Шелк и парча

Когда-то давно, будучи юной и наивной, Изабель верила, что замужество сделает ее счастливой. Что она обретет защитника и друга, верного возлюбленного и отца ее детей. Замуж она вышла за богатого и холодного красавца из Голландии, что, ожидаемо, ни счастья, ни даже простых радостей материнства ей не принесло. Все, за что могла поблагодарить своего мужа Изабель, так это за роскошные парчовые платья, коих у нее в гардеробе было больше, чем месяцев, проведенных в разлуке с супругом. Так было раньше. Это было сносное и относительно безоблачное… существование. Оно не было омрачено черной желчью ревности, так как собственницей Изабель никогда не была, а любовь в их доме проявлялась разве что в виде ласкающихся по весне котов, поющих дифирамбы ее персидской кошке. Теодор не любил говорить вообще. Он чаще напоминал Изабель мраморную статую, сурово-мужественную, с совершенным абрисом скул и ледяными глазами. Если Тео о чем-то и говорил, то это безусловно была горячо любимая им работа. По долгу службы ему приходилось устраивать приемы, приглашая своих приятелей-купцов и заморских гостей, чем Изабель и пользовалась, находя в этом хоть какую-то отдушину среди пресных, пресыщенных ничегонеделаньем дней. Но однажды в их пустой и неуютный дом залетела чудная певчая птичка, и Изабель непонятно отчего встревожилась, ощущая в груди странное томление. Птичка, весело прочирикав, улетела. В этот же день порог их дома переступила она. Кармен была молода. Вчерашняя девочка, чью темную проволоку волос заплели в сложные косы, а легкое хлопковое платье заменили роскошным китайским шелком. Слишком юная, слишком светлая… Рядом с ней скорбной тенью стоял надменный блондин. Как оказалось, блондин этот, типичное дитя туманного Альбиона, такой же неприветливо-аристократичный, был мужем прекрасной Кармен и имел с Теодором совместные дела. Знакомство англичанина с господином де Вардом оказалось весьма успешным для карьеры обоих. Кармен все чаще оставалась в гостях, и Изабель расцвела. Было немного больно смотреть на нее, как на более молодую и еще не познавшую разочарования супружеской жизни копию себя, отражение своих разбитых мечтаний и надежд. Это была вопиющая несправедливость, что в этом мире две женщины посланы друг другу самой судьбой и не могут быть вместе! Однажды Кармен, сидя на роскошной обитой бархатом кушетке, смущенно пряча взгляд, спросила: — Изабель, скажи мне, как так получается, что муж не желает быть с женой? Разве для этого мы давали клятвы у алтаря? Португалка покачала головой, пряча усмешку за длинными темными волосами. Какая святая наивность! Можно подумать в этом мире есть хоть один мужчина, которому было бы дело до страданий своей жены! Они все равнодушны и пусты. И это венец творения? Почему же женщина, сотворенная лишь из ребра Адама, наделена нежным и сострадающим сердцем?.. — Потому что они мужчины, милая Кармен, — ответила Изабель, подходя к ней и сжимая в ладонях родное нежное лицо. — Скажи мне, твой Артур любит тебя? — Мне кажется… я думаю, он из тех мужчин, что не ищут женской ласки, — смущенно выдохнула испанка, с трудом заставляя себя признаться в чем-то столь постыдном. — Он каждый раз будто не рад, что я ему жена. Старается… не касаться меня. Я видела однажды, как он был с мужчиной. Изабель иронично вздернула бровь. — Уж не месье ли Бонфуа к вам захаживал? Кармен резко вскинула голову смотря на нее возмущенно и отчаянно. — Да, это он! Но ради всего святого, как это возможно? Они же мужчины! Разве Господь не дал им для этого женщин! Мне невыносимо знать, что он не хочет моих объятий, но идет к этому… Ах, милая и наивная католическая девочка! Как горько тебе впервые познать равнодушие и предательство, еще и от собственного мужа! И как привычно слышать мне эти рыдания. Не я ли слышу эхо этих стенаний в своей душе? Не я ли вижу свое отражение в твоих глазах, милая моя девочка? Изабель наклоняется вперед, к ней. Смотрит в невозможно-зеленые глаза, полные слез обиды. Как ты прекрасна, юный ангел! Скажи мне, разве достоин он тебя, он, безжизненный и бездушный, с глазами гренландской зелени, такими же далекими и необитаемыми, без отголоска чувств к тебе, но щедрый на них для французского проходимца?! Губы у Кармен сладкие и удивительно неподатливые. Так за нежной шкуркой овечки прячется сердце львицы. Так тонкие смуглые пальцы сжимают роскошно-грубоватую парчу, расшитую золотом, как расшивают печали узор нашей жизни. Волосы выбились из прически, глаза полны восторга и священного ужаса перед божественной карой. Как же так, ведь мы, дочери Евы, должны принадлежать мужчинам! Вот что видит Изабель в ее глазах. Нет, милая, хватит с них. Темно-синий шелк платья скользит между пальцами, контрастирует с кофейно-сливочным шелком ее бедер. В темных кучеряшках треугольника волос влажно и горячо, Изабель чувствует это кончиками пальцев, когда Кармен задушевно всхлипывает, уткнувшись лбом, покрытым испариной, куда-то в вырез ее парчового платья. Кармен стыдно, больно сердцем и хорошо. Ее впервые любят. Артур никогда не касался ее груди, будто боялся упругой женской плоти. Изабель приникает к ней ртом, как измученный жаждой путник в пустыне, и Кармен хрипловато стонет. Весь вчерашний мир — пусть сгорит за одно это мгновение! Изабель впервые занимается любовью. До этого был лишь «супружеский долг», который, кажется, больше волновал ее, чем мужа, знавшего долги лишь в золоте и долговых расписках. До этого Кармен думала, что может принадлежать лишь тому, чье кольцо, как символ рабства, она носит на пальце. Как приятно бывает ошибаться. Когда сладостный дурман отступает, Кармен в ужасе убегает в свой затхлый домашний мирок, полный английского чая и мужниного равнодушия. Изабель терпеливо ждет — она знает: однажды разбуженное ото сна пылкое сердце не сможет смириться с пустотой. Она, конечно, оказывается права. Они снова сидят на той же кушетке. Кармен бледна, кажется, ей нездоровится. Изабель ласково, с почти материнской нежностью убирает завитую прядь за аккуратное ушко с тяжелой серьгой. — Ах, Изабель, я боюсь, что ношу ребенка. Кармен действительно как будто чуть поправилась, и Изабель изо всех сил старается не выдать трепыхнувшейся в сердце надежды. — С чего ты взяла, дорогая? — Все признаки на лицо! У меня словно морская болезнь! Это ужасно. Я не хочу ребенка от Артура. — Разве он не будет рад? — Не будет. Он властолюбив, терпеть не может своих братьев, с которыми пришлось делить отцовское наследство, и ребенку он рад не будет, — тихо отвечает испанка, сжимая в руках подол на этот раз почти винного шелка. — Я слышала, отцовство меняет мужчин, — спокойно отвечает Изабель, но тут же цинично мысленно добавляет: «Но не таких как он». — Я бы хотела иметь ребенка. Девочку. Нашу девочку. Кармен вздрагивает, когда Изабель нежно обнимает ее со спины, легонько дует в покрасневшее ушко. — У нее были бы твои глаза и мои умелые ручки. Ты же знаешь, как хорошо я умею дарить ими любовь… — Белла! — не то возмущенно, не то страстно выдыхает Кармен, откидывая голову назад, подставляя шею под нетерпеливые поцелуи. …как хорошо, если бы этот ребенок был девочкой, думает Изабель. Она совсем не хочет видеть маленькую копию ненавистного ей Артура. Когда рождается Элис, Изабель кажется, что ангелы поют в ее душе. Кармен выглядит немного усталой, но счастливой, озаренной внутренним светом. Артур послал ей открытку из Франции, будучи в отъезде. Когда и Тео и Артур все же возвращаются из своих деловых поездок, Элис уже три года и она похожа на отца лишь цветом волос и бледной кожей. Она хорошенькая, как куколка, напоенная родительской любовью двух женщин, ставших ей самыми близкими. За обедом они сидят друг на против друга. Шелк и парча. Изумруд и аквамарин. Женщина и… женщина. Разве им нужен кто-то еще?..