Милая мадемуазель!

Милая мадмуазель Бюжо! Как Вы поживаете? Здоровы ли? Назойливые слухи, плодящиеся в маленьких городах особенно быстро, донесли до меня весть о том, что Вам неможется. Со временем они обрели столь причудливые очертания, что приписали Вам смерть, помрачение рассудка и, мне даже стыдно переносить подобную клевету на бумагу, рождение внебрачного ребенка. Разумеется, я не поверила ни слову, но посмеялась, стоит признать, вдоволь, хоть порой мое сердце заходилось от невольной злости в адрес этих кумушек, так искренне и нежно любящих обсуждать жизни людей, хоть немногим от них отличающихся. Не стоит строго судить таких женщин — в провинции совершенный дефицит реальной жизни, восполнить который может лишь хорошая сплетня, но все же некий осадок после одного вечера в их компании остался. Впрочем, не будем о печальном. Я поклялась себе писать лишь о прекрасном. Признаюсь, слова даются мне нелегко. Вот уже много лет моя рука не сжимало пера столь долго и не приходилось изводить такое количество испачканных пятнами черновиков. Я словно взволнованная институтка — теряюсь, не могу выбрать подходящей темы для разговора, а потому мелю языком, словно помело, ни на чем толком не сосредотачиваясь. Ваша личность захватила мое воображение, потому я была счастлива, когда те памятные дни в Париже увенчались Вашим предложением не прерывать общение и вступить в переписку. К счастью для меня и, наверное, к неудовольствию для Вас, мой глубокоуважаемый супруг не имеет ничего против моего невинного увлечения и даже порой проявляет большую любезность, отвозя мои послания на почту вместо со своими. Потому я имею возможность изводить Вас своими унылыми посланиями, при помощи которых Вы, возможно, будете топить камин этой слякотной парижской осенью. Я абсолютно счастлива, что получила такую возможность. Признаюсь честно, поначалу Вы произвели на меня крайне негативное впечатление, Ваша личность на первый взгляд даже несколько пугала. Тем более отрадным и приятным стало осознание, что мои домыслы были полностью оторваны от реальности. Их подогревало во мне предубеждение против тех молодых людей, что относят себя к Вашему кругу. Я не хочу сказать ничего об этих, возможно, крайне достойных юношах и девушках, но, как Вы сами понимаете, их взгляды казались (и по-прежнему кажутся, если быть честной до конца) мне весьма сомнительными и даже несколько опасными. Пора горячей и полной свободолюбивых мечтаний юности для меня, увы, оказалась позади, а потому их идеалы не показались мне столь привлекательными, какими они видятся Вам, а их неприкрыто-революционная направленность веком ранее выстлала своим адептам прямую дорогу в Бастилию. Я пишу об этом не для того, чтобы разозлить и обидеть, — подобных целей, поверьте, я перед собой не ставлю и, надеюсь, не поставлю никогда — а для того, чтобы доказать Вам свою искренность. Я смотрела со священным трепетом на Вашу прекрасную руку, меж пальцев которой была зажата крепкая мужская папироса, на Ваши алые губы, мужскую одежду и огненные локоны, выбивавшиеся из-под кокетливо приопущенной на один бок шляпки. Вы казались мне дьяволом во плоти, а Ваша свободная, четкая речь, отточенный, совершенно не женский ум ввел в заблуждение. Я решила, что Вы женщина потенциально злонамеренная и очень опасная. Однако, когда мой муж и его дальний родственник Жак, приходящийся Вам братом, направились на пешую прогулку, оставив нас вдвоем (не сочтите за дерзость или проявление злоязычия, но, я уверена, основной причиной этого торопливого отбытия была откровенная провокация в Вашем поведении, вплоть до смелого взора, который Вы никогда не отводили от собеседника и заставляли того тем самым чувствовать себя неуютно), мне пришлось воочию убедиться в правдивости Библейской заповеди, гласящей «Не суди». Я знаю, Вы весьма скептически относитесь к религии, так что прошу простить эту небольшую отсылку. Вы оказались совсем не той кошмарной женщиной, что я успела нарисовать у себя в воображении. Ваша эрудиция восхитительна, а легкая, но весьма колкая ирония, заставляющая многих мужчин злиться, лишь прибавляет Вашему характеру очарования. Никогда в жизни мне не приходилось получать такого удовольствия от разговора с женщиной, да и, откровенно говоря, ни один мужчина тоже не смог так впечатлить меня. Несколько дней пролетели незаметно. Кажется, впервые в жизни пригодилось мое домашнее образование — за трое суток ни слова не было сказано о вышивании, браке и воспитании детей (я совершенно не жалею о том, что мы обошли данные темы), зато многие часы я могла слушать захватывающие истории, которыми Вы услаждали мой слух. И почему мужчины — наши отцы, братья, мужья — так свято уверены в том, что женщина не хочет совершенствовать себя и узнавать что-то новое, выходящее за пределы быта и досужих сплетен? Жажда знаний так захватила меня, что даже у себя в провинции я перерыла всю библиотеку мужа и прочитала все, что смогла найти, ранее почерпнутое из Ваших рассказов. Еще никогда я так не проклинала свое слабое здоровье, требующее нахождения в теплом климате и не дающее перебраться в столицу. Как бы я не старалась, я нахожусь в отрыве от цивилизации. Мне не доступны те спектакли, что заставили Вас восхититься или скривить в презрении губы, круг доступной литературы также крайне узок, что уж говорить о здешнем высшем свете (хотя я по-прежнему не думаю, что смогла бы водить дружбу с анархистами и социалистами, что входи к Вам в дом, людьми, которым мой супруг при встрече не пожал бы руки), славящемся своим отсутствием. А также здесь нет Вас… Потому, прошу, не оставляйте глупую и старомодную женушку родственника Вам столь дальнего, что за родственника его можно и не считать, напишите пару-тройку строк, и я буду счастлива, как если бы вновь оказалась в Париже. Вы — мои глаза и уши. С глубоким уважением и искренней признательностью, Валери Дюбуа.