сквозь створки окна. Все здесь было каким-то неуютным без него… Давыдов неуверенно посмотрел на разблокированный экран телефона, бесцельно пролистывая телефонную книгу. Хотя что он надеялся там увидеть, если стер нужный ему номер еще месяца четыре назад? Где-то с минуту парень не решался на дальнейшие действия, разглядывая свое отражение в окне, но в таком скудном освещении четко различимые очертания были лишь у светящегося дисплея телефона. Записанный некогда контакт, от которого с некоторых пор и вовсе не осталось следа, ему нужен не был — он помнил номер Максима наизусть. Главное только, чтобы с тех пор он не сменил его…       Электронный звук набора клавиш набатом отзывался в его голове, словно обратный отсчет детонирующего устройства. Жалкие секунды, измеряемые мерными гудками, отделяли его от взрыва. Сердце колотилось, как бешеное, и долгое ожидание только больше нервировало Стаса, пару раз порывающегося бросить трубку и никогда больше не звонить по этому номеру. Титанических усилий ему стоило не сбросить вызов в страхе, который теперь было просто невозможно подавить. — Ну же… Возьми трубку, — прошептал Стас, от волнения прикусив указательный палец сжатой в кулак свободной руки. Вызов оборвался из-за истекшего времени ожидания. Но Давыдов не отступил, упрямо набирая номер во второй попытке дозвониться. Шестое чувство подсказывало ему, что номер никто не менял, это было попросту не в духе Максима. Еще полминуты прошло в тягостной тишине, прерываемой лишь гудками и стучащим будто прямо в ушах сердце. Гудок внезапно прервался, заменившись едва слышным шуршанием на той стороне «трубки». — Алло? У Стаса на мгновение перехватило дыхание, но он быстро взял себя в руки. На деле от волнения они дрожали, как у алкоголика с приличным стажем. — Привет, Макс. — Что тебе нужно? — показная холодность больно полоснула по сердцу. — Я… нам нужно поговорить, — не зная, как сказать лучше, на выдохе произнес Стас, закрыв глаза в ожидании того, что Голополосов сейчас просто напросто сбросит звонок, и все окончательно рухнет. — Как тогда? — Макс издал ироничный смешок. — Нет, в жопу такие разговоры, — Стас нервно усмехнулся, опершись бедрами об подоконник, — от них одни несчастья. — Ну, раз ты действительно так считаешь… Максим замолчал на полуслове, чем немало перепугал только успокоившегося Давыдова. — Хорошо. Давай поговорим, — наконец, ответил Максим чуть дрогнувшим голосом, — Вот только о чем? — Мм… Как у тебя дела? — мысленно Стас отвесил себе подзатыльник за такой неуместный вопрос. — Дела? — Максим хоть и удивился, но, кажется, даже ненадолго повеселел от такого неожиданного вопроса, — Это так похоже на тебя — снова несешь всякую забавную херню. Что я могу рассказать? Сижу дома, два раза в неделю прихожу в офис Карамбы, а потом… снова сижу дома. Увлекательно, правда? — Честно говоря, не очень, — помрачнел Стас, нервно теребя в руке подвернувшуюся под нее штору. — Вот и я так думаю. И Макс снова замолчал, однако, не спеша класть трубку. Возможно, это был хороший знак… Поэтому Стас рискнул так же ничего не произносить, дожидаясь очередной реплики собеседника. Стасу начинало казаться, что по приходу домой он все-таки вырубился, едва коснувшись головой подушки. Иначе как объяснить то, что сейчас он говорит с этим человеком по телефону?! — Ты позвонил поговорить или помолчать? — тихо раздалось на линии, и Стас мысленно возликовал. Точно хороший знак! — Скорее… услышать тебя. Я, ну, скучал по твоему голосу, — несмело начал Стас, с осторожностью подбирая слова, чтобы ненароком не спугнуть зарождающийся спокойный разговор. — Да? — Максим фыркнул, говоря уже более бодро и даже… лукаво (?!), — как будто ты не смотрел мои новые видео, никогда не поверю. — Ты хорошо меня знаешь, — Стас невольно улыбнулся, чувствуя приятное тепло на уровне груди. — Ну, на самом деле это было тычком пальцем в небо, но я все равно польщен, хули, — теперь Максим совершенно точно улыбался, от чего Давыдову вдруг нестерпимо захотелось счастливо засмеяться — радостная щекотка в груди была уж слишком настойчива. — И это все? — Стас решил еще немного рискнуть, произнося это с наигранно обиженной интонацией. — Ты это о чем? — А где же твое «я тоже скучал по Вам, мой благородный рыцарь! Не было ни дня, чтобы я не вспоминал Ваше прекрасное лицо, Ваш сексуальный голос, Ваше могучее тело, достойное зависти самого Аполлона…» — Ха-ха-ха-ха, а не слишком жирно будет, мой благородный рыцарь-нарцисс? Стас прикрыл глаза, с замиранием сердца прислушавшись к такому любимому смеху. — Эй-эй! Я не нарцисс, а реалист! Признай: ты просто стесняешься признаться! — уже тихо, но с той же улыбкой продолжил этот, по сути, бессмысленный разговор Давыдов, все еще не решаясь на самое главное — попросить прощения и разрешения вернуться, чтобы все было, как прежде, и даже намного лучше. Ведь теперь он понял, каким должен был быть его выбор, и неважно, что там скажут коллеги — главное, чтобы только Макс был счастлив, а Стасу для счастья большего и не надо. — Ладно-ладно, ты меня раскусил, — улыбнулся Максим, отвлекая парня от его важных размышлений, спустя некоторое время робко добавляя, — и все-таки. Зачем ты звонишь, Стас? «Вот она — финишная прямая, и только попробуй ее просрать, мужик», — мысленно пригрозил самому себе Стас, глубоко вздохнув перед самыми, наверное, важными словами, которые он только мог произнести за эти мучительные полгода. — Я звоню сказать, что я идиот. Идиот, который совершил самую кошмарную ошибку в своей жизни, а потом полгода почти на стену лез от собственной тупорылости. Вот так. Ты, бывало, возмущался на то, что я называл тебя дурачком, но теперь я понял, что единственный дурак здесь я. И уже по-настоящему, а не в шутку! Я также звоню, чтобы спросить тебя: примешь ли ты назад своего раскаявшегося дурака, если он пообещает к тебе хоть на коленях приползти? Стас произнес все это почти на одном дыхании, точно на выдохе закончив свою маленькую, но проникновенную речь, и теперь дыша тяжело и прерывисто от зашкаливающего волнения. Наверное, даже это Максиму не представилось особого труда услышать. — На коленях, говоришь? — задумчиво донеслось из трубки, но голос предательски дрогнул от плохо сдерживаемого счастья его хозяина, что не смогло укрыться от внимательно прислушавшегося Стаса, — Вот на такие условия я согласен! — Правда?! — в первое время не очень веря в то, что у него все получилось, с ликованием прошептал Стас. — Да боже мой, Давыдов, задолбал уже комедию ломать! Тащи уже свою «Аполлонскую» задницу в Москву, я же скучаю тут, вообще-то!!! - весело возмутился Максим. Стас накрыл тыльной стороной ладони предательски заслезившиеся глаза, счастливо прошептав дрожащими губами: — Я тоже люблю тебя…