О том, что правит миром

Хуже того, чтобы пить и говорить по политике, можно было только пить и думать. Не важно, о чем. Сам факт того, что пить и думать одновременно — слишком абсурдно, уже поневоле вызывает не то смех, не то отвращение. А уж если это еще и какой-никакой самоанализ — тут вообще, как говорится, пиши пропало. Вино обожжет гортань горечью забродившего сока и до одури пряных трав, проскользнет вниз и, отравленное водоворотом собственных разочарованных мыслей, разнесется стремительными, непреклонными волнами по жилкам, проникнет везде, руша перед собой любые преграды. Тогда не остановит даже чудо. Но Дик этого не знал. И потому Дику сейчас было просто неописуемо хреново. И плевать, что он не умеет пить. Зато придирки невозможного монсеньора таки оказались не так уж и далеки от реальности, согласиться с чем твердый и незыблемый мог разве что будучи в состоянии подпития где-то рядом с уровнем своего гербового животного. И то сомнительно. Отчего-то сейчас они припоминались ну уж слишком живо, а от насмешливо-озорного голоса трижды клятого Ворона неприятно гудело в голове, и мозги плавились так, что — ей богу! — готовы были начать выплывать через уши. Безумная сцена отблеском шальной фантазии скользнула меж размытых отражений свечных огней на мутном стекле винной бутылки, и Дик едва не загоготал в голос. Фу ты, привидится ж такое! Назойливая мысль голосом Алвы хихикала, что не умеете вы все-таки пить, господин Оруженосец. А еще — что-то о том, что надо учить. Вот это уже более похоже на Первого Маршала, он, кажется, даже когда-то что-то такое ронял, намеренно обращая все в шутку. Или не говорил. Или не он. Ну да и кошки с ним! Раз не научил, пусть сам и отдувается. Или не отдувается. Дику все равно теперь одна дорога — прямиком по прямой непетляющей туда, куда выстлано благими делами. Его, окделловскими делами. А ведь, казалось бы, все до истерического смеха просто: ублюдки-навозники не умеют держать языки за зубами, а Дик — чувствовать меру. Странным был даже не сам факт того, что завтра на рассвете глумиться над его трупом будут семеро — ну ладно, может быть пятеро-шестеро, как пойдет, — а то, что даже какое-то подобие знаменитой окделловской совести не заскреблось, не зашуршалось на антресолях сознания чем-то вроде «а не слипнется-то, сразу семерых?». Вот где б помогла, но нет! Что ж за жизнь-то такая! Дик был готов вызвать хоть десятерых, может, тогда бы стоило задуматься… Ну, в конце концов, семеро — это еще не десять. А сам он непроходимый идиот. Эта мысль опять зачем-то решила заговорить голосом Алвы, отчего стала еще более невыносимой, чем всего мгновение назад. Дик недовольно замычал, заерзал на неудобном стуле и потребовал еще вина. Если и идти в разнос, то хотя бы до конца. Вот монсеньору подарочек будет. Главное, если попрется к нему в кабинет — о-о, а он обязательно попрется, — ненароком не заблевать ковер… а то мало ли… так ведь можно и до утра не дожить. Не-ет, утром надо бы как огурчик — он же пока еще Человек Чести, в чем уроды-навозники вздумали сомневаться. Впрочем, может, они не так уж и неправы. Не так кардинально, конечно, но по какой-то сомнительной причине Дик был почти полностью уверен, что какую-то часть своей ненаглядной чести только что пропил… или все еще пропивает. В гордом одиночестве. Да и к кошкам их всех! В конце концов, вот оно сидит, пока еще живое доказательство того, что в чем-то его (почти)святые предки оказались не так уж и святы. Еще три — в Надоре, вместе с матушкой. Матушка… вот уж кого здесь точно не хватало. Дик болезненно поморщился, будто прищемил палец, припоминая оставленную на севере семью. Они-то надеялись, что братец в столице сделает что-нибудь, чтоб дела там прям вот так вот бах! — и поехали в гору. А он из кожи вон лезет, чтобы стать достойным отражением своего родового животного. Не менее почти святая Мирабелла отвесила бы ему оплеуху прямо там, на месте, потом пинками бы выпроводила домой, замотала бы в одеяла и уложила спать, а на утро самолично бы отпаивала отравами тварь… эм, то есть отварами трав… или отравами… Хотя без разницы, суть все равно одна. Следующие мысли были уверены, что обязательно должны говорить голосом дражайшей матушки и обязательно — о том, как недостойно он ведет себя, порочит имя семьи и себя как герцога, враз нарушая сразу несколько святых эсператистских заповедей. Дик отчаянно замотал головой, отгоняя непрошенное наваждение. Хватит. Матушка и сестры далеко отсюда, в продуваемом всеми ветрами Надоре. Матушка… Сестры… Девочки… Девочки. Дик хихикнул, удобнее разваливаясь на столе. А, спрашивается, почему бы и да. Теперь-то уже и не важно, одной заповедью больше, одной меньше. Помирать так помирать, но хоть поминки себе устроить по-человечески. А не так, как это сделают в Надоре, будь он неладен. Хотя мысль умирать невинной нецелованной фиалкой была довольно заманчивой. Только вот, видимо, присевшая напротив роскошная черноволосая девица в синем платье оказалась обо всем этом несколько иного мнения. Прелестно. Просто прелестно. Они тут что, сговорились все, что ли?! Ну да и к кошкам все! Мир — говно, дорога ему — в Закат, а девица какая-то и не девица вовсе — кошка во плоти. Поднимаясь за ней по лестнице, при чем не забывая с завидной точностью спотыкаться о каждую вторую ступеньку, Дик вдруг внезапно остановился, посмотрел на девицу и ни с того ни с сего ляпнул — кажется, даже вслух: — Только не издевайтесь надо мной в процессе, ладно? Тонкие брови девицы в знакомом и слишком уж маршальском жесте удивленно поползли вверх. *** Надорский гаденыш решил-таки вернуться в дом где-то под полночь и, в лучших традициях жанра, завалиться не в свою коморку, а прямиком в маршаловский кабинет. Заслышав еще на другом конце коридора тяжелые неровные шаги и глухой стук, Алва отложил гитару от греха подальше и уныло пригубил алеющее в бокале вино. А бутылку так и вовсе надо было бы убрать — хватит с мальчишки на сегодня. Алва знает все. Так не считала лишь очень маленькая кучка самонадеянных идиотов и не крупнее нее группа тех, кто мог бы похвастать, что знают Ворона. К кому-то из них относился, судя по всему, и Окделл, но только к кому именно — вопрос. Мальчишка не переставал удивлять. Нет, и ладно бы сделал что порядочное, так вместо этого нализался где-то не приведи Создатель как, так еще и не успев переступить порога во всеуслышание заявил, сверкая кривой, но довольной улыбкой во все тридцать два, что был с женщиной. Маячившая за его спиной тень Хуана скорчилась в лице на манер «чего, блят» и поспешила ретироваться подобру-поздорову, заботливо прикрыв дверь за незадачливым герцогом. Да и сам Алва поморщился, отставляя вино. Резко захотелось чего-то покрепче и набить морду кому-нибудь… Окделлу, к примеру. Ибо нефиг тут. — Почему я должен об этом знать? — вздохнув, спросил мужчина, придвигаясь в кресле вперед, опираясь локтями о колени и скрещивая пальцы. Дик, видно, посчитал этот вопрос риторическим и заулыбался еще сильнее, хотя, казалось бы, куда больше-то. Дурость какая-то, ей богу дурость. И что ему только в голову взбрело? — Да вы проходите, не стойте, от одного вашего вида уже плохо становится. Дважды повторять не стоило. Шатаясь, Дик прошел по кабинету вперед и тяжело рухнул перед креслом монсеньора, едва не повалив стоящую у двери вазу, которая, если верить словам все того же монсеньора, «стоила дороже, чем весь ваш Надор, ваша семья и вы вместе взятые». Замечательно, господин первый маршал; ваша животинка нахрюкалась до невозможного, провела вечер в объятьях шлюхи и теперь, виляя хвостиком, которого нет, ожидает от вас похвалы. Вот скажите, а оно вам надо вообще было? Нет мальчишки, нет проблем. Алва сдавленно засмеялся, отводя прифигевший взгляд. — И вот как вы мне, юноша, предлагаете объяснять вашей пресвятой матушке, почему ее сын нажрался до состояния гербового животного и… воу, воу, юноша, держите себя в руках, этот ковер не многим дешевле той вазы. Дик поморщился, сглатывая подступивший к горлу ком. — Кошки с ними! — выплюнул он, проводя рукой по волосам. — И с ковром вашим, и с матушкой. Алва дернул бровями. Надорский мальчишка не переставал удивлять. Вот вы, значит, юноша, как, да? — Отчего же? — В голосе маршала читалось легкое удивление. — С ковром еще ладно, но как же матушка? Или этого вы от местных трактирных девиц понабрались? Ричард усиленно замотал головой, виляя спутанными вихрами. — Уже неплохо, хоть за что-то она меня не сгрызет, но вопрос все еще открыт. — А ничего, эр Рокэ… — Монсеньор. — Не важно. — Даже так? — Более чем. Все равно жизнь моя кончена. Алва шумно выдохнул, проводя ладонями по лицу в жесте немого раздражения, и запустил пятерню в непослушную окделловскую шевелюру, пропуская жесткие волосы меж длинных пальцев. Только вот пьяных бредней о неудавшейся судьбинушке для полного букета не хватало. Поздравляю, господин Первый Маршал, вы снова собрали фул-хаус. Ночь обещалась быть долгой. Впрочем, какой в этом толк, если у Окделла даже проявление фамильных черт и то не поддается никаким логическим рациональными объяснениям? Поганец на вопросы в лоб отнекивался, исподтишка не поддавался ни в какую даже на самые изощренные выкрутасы, какие только могли придти в голову гениального маршала, а все остальное время вообще молчал, не переставая лыбить жило неестественно кривым изгибом губ, окончательно загоняя Алву в тупик. Веселье начинало выходить за рамки абсолюта, превращаясь в банальный и до невозможного опошленный всеми и каждым абсурд. Вот ведь надорский паршивец: как интригу замутить — всегда пожалуйста, а как отвечать — так сразу голову в песок. Не-ет, Алва так просто не сдается. Ой, а смотрит-то так. Тоска в неправильно ярких серых глазах мешается с неуместным задором. Кошки его задери!.. Еще разок, герцог? — Так что там была за девица, ради которой вы даже не пожалели расстаться с вашей ненаглядной честью? Уголки губ Дика шально дрогнули, обнажая рядок верхних зубов. — Красивая. Черненькая. Синеглазая. На вас похожа… — Достаточно. Это уже даже не абсурд, а какая-то ироничная трагикомедия. Так ведь и малец напился неспроста, хотя и все равно еще не понятно почему. Но если с этим еще хоть как-то можно смириться, то синеглазая трактирная девица окончательно выбила Первого Маршала из колеи. Вот дернула ж кошка спросить именно о ней, а поганца — ответить так, как ответил. На мгновение Алве даже показалось, что за дверью кто-то сдавленно и весьма бесхитростно душит приступы истерического смеха, и грешным делом подумал на упомянутого уже домоправителя, что, в общем-то, была вполне оправданно. Алва и сам был готов ржать в голос, если б не девица… Ночь набирала обороты, а Дик не сильно жаловал, когда его прерывали. — Но эр Рокэ… — Монсеньор. — Не важно. Нет, ну он же в чистом виде издевается! Даже удивительно, что умеет; кому расскажи, курам на смех поднимут. Вот уж в самом деле, алкоголь творит чудеса, превращая надорских почти святых затворников в весьма неудачных собутыльников. — Отправляйтесь-ка вы спать, юноша, а поговорим мы с вами завтра, — устало вздохнул Алва, откидываясь в кресле и прикрывая глаза. Но мальчишка запротестовал. Возможно, стоит прикрикнуть на него, хотя весьма сомнительно, что это подействует. Очень бы хотелось, чтобы строгость и пара (десятков) очередных язвительных замечаний хоть чуть-чуть выбили из него алкоголь, да и, в принципе, именно такой реакции и стоит ожидать, но Окделл не перестает удивлять. Так что лучше не рисковать и попытаться выпроводить его как-то иначе. Но как? … Постойте, что он там говорил по поводу удивлений? Рокэ едва не подавился воздухом, когда его в весьма грубом жесте сгребли за отвороты рубашки и с силой потянули вниз. Лицо Ричарда было сейчас невероятно близко, от него несло вином и весельем, а в глазах плескался небывалый по своему размаху незнакомый, неправильный огонь. Алва скривился. Так смотрят или те, кому в жизни не хватает близости, или те, кого вот-вот вывернет сегодняшним обедом. Впервые в жизни Первый Маршал молил Создателя, чтобы это было второе. Из двух зол меньшее, как-то так, да? Все же проще, наверное, поменять ковер, чем оруженосца, который потом или еще два с чем-то там года будет выносить мозг по этому поводу, или вообще убьет, хотя и тут нет гарантии, что новый не будет чудить под стать первому. Впрочем, Окделла в этом не переплюнуть никому. — Держите себя в рамках, юноша, — тихо и по возможности ровно проговорил Алва, недвусмысленно намекая на то, что за ковер потом незадачливому оруженосцу будет еще отрабатывать и отрабатывать, но тот все понял по-своему. — Я только что понял, что она не целовала меня. — Прекрасно, и какое отношение к этому имею я? — Вы похожи на нее, — пожал плечами Дик, подаваясь вперед, но стиснувшие его плечи мертвой хваткой руки Первого Маршала удержали его на месте. Замечательно, герцог Алва, кажется, вы сорвали еще один джек-пот. — Не делайте того, о чем потом пожалеете, — сухо и холодно, но даже это не спасло. Мальчишка нацелен более чем серьезно. — Да мне некогда будет жалеть, эр Рокэ. — Монсеньор. — Не важно. — Прекратите это. — Что прекратить? Вот уродец, а! Хуан, поди, под дверью помрет скоро от смеха. А надорское недоразумение почти искренне хлопает глазами, уже забыв, о чем они говорили. — Возьмите себя в руки, Окделл, и прекратите говорить загадками! А нервишки-то сдают. — Что происходит? Но Дик успел перехватить инициативу, вырвавшись из ослабевших на мгновение пальцев, и потянул монсеньора на себя, быстро мазнул губами по щеке, будучи искренне уверенным, что попал все-таки туда, куда хотел, и с чистой совестью повалился на бок и прерывисто засопел, по-свински довольный. У Рокэ нервно задергался правый глаз. Все в лучших традициях Окделлов, ни дать ни взять. … Так, это что, ему теперь его еще и до кровати тащить? Вот эту… этого… это? Да… да… да оно же неподъемное! Эта веприна того и гляди скоро вымахает похлеще своего монсеньора, а вы его до его же комнаты эскортом предлагаете?! Ну нет, увольте. Разве что кубарем вниз по лестнице или… Алва поджал губы, разрываясь между совестью и здравым смыслом. Маршальская спальня была гораздо ближе. Но, с другой стороны, если юному недоразумению вдруг приспичит посреди ночи… Ночь все стремительней и стремительней скатывалась с разряда интересной куда-то в область дна. *** Итак, надорский щенок развален на маршальской кровати, даже раздет и совершенно не тронут, вот прям ни разу. Почти с маниакальным нетерпением Алва ждал утра, уже предвкушая сладость запоздалой мести. И, пожалуй, головная боль будет меньшей из проблем Окделла, когда тот соизволит проснуться. Собственно место пробуждения, обстоятельства — о, господин герцог рассчитывал обставить все донельзя красочно, — и весьма недвусмысленная боль в седалищном месте оставят после себя много вопросов… Хах, да ему ж и невдомек, сколько раз его пинками пытались поднять с того самого пресловутого ковра. Вот мальчишка-то удивится. Алва собаку на подобного рода интригах съел. К слову об интригах. Не потребовалось и часу, чтобы разузнать, чем так сильно оказался опечален незадачливый оруженосец. Ну, Окделл. В романисты осталось только податься, удивительно, что вообще до такой кошкиной фигни додумался. Подумать только! Семерых! Разом! Даже Алва бы себе такого не позволил. Замерев у окна, маршал молча смотрел на разметавшегося во сне Дика и пытался разобраться в собственных эмоциях, впервые в жизни не имея сил разрешить дилемму: посочувствовать человеку или посмеяться от всей души. А еще, наверное, надо бы огородить мальчишку от вина. Чем Леворукий не шутит, а то выкинет еще что-нибудь, и простой дуэлью — даже в таком составе — не отделаешься. Дик чему-то улыбался во сне — небось, таверную девицу привидел, Рокэ аж передернуло — и, похоже, совершенно не понимал, на что подписался. — Миром правят две вещи, Окделл, — практически беззвучно прошелестели слова, обращенные скорее даже к себе, чем к юноше, — вино и любовь. Если вам повезет, сегодня что-то из этого спасет вашу жизнь. Единственное, что Алва осознавал с поражающей четкостью: ему невероятно хотелось убивать. *** Утро встретило Дика скрипом колец о карниз, шорохом тяжелой портьеры и грозным голосом монсеньора. — Просыпайся, золотко, — язвительно бросил Алва, возясь со шторами и ну вот совсем не косясь в сторону разомлевшего после сна оруженосца. Впрочем, разомлевшего — это еще мягко сказано; после всего произошедшего Окделла именно что разнесло. Прилагая, видимо, титанические усилия, он медленно разлепил веки и попытался сесть, машинально проводя рукой по волосам. Рокэ незаметно фыркнул, завидев, как скрючился в лице мальчишка, все еще пытаясь прийти в сознание. — Как спалось, красавица? Ричард медленно обернулся к маршалу, одаривая его испепеляющим, полным искреннейшей ненависти взглядом. А то он и не догадывается. Зато Алву в который раз вштырило. — Смотрю, вы учитесь острить, — одобрительно кивнул он, оценивая ущерб от вчерашней попойки. Дик шумно выдохнул, пряча лицо в ладонях. Голова раскалывалась неимоверно, а события ушедшего вечера сумбуром вертелись в голове, никак не желая становиться в логичные цепочки; все как в тумане, а еще — странное чувство, будто он о чем-то забыл. Плюс Ворон все не унимается, хотя кошки с ним: судя по всему, после вчерашнего он на это имеет все права. — Что вчера было? — глухо спросил юноша, и голос его сорвался на сиплый хрип. Алва сощурился. — А то вы не помните. Окделл хмуро посмотрел на монсеньора сквозь щели между пальцев и иронично скривил губы. — Просто скажите, что вы ко мне не приставали. Рокэ подавился смехом. — Это смотря кто к кому приставал. Только тут юноша соизволил осмотреться и прийти к определенным выводам. Не сильно радужным, если судить по ширине его глаз и степени отпечатавшегося в них ужаса. Отлично, все так, как и планировалось, но… — Но вы не переживайте так; как истинный Человек Чести, я посчитал своим долгом довести вас до постели и уложить спать. — До своей постели. — Она была ближе. — Да кого вы обманываете. Алва пожал плечами, мол, считайте как хотите. Надорский упыреныш, сдавленно застонав, рухнул обратно на кровать, нашарил рукой свободную подушку и кое-как уткнулся в нее носом, пытаясь унять разбушевавшуюся голову. И как только они все это каждый раз выносят? У трижды клятого Ворона так и подавно, наверное, иммунитет на похмелье выработался; еще бы, с такой-то частотой… Голова раскалывалась не приведи Создатель как, и где-то на краю сознания призывно маячило непонятное, размытое воспоминание об уродах-навозниках, никак не желавшее прогоняться прочь. Было в нем что-то странно-тревожное, невозможное… как если бы ему стрелу забили… на сегодня… Бинго! Превосходно, герцог Окделл, у вас же сейчас дуэль. «Не хочу», мысленно простонал он. «Ну так и кошки с ней», вторил ему разум голосом Алвы. Опять. И что ж ему так сильно неймется?.. А потом вмешалась честь, о существовании которой все уже успели забыть. Ты ж Окделл, в конце-то концов, ты ж слов на ветер не бросаешь. Живо поднял свою задницу — нет, ниипет, что она болит, — собрался и бодрячком в Ноху. Тебя уже, небось, заждались. Против чести ни один Окделл не попрет, будь он хоть сотню раз тверд да незыблем. — Да не переживайте вы так. И чего это его разуму так пришелся по душе вороновский голос? Ой, нет, это же Алва просто присел на краешек постели и попытался отобрать подушку, не встречая особенного сопротивления. Наткнувшись на недовольный взгляд оруженосца, он лишь рассмеялся, одергивая себя от навязчивого желания потрепать мрачного мальчишку по волосам. — Был я на вашей дуэли. Скучнейшее мероприятие, осмелюсь доложить. В десятке, я бы сказал. — Неужели никого не отправили в Рассветные Сады? — Одного. — Рука дрогнула? — Можно и так сказать. Ричард насупился. Здорово. Проспать дуэль — просто выше всяких похвал; Окделл, вы превзошли самого себя! — Как вы объяснили им мое отсутствие? — Да мы особо и не разговаривали. Но можете не волноваться, в вашу сторону даже дышать никто теперь не посмеет. Уголки губ Дика сами собой поползли вверх. — Потому что я слишком высокопарен, чтобы ходить на собственные дуэли. В герцоге Окделле начала просыпаться ирония.