***
– Вас приветствует радио «Свобода»! – Бластер провернулся на кресле вокруг оси, прежде чем остановиться, и заулыбаться вошедшему Персептору. – Чьи это внутренности ты сюда притащил? Он кивнул на два блока, которые ученый держал в руках, и связку проводов, переброшенных через локоть. – Вчера с «Кимии» пришел недотестированный ретранслятор, – в голосе Персептора слышалось откровенное недовольство. – И Праул потребовал установить его на твоей станции. Я сказал ему, что у меня нет времени на завершение исследования, потому что я должен отправляться с Капом уже сегодня, но… – Дай угадаю. Праул сказал «просто сделай это»? Он всегда так говорит. «Просто сделай, думать вообще не надо». – Я знаю, что Праула принято критиковать, – Персептор поставил блоки и достал отвертку из сабспейса, присаживаясь напротив защитной решетки. – Но не припомню, чтобы он хоть раз просил меня вообще не думать. Как правило, я слышу от него обратное. Бластер снова закрутился вместе с креслом. – Так что это за штуковина? – Праул недоволен эффективностью нашего аванпоста. Жители Селеции продолжают военные вылазки вопреки нашим настоятельным просьбам залечь на дно, и это вредит общей ситуации на фронте. – Коны две их планеты сожгли. Конечно, они не хотят опускать руки. Могу их понять. Персептор кивнул и продолжил, не оборачиваясь: – Это последняя нетронутая система селециан. Нам просто необходимо скопить здесь достаточно сил, чтобы помешать Мегатрону киберформировать захваченные миры. Они не сделали этого до сих пор только потому, что мы их сдерживаем. Но по той же причине Праулу пока некого сюда направить. Если селециане будут продолжать дразнить десептиконов, те сорвутся и пришлют пару крейсеров, чтобы сровнять города с землей. Праул этого не хочет. Бластер поджал губы. Задачей небольшой группы автоботов здесь было поддерживать органическое население планеты и защищать его от десептиконов, обрушившихся на системы этой небольшой цивилизации. Планеты, наиболее богатые ресурсами, они уже захватили, и селециане вынуждены были спрятаться здесь, вот только таиться и ждать, пока неожиданные союзники смогут подтянуть военные силы, они не желали. Галактический Совет, столкнувшись с десептиконским флотом, растворился в глубинах космоса, очевидно, считая нецелесообразным тратить ресурсы на спасение обреченных, втягиваясь глубже в конфликт этих чокнутых роботов. И чокнутым роботам пришлось все взять в свои руки. – А твой агрегат тут при чем? – Это устройство будет усиливать эффективность твоих трансляций, – Персептор начал подключать блок к цепи, придерживая его второй рукой. – Оно настроено таким образом, что транслируемые твоей станцией звуковые волны будут синхронизироваться с мозговыми волнами селециан. Мы… откровенно плохо разбираемся в устройстве органиков, поэтому я считаю, что для полноценного тестирования необходимо провести больше не виртуальных испытаний, однако Праул утверждает, что времени на это нет. К сожалению, общая картина видна ему лучше, чем мне. Хотя мне не нравится брать на себя риск… ну и пыльно же тут, – вздохнул он, вытаскивая пальцы и потирая кончики друг о друга. – На органических планетах всегда так пыльно, – машинально откликнулся Бластер. – Постой! Эта штука будет их гипнотизировать, что ли? Шлак! Праул просто ничего не понимает в агитации! Селециане гордая нация, пусть они и такие… маленькие, – он нешироко развел ладони. – Нельзя просто взять и усыпить их гнев, щелкнув пальцами! Это ниболта не здорово! Они жаждут отомстить, несмотря на то, что их технический уровень так невысок, и… да тут все наши дипломатические переговоры строятся на том, что я круглые сутки вокалайзер надрываю! Мы добились согласования космических вылетов… – …кроме того, что был неделю назад. Их попытки прокусить органическим дентином стальную руку совершенно не продуктивны, но они все равно упорствуют и провоцируют десептиконов обратить взгляд и сюда тоже. Праул хочет, чтобы они стали еще сдержаннее. И пожалуйста, Бластер, не кричи на меня, – он обернулся через плечо, – я передаю тебе его слова, а не говорю, что одобряю эту точку зрения. – Извини. Извини, – Бластер сердито щелкал пальцем по светлому матовому визору, то опуская его до самого носа, то поднимая обратно на шлем. – Типа… миротворческий гипноз? Это, вообще, этично – против воли местных жителей подвергать их мозги какому-то воздействию? Прайм это одобрил? – Боюсь, Праул думает не об этической стороне, а о стратегической важности Селеции. И о том, как не допустить полного уничтожения этой цивилизации из-за нашей войны, – провентилировал Персептор. От ответа на вопрос об Оптимусе он ускользнул. – Ну… ну и пусть с ними тогда дроны болтают, – буркнул Бластер. – Я специально их язык выучил, между прочим, а теперь вместо меня какая-то машина будет сигналы транслировать. Зашибись! Персептор закончил настройку и принялся устанавливать решетку обратно. – Сигнал с этих ретрансляторов усиливает воздействие, которое оказывают твои слова. Они не зомбируют и не внушают каких-то чужеродных идей. Убедительность полностью зависит от того, что ты им скажешь, как… опишешь ситуацию. – Отлично, я снова чувствую себя нужным, – процедил Бластер, буравя взглядом потолок. Его редко отправляли на подобные миссии – он не дипломат, не переговорщик. Однако по темпераменту селециане и правда напоминали кибертронцев. Талант Бластера к воодушевлению и убеждению здесь пригодился. Куда более непривычной была необходимость сдерживать пыл, а не агитировать за борьбу. Он старался. От него зависело, потеряют ли местные жители веру в автоботов. Решат ли, что гигантские механические создания лгут или пытаются обманом захватить их мир, притворяясь врагами десептиконов. Органикам сложно понять, как много значат фракции для кибертронцев, и что автоботы руководствуются иными принципами… Иными принципами? Бластер печально хмыкнул. Праул предлагает промывать селецианам мозги. – Меня волнует сейчас то, что до конца эффект ретранслятора неясен. Он не должен отрицательно влиять на здоровье и психическое состояние как селециан, так и кибертронцев, но… как я узнал, тесты завершены не были. Постарайся вызвать кого-нибудь из моих коллег, пока меня не будет, – Персептор выпрямился. – Угу. Ты… – когда Персептор вновь заговорил о своем отлете, Бластера мгновенно перестали интересовать селециане. – Ты уверен, что хочешь улететь? «Крушители»… ну, они неподходящая компания для тебя. – Почему? – Персептор убрал инструменты, подошел поближе и прислонился к погашенному терминалу напротив Бластера. – То, что я привык делать расчеты и работать за верстаком, не значит, что я не могу быть полезным членом боевого отряда. Кое-какие обновления им не повредят, это точно. – Ты даже стрелять толком не умеешь! А «Крушители» лезут в такие… ох. Прости, Персептор, – Бластер резко выпрямился в кресле, обхватывая шлем руками. – Прости, я слишком… не мое это дело. Я просто не хочу, чтобы тебя задело случайной пулей на одной из их самоубийственных миссий. Персептор успокаивающе положил ладонь ему на плечо: – Кап заранее предупредил меня, что мне строго запрещено участвовать в боевых вылазках. Не переживай за меня. Я буду на борту «Триона», работать, как… как здесь работал. Он совершенствовал вооружение и защитные технологии селециан, стараясь не вываливать на местных ученых слишком много знаний, но все же давая им хоть какой-то шанс противостоять десептиконам. Для такого блестящего специалиста – вправду неподходящее задание. Бластер предчувствовал, что Персептора очень скоро переведут в другое место, и вот… дождался. – Нет уж, я буду, – он перехватил руку и потянул на себя. Персептор послушно наклонился. – Ты торопишься? – Нет. Кап прилетит нескоро. Я уже собрал вещи, а мои файлы будут перекачиваться на внешний диск еще как минимум два часа, и в это время я не могу работать, так что… Да, у местного оборудования и правда были скромные мощности. – Отлично, – перебил Бластер, устраивая Персептора у себя на коленях. – Я похищаю тебя на два часа. Бластер положил ладони на узкую талию, поглаживая убранные в изогнутые ребристые каркасы топливные трубки, вынесенные наружу – прямо под честплейтом. Металл уже начал прогреваться следом за интенсивнее перегоняемым энергоном. Бластер спровоцировал дополнительную вибрацию, зная, что именно эти детали особенно к ней чувствительны, и нетерпеливо улыбнулся Персептору. Чтобы так простимулировать центральные магистрали, обычно приходится лезть под броню, а не каждому охота отстегивать детали и раздвигать комплектующие, особенно учитывая, как глубоко порой пролегают топливные каналы. Но в корпусе Персептора пряталось слишком много дополнительных плат, усилителей процессорной мощности с тончайшими настройками, блоков аналитических систем, чтобы там хватило места для чего-то настолько обыденного. Конечно, повредить магистрали при таком строении корпуса намного проще, зато и ласка воспринимается намного острее. Когда они только сблизились, Бластеру было немного не по себе от того, как четко слышится работа топливного насоса Персептора, расположенного очень близко к обшивке. Он боялся слишком сильно сжать руки и сделать объятие болезненным, судорожно контролировал собственную температуру, чтобы не вызвать у партнера перегрев, но… со временем привык к этим небольшим особенностям. На самом деле, как не раз – одними и теми же формулировками – пояснял Персептор, нетерпеливо вбиваясь в подставленные ладони, его корпус не был хрупким по конструкции; некоторые детали требовали осторожности в обращении, только и всего. «Почти все», – упрямо уточнял Бластер. Всё упиралось в альтмод – в функциональность тех частей корпуса, которые Персептору требовались для работы. Ведь он не гонял по дорогам и не продирался сквозь мелкий космический мусор, не перемалывал гусеницами камни… Казалось, он и вовсе никуда не перемещается, это его лаборатория кочует вместе с ним, сама. Альтмод требовал тщательного внимания к себе от Персептора, а значит и от Бластера тоже. Нужно было не поцарапать линзу объектива, не сбить настройки осветителя, не ослабить винты, не повредить зеркальную накладку под предметным экраном… У Бластера частенько появлялось ощущение, что его партнер является идеальным воплощением собственной работы. Что он сам по себе – уникальный объект, требующий пристрастного изучения. Разглядывания. Ведь обычно то, что оказывается под пристальным вниманием самого Персептора, никто пальцами не лапает и уж тем более провода туда не сует, по крайней мере, без тысячи предварительных тестов. Персептор прекрасно знал, что Бластер может бесконечно им любоваться, но недотрогой не был. И когда он устраивался на коленях, те страхи, что порой мучили Бластера, его не преследовали. За объектив он не боялся: так или иначе царапины неизбежны хотя бы потому, что на линзу постоянно попадают частички пыли, парящие в воздухе, а то и что посерьезнее. Протирай – не протирай, менять приходится каждый месяц. В выносливости собственных винтов он был абсолютно уверен, а калибровка электроники – одна из первых команд в его стандартном протоколе, запускаемом после возвращения в онлайн, и даже самый бурный интерфейс на вычислительные и аналитические комплексы повлиять ну никак не мог. Бластер не раз это выслушивал, но все равно категорически отказывался от любых поз, в которых какая угодно из частей его куда менее изящного корпуса давила на Персептора и могла его поцарапать. Поэтому, когда ученый склонился, приникая стеклом к плоскому честплейту Бластера, тот попытался ускользнуть. Помешали крепко впившиеся в плечи тонкие черные пальцы и уверенный поцелуй. Казалось, внутри Персептора происходит какая-то особенная фильтрация, потому что выдыхаемый вентиляцией горячий воздух отчетливо опознавался рецепторами Бластера как… чистый. И… вкусный. Персептор поерзал, устраиваясь поудобнее, сознательно или нет, но все же притираясь точно так, чтобы его шестиугольный предметный экран с утопленным немного стеклом ровно накрыл несимметричный честплейт Бластера. По ширине они совпадали идеально, позволяя партнерам прижаться друг к другу почти полностью. Бластер открыл информационные разъемы, сдвинув пластины по бокам честплейта. Там, в глубине, скрывалась мощная аудиосистема, благодаря которой у Бластера гнезд для внешних подключений было больше, чем у среднестатистического кибертронца, а ширина информационного канала выше. Такая начинка не только облегчала работу, но и позволяла генерировать любые кодировки во время инфообмена. Персептор как-то назвал это «музыкой кода»… Он иногда выдавал что-то такое, далекое от научной терминологии с громоздкими суффиксами, – редко, но всегда в точку. Если бы Бластер писал песни, а не агитационные речи, он бы обязательно его цитировал. Провода Персептор подключал вслепую. Запустившиеся протоколы коннекта заставляли воспринимать соединения острее, чем при рабочем режиме. Тонкие штекеры плотно сидели внутри, и чувствовалось давление на платы рядом, осторожное, но сильное. Персептор знал, какой массаж разогревает быстрее. Бластер застонал ему в рот и отключил системы информационной защиты. По ощущениям – как будто со всех проводов разом содрали изоляцию. Чувствуешь себя беззащитным, уязвимым, открытым для любого вируса, для взлома, копирования… Но только тогда и накатывает настоящее удовольствие – когда партнер, которому безоговорочно доверяешь, все берет на себя. Бластер предвкушал хаотическую бурю сигналов, которую Персептор генерировал по одному ему известным многоступенчатым формулам, и от которой процессоры Бластера испытывали… как это назвал Персептор по аналогии со стандартной перегрузкой при электрообмене? «Интеллектуальный ребут»? Персептор несильно прикусил его губу и, не размениваясь на пробные пакеты данных, обрушил на Бластера лавину файлов. Пустых и легких, забивающих канал только за счет количества. Обрывков эмоционального лога, в соответствии с безжалостным таймингом немедленно прописывающихся в контуры Бластера. Цитат из реестра возбужденной нейросети. Анализировать их не было никакой физической возможности, получаемая информация сливалась в белый шум, то страстно сдавливающий коммутаторы, то нежно прокатывающийся по всем нейросхемам. Бластер переставал даже видеть в такие моменты. Обработка видеопотока вырубалась – да все вырубалось, и казалось, Персептор буквально прописывается внутри него. Перехватывает каждый бегущий по нейросинапсам сигнал и стирает ошибки бунтующих против чужого вторжения систем раньше, чем те испортят удовольствие. Бластер никому так не открывался – и с некоторых пор не думал, что сможет. Он знал, что Персептор не попытается прочесть его мысли или вмешаться в работу программ, как будто даже в интерфейсе он обязан был следовать строгой этике, царящей в мире науки… Ха. Не обязан, но следует, и возможность довериться и убедиться после, что доверие не обмануто, Бластер невероятно ценил. В ответ он мог предложить только свои эмоции. Путаный клубок страсти и усталости, радости и страха, в котором самому не разобраться. Превращал ли Персептор его чувства в очередную формулу, Бластер понятия не имел. Главное, он был рядом. Его присутствие ощущалось внутри, даже когда Бластер, заходясь переливистыми стонами, терял всякую связь с реальностью. А после сладкой тягучей перезагрузки мозгового модуля, когда очистившийся кэш освежал логи, так приятно было подхватить Персептора за бедра, привлечь, едва соображая, поближе, и с нетерпеливым всхлипом протолкнуть скрутку глубже, замыкая контуры и соединяя две энергосети в одну. Так, что кружилась голова. Персептор выгнулся, сияя нежно-голубыми искрами статики, вскрикнул и схватился за пальцы Бластера, наклоняясь назад так сильно, что если вытянуть шею, можно было рассмотреть залитый порт, заполненный кабелями до расхождения приемного кольца. Приходилось крепко держать его, пока он перезагружался вот так, на весу, обхватив бедра Бластера коленями. Крепко держать и любоваться напряженным, дрожащим красным корпусом. – Я буду скучать без тебя, – Бластер сдался и позволил утомившемуся Персептору наконец-то на себе разлечься. Это-то не должно ничем ему повредить. – А ты? – Не припомню, когда мне последний раз было скучно, – Персептор облокотился на бежевый честплейт и приподнял голову. – Могу посоветовать пару занятий. – Не прикидывайся занудой, – рассмеялся Бластер. – Прикидываться? – Персептор улыбнулся краем губ. – Обидное слово, – он погладил пальцем загнутую антенну на шлеме Бластера и отвел взгляд. – Связь мы поддерживать не сможем, но при случае я дам тебе знать, если мы осядем где-нибудь. Вряд ли, конечно. «Крушители» – и осядут? Бластер усмехнулся, стараясь прогнать неприятные мысли. – Я тебе тоже как-нибудь сообщу, если мы уберемся отсюда, – пообещал он. Сколько, в конце концов, им могло везти с совместными назначениями? В последнее время Праул словно взялся подстраивать им свидание за свиданием. Да и раньше война то сводила их, то разводила. Они познакомились не после уничтожения станции «Голос», а намного раньше, но именно вернувшись к автоботам после покушения на свою жизнь, Бластер впервые почувствовал в Персепторе меха, к которому… испытывает доверие. С того дня, когда перепрограммированный десептиконами Бичкомбер попытался убить Бластера, тот четко осознал, что не способен верить даже самой искренней улыбке. Взлом может изменить любого. Но на Персептора он мог положиться. Смешно, но это будто нашептывала сама искра. Персептор как будто вовсе не менялся. Никогда. Особенно внешне – в то время как большинству мехов в окружении Бластера постоянно требовалось совершенствовать подвески да стабилизаторы. Все улучшения были спрятаны внутри. И в остальном он оставался по-прежнему увлеченным, чуть-чуть занудным иногда… А еще – ровно, без перегибов и лицемерной показушности, добрым. По-настоящему заботливым, несмотря на сдержанные эмоции и подчеркнуто вежливый выбор лексики. И… потрясающе красивым. – Будь осторожен, – попросил Бластер, глядя в потолок. – Не возомни себя самого «Крушителем», ладно? Ты не такой. – Я как-нибудь адаптируюсь, – туманно откликнулся Персептор.***
Бластер неплохо разбирался в акустических эффектах, хотя всегда был практиком, а не теоретиком, но раньше он и представить не мог, что звук может причинять такую боль. Блокиратор – загнанная в мозговой модуль пульсирующая игла – не позволял отключить аудиодатчики, и мембраны уже устали дрожать от переменной вибрации. Какофония изматывала его – кажется, вечность. В маленьком помещении, куда их бросали по очереди, не было ничего, кроме спрятанных в стенах динамиков. Непоследовательная смена частот, постоянный гул, шум помех и запредельная громкость превращали пребывание здесь в пытку. Турмоил тестировал свою «звуковую камеру», как ее однажды назвали тюремщики, на свежих пленниках. Даже для меха с меньшей чуткостью мембран пребывание в ней превращалось в кошмар, а Бластер, лишенный возможности приглушить или заблокировать принимаемый звуковой поток, и вовсе сходил с ума. Почему селециане выдали их десептиконам, никто не знал. Ничто не предвещало проблем, Праул уже пообещал Бластеру, что скоро пришлет помощь, а потом – вдруг – на станцию обрушился шквальный огонь. Автоботы не были готовы к тому, что враг подойдет так близко, и проиграли очень быстро. Попав в плен, они стали тестовыми объектами. Турмоил не допрашивал их и ничего не предлагал взамен на сотрудничество, он не был заинтересован и в их предательстве, смене знака. Он просто наблюдал, как непрерывная трансляция аудиального хаоса ломает автоботов одного за другим. После нескольких часов в «звуковой камере» сервоприводы Бластера начали отказывать от напряжения – и только тогда он заметил, что бьется об пол шлемом и сжатыми кулаками в мучительных попытках обрести хоть какой-то ритм. Под вгрызающимся в сенсоры ультразвуком сбоила оптика, канал двоился, цветопередача нарушалась. Позже системы начали генерировать ошибки сами – и Бластеру то казалось, что он разваливается на части, то – что металл трескается, не в силах справиться с постоянной вибрацией. Внутренний лог ошибок забил всю оперативную память. Бластер тщетно пытался выдрать аудиодатчики – руки были скованы, и он только измял детали и истер проводку на запястьях. Сам он орал, пока не отказал вокалайзер, но все равно себя не слышал. – Думал, ты будешь покрепче остальных, «Лучший голос Кибертрона», – пророкотал Турмоил после того, как Бластера вытащили из «звуковой камеры» в первый раз. От звука его голоса по истерзанным мембранам пробежала обжигающая дрожь. Сил на стыд не осталось: да, он всхлипывал постукивающей вентиляцией просто от того, что кто-то обращался к нему по имени, но что он мог поделать? Пытка не оставила от его воли даже ошметков. Турмоил – к сожалению – ошибся. Бластер был выносливее. Его аудиосистемы оказались даже восприимчивее, чем у других, однако и вариативность настроек – шире; поэтому, наверное, наблюдать за тем, как он корчится в «звуковой камере», было так приятно. После третьего сеанса он надеялся только на одно: что оглохнет рано или поздно. Он теперь постоянно слышал треск помех, сквозь который продирались обрывочные аудиосигналы, но тот постепенно затихал – и к следующему разу искаженные десептиконским эксайтером записи хлестали его то низкочастотными сигналами, то высокочастотным шумом. Обрывки ужасающей композиции прописывались в памяти и воспроизводились сабвуферами после окончания пытки – у Бластера не всегда получалось избавиться от этих звуков, даже когда его бросали к остальным в тюремный блок. – Знаешь, Бластер, – сказал Турмоил однажды, – а ведь это ваша технология. Неплохо работает. Как по-твоему? Слова не удавалось понимать. Только улавливать – и кривиться. Слова – слишком упорядоченные цепочки звуков. Болезненно упорядоченные. А потом Турмоилу надоело. Или у него появились другие дела, или приоритеты сменились, или Бластер слишком однообразно страдал, но, когда прошивка приемных блоков пленника исказилась до неузнаваемости, когда он стал почти не способен на оцифровку сигнала, а микрофоны слали панические сигналы нейросети при легчайшем шорохе, пытка закончилась, и наступила… нет, не тишина. Наступила новая вечность, состоящая из попыток привыкнуть слушать заново. – Они в плену? – Персептор застыл, распрямив плечи до хруста шарниров. – Весь отряд, – подтвердил Кап, пожевывая сай-гару. – В плену у Турмоила, – прозвенело безжалостное уточнение. Последняя попытка связаться с селецианами сорвалась – кажется, там некому уже было отвечать. Зонды, засланные в систему, зафиксировали излучение, характерное для первой стадии киберформирования. И никаких дружественных сигнатур искр. А потом разведке удалось узнать о судьбе служивших на той станции автоботов, и новости были неутешительными. Не требовалось как-то отдельно подчеркивать тот факт, что Турмоил – один из самых плохих претендентов на роль меха, от которого зависит твоя искра. – Мы собираемся вытащить Бластера и ребят, – четко сказал Спрингер. – Корабль Турмоила сейчас на границе с Галактическим Советом, и придется действовать быстро. Поступим, как всегда поступаем. Придем и возьмем то, что нам нужно. Его голос звучал так, будто он неловко пытается успокоить кого-то. Ха. Того, кто не так давно оставил Селецию. Персептор привык, что мехи, привычные к свисту пуль у аудиодатчиков, обходятся с ним немного снисходительно, но он успел заметить последовательность: чем тверже и уверенней говорил командир «Крушителей», тем меньше мехов доживало до конца операции. – Я пойду с вами. – Не пори горячку, – Кап развел руками. – Это не для тебя прогулка, парень. Оставь драки профессионалам. Мы всех вернем. Его не очень мягкое сочувствие Персептор принял с неглубоким кивком, а после обернулся к Спрингеру: – Турмоил известен не только тем, что убивает одним выстрелом. И не только тем, что умеет отлично обороняться, в отличие от многих десептиконских командиров, предпочитающих только агрессивную тактику. Его корабль штурмовали, насколько мне известно, трижды – и дважды причиной поражения стала мощная защитная прошивка, а вовсе не экипаж, состоящий из убийц. А на третий раз – «жидкий воздух» в одном из отсеков, парализовавший вентиляцию в считаные секунды. Кап приподнял руку, пытаясь прервать его: – Пер… – Турмоил собирает необычные технологии – и пускает их в дело. Если вторгнетесь на его корабль – кто знает, с чем вы там столкнетесь. Спрингер, ты ведь осознаешь, что вам нужна техническая поддержка. И удаленная консультация не поможет. Я пойду с вами. – Пойдешь, – перебил его Спрингер коротко. Излагать аргументацию ученый мог до тех пор, пока аудиодатчики слушателей не начнут воспринимать его голос как невнятное жужжание. – Спрингер, это совершенно не обязательно… – развернулся к нему Кап. – Пусть идет, если хочет, – отрезал командир. – Персептор, ты знаешь наши правила. Персептор кивнул. Он должен позаботиться об отряде во время этой рискованной высадки, и… он должен прийти за Бластером. Бластер старался как можно реже активировать цепи акустического комплекса, лишь изредка прогоняя по ним заряд – убедиться, что они не атрофировались. Больше чужая вентиляция рядом не провоцировала агонию эквалайзера, и постепенно функциональность звуковой карты повышалась. Игла в голове все еще не давала вырубить аудиодатчики, и волей-неволей приходилось привыкать. Адаптироваться. Учиться слышать. Тюремщики не подозревали об улучшениях, но однажды, тихонько, Бластер даже смог подключить стерео. Буквально на секунду. Он и правда оказался стойким… Вот только болезненный отпечаток остался: каждый раз, когда чьи-то системы издавали слишком низкий технический звук, свидетельствующий о рассинхронизации процессоров от недостатка энергона, Бластеру казалось, что кто-то проводит по датчикам напильником. Высокие частоты, кажется, он не улавливал вовсе. Автоматика при тестовом прогоне просто отключалась, как будто программное обеспечение не видело части аудиосенсоров. Когда громыхнуло – а громыхнуло знатно, – на мгновение Бластер решил, что кошмар вернулся. Что грохот не исчезнет и вскоре превратится в истерическую пульсацию частот, за которыми снова последует боль. Но боль не пришла. Пришли «Крушители», и ослабевший – десептиконы не были щедры на дозаправку – Бластер не сразу поверил, что видит среди прочих красную фигуру с выдающимся вперед тубусом на правом плече. Слишком много ошибок выдавал видеоканал раньше, чтобы поверить, что это… – Это ты! – Персептор встал на колени напротив и активировал встроенную подсветку. В треть, наверное, мощности, чтобы Бластеру в оптику не ударил слишком яркий свет. – Ты в порядке? Бластер слабо улыбнулся. Вот это… настоящие глюки. Такие… натуральные. Объемные. Программная ошибка бережно коснулась треснувшего шлема, и Бластер только тогда осознал, что все по-настоящему. Прежде чем он успел выдавить «привет», за спиной Персептора вырос Кап. – Заблокируй замок, парень. Гостей нам не надо. – Сюда я вас привел, но как ты предлагаешь выйти? – спросил белый мех, вооруженный только мечами. – Там, где мы вошли, нас уже ждут. – Выйдем прямо здесь, – хмыкнул Спрингер, тыча пальцем в глухую стену. – Этому кораблю не помешает пара дыр. Сандсторм, помоги мне… Персептор, видимо, провел быструю оценку внешних повреждений, потому что выражение его фейсплейта стало взволнованным. – Бластер, ты… – Я тебя слышу, – перебил тот сдавленно. Это, как оказалось, было самым главным. Не «о, Праймус, ты сошел с ума, что ты здесь делаешь?!» не «я рад тебя видеть», а то, что он действительно слышал его голос. Тревожные нотки смешиваются с радостными. Музыка для аудиодатчиков – которые, впрочем, не готовы были воспринимать никаких сложных звуковых комбинаций. Персептор приник к замку, подключаясь к нему и борясь с шифрующими протоколами системы безопасности. Кап прострелил замок на наручниках, протянул Бластеру руку и крепко, но бережно обхватил запястье, помогая подняться. Частично порванные провода все еще ужасно саднило, но откуда-то взялись силы улыбнуться. Он еще напомнит Персептору, что тот обещал не шататься с «Крушителями» по боевым операциям. Но сначала… сначала он попросит его говорить. Как можно дольше. А потом выстрел разворотил и замок, и дверь, и честплейт Персептора, и прожженный корпус рухнул на палубу, а у Бластера даже шевельнуться не получилось, он только протянул вперед руку и почувствовал, как губы расползаются в крике, который он уже не услышал. Слишком много звуков вокруг – к ним Бластер еще не был готов. Частые выстрелы, лязг мечей. Белый мех с криком ринулся на Турмоила – сверкающий ураган клинков, – Спрингер проревел команду отступать, Блерр схватил Бластера под руки и потащил назад, а под Капом палубу пробил очередной залп из пушки Турмоила. – Нет-нет-нет-нет… – Бластер подался корпусом вперед, попытался выкрутиться, но споткнулся и чуть не упал. Шум пробуждал ставшее инстинктивным желание упасть и подтянуть колени к честплейту. Блерру легко удалось его удержать. Бластер озирался, пытаясь в ослепительных вспышках заметить красный корпус, увидеть, что с ним, убедиться, что Персептор встает и отступает вместе с остальными, но ничего не выходило. – Вы же его не оставите? – повторял он, но ему никто не отвечал. Они оставляли – Капа, того кибертронца без инсигнии… и Персептора. А когда пробились к выходу с корабля Турмоила, Спрингер просто вытолкнул Бластера за борт, не посчитавшись ни с чувствами, ни с привязанностями. Можно было и уходить. Миссия выполнена, а… иногда за одни жизни приходится платить другими. Три против пяти – «Крушители» всегда знают, что могут не вернуться. Но Спрингер приказал ждать и не уводить челнок, хотя в любой миг команда Турмоила могла начать расстреливать автоботов из бортовых орудий, и Бластер приник к толстому, мутному смотровому окну, сам не понимая, на что надеется. Он видел, как разлетелись осколки, как голова неестественно откинулась назад, а проводка внутри вспыхнула, как… Как Персептор умер. Он до последнего не верил, что видит, как из огненной бури стремительно летит к земле мечник с белой броней, крепко прижимая к себе оффлайновый корпус Персептора. Пока Персептор лежал в регенерационной камере, Кап посадил Бластера на связь. Тот лишь мельком успел увидеть разбитую с правой стороны лицевую пластину и вскрытый честплейт. К камере искры, плотно сомкнувшейся в соответствии с аварийным протоколом защиты, приплавились куски проводов и поврежденных плат – тех самых, за отлаженность и достаточное охлаждение которых Бластер всегда так переживал. Глядя в единственную оставшуюся оптику, черную и матовую, Бластер чувствовал подкатывающее отчаяние. После извлечения блокиратора боли он больше не испытывал, а потому не попытался отвертеться от обязанности связиста. Помощь соратникам требует полной отдачи, а тонкий зуд в аудиодатчиках – он пройдет… может, слух вернется полностью. Главное, думал Бластер, чтобы Персептор оказался таким же стойким. Чтобы тоже смог восстановиться. Они не успели даже поговорить – сразу после возвращения в онлайн Персептор закрылся в лаборатории. Чтобы не ворваться к нему немедленно, понадобилось напомнить себе о том, какие эмоции и мысли обычно забивают голову, когда некробот – ха – в последний миг передумывает забирать твою жизнь. То, что действительно тебя поддерживает, это… вещи, к которым ты привык. Которые помогают вернуться в колею. Спрингер сказал, что Персептор в порядке, но это прозвучало не слишком уверенно, и Бластер встревожился. Он собирался прийти к нему – как только с шеи слезет Кап. Тот нервничал, заставляя связиста торчать за пультом сутками, и приходилось упрямо прошаривать частоты. А затем на радарах замаячил Хот Род с десептиконским крейсером на хвосте, и «Крушителям» потребовалась поддержка, чтобы справиться с Бладженом и его огромным приятелем. Пришлось тряхнуть стариной и взяться за оружие. Когда появился Персептор, Бластер и узнал его, и не узнал – одновременно. Рамка прицела вместо правого оптосенсора, утяжеленный честплейт и увеличенные вентиляционные выходы под ним, как будто дополнительно установленное оборудование требовало охлаждения помощнее… и снайперская винтовка в руках. «Крушители» восхищались метким выстрелом. В их удивленных взглядах читалось уважение, куда менее снисходительное, чем раньше. Они все уважали силу – и умение убивать. Крепость духа для них имела только один способ воплощения. Бластер чувствовал подступающий к искре холод. Узнавание растворялось, и спускающийся к остальным Персептор, принимающий хлопки по плечам от Спрингера и Капа, был… кем-то другим. Слова, которые он произносил, ранили. Нужно было сказать ему «Я так рад, что ты жив!», нужно было сказать «Спасибо, что пришел за мной» и «Какой же ты дурак, что пришел!», но Бластер, оторопело приподняв руку и не решившись коснуться Персептора, выдавил: – Что… ты сделал с собой? – Это было закономерно и необходимо, – Персептор убрал винтовку за спину. – Но ты не снайпер! Ты ученый! Вблизи он рассмотрел: объектив тубуса перестроен – шов еще свежий, – и пластина на груди больше не из полупрозрачного стеклопластика. Персептор не мог радикально перестроить корпус, чтобы не нарушить функциональность альтмода, он поступил максимально бережно с собой. Однако Бластер все равно не узнавал его. Сам он легко смирялся с тем, что ему самому приходилось сражаться. Он-то как раз – простой солдат на передовой, как все. Просто у него еще и другая обязанность – быть голосом свободного и сильного Кибертрона – и он всегда исполнял ее охотно, но… Персептор создан для другого. Не для боя. Как он этого не понимает? – Я нашел другое призвание, – так спокойно и терпеливо Персептор отвечал, только когда был абсолютно уверен в чем-то и старался донести это до кого-то менее сообразительного. – Я приспособился, поскольку в этом наша суть, Бластер. Мы все приспосабливаемся. Адаптируемся. Тебе тоже… стоит. Он обернулся к Дрифту – экс-десептикону, спасшему его с корабля Турмоила, – и тот так кивнул ему, будто они поняли друг друга без слов. Будто соответствовать очередному силовику, только принятому в автоботскую армию, было для Персептора важнее. – Ты… ты осквернил себя, – растерянно пробормотал Бластер в спину Персептору. – Ты!.. – воскликнул он, но Кап удержал его на месте, и договорить так и не вышло. – Хватит, хватит, парень, – сказал он. – Уймись. Он знает, что делает. Бластер даже не попытался вникнуть в то, что Кап имеет в виду. Знает? Он разрушает себя! Он поддается грубому, неверному порыву, а ведь он никогда не поддавался, потому что всегда тщательно все анализировал. Закономерно? Необходимо?.. Неправильно. Спрингер встряхнул нового бойца за плечо, а Дрифт протянул ему руку. Бластер жалел, что слышит, о чем они говорят.***
«Потерянный свет» дарил Бластеру иллюзию, что он занимается тем, что хорошо себе представляет. Их миссия не была военной, но две сотни мехов, сбежавших с недружелюбной, изменившейся родины навстречу неизвестности, в воодушевлении нуждались как никогда. Бластер не то чтобы часто выходил в эфир, и горячих воззваний от него больше не требовалось, но проговаривать какие-то вещи было, пожалуй, важно и для него. Он как будто с собой беседовал, а не с экипажем. Иногда Дрифт подсовывал ему что-то в датападе – «от капитана». Конечно, не от капитана, все знали, что второй помощник же и пишет все эти речи. С досадой Бластер признавал, что звучат они неплохо, но оставлял за собой право на цензуру. Эзотерическую чушь он безжалостно вычеркивал. Дрифт, приходя в следующий раз, только улыбался и с завидным упорством протягивал очередную умопомрачительную феерию ничего не значащих слов. Он вообще улыбался другим слишком часто, неестественно, и Бластер никогда не верил в его улыбку, хотя повторял себе, что Дрифт – надежный соратник. Когда-то он действительно ходил под началом Турмоила, но с тех пор столько всего изменилось, и… Бластер своей оптикой видел, как Дрифт в последний миг выскочил с раненым Персептором из взрывающегося корабля. Иногда он с ужасом ловил себя на мысли, что тогда-то все и… сломалось. Придя в себя, Персептор взялся за винтовку и начал говорить о долге, как будто что-то перемкнуло в его совершенном мозговом модуле. Закоротило. Вытолкнуло из лаборатории – на поле боя. Дрифт не был виноват. Но Бластер ему никогда не улыбался. Дверь в радиорубку приоткрылась, и он приготовился к очередной встрече со вторым помощником. Она быстро закончится – у Дрифта не отнять: он чувствует, где ему не нужно задерживаться. Будто и правда видит какие-то там энергополя, о которых так увлеченно трещит. На пороге застыл Персептор. Вновь оказавшись на одном корабле спустя несколько лет, они и парой слов не перекинулись до сих пор. Бластер не чувствовал моральных сил заглянуть в его лабораторию, а Персептор… он, наверное, и не хотел разговаривать. Они разорвали отношения скомкано, резко и… плохо. Болезненно – для Бластера, по крайней мере. У Персептора была новая команда. Был, шлак, Дрифт, от которого он практически не отлипал. А чем он занимался и с кем общался здесь, на «Потерянном свете», Бластер даже не узнавал. Слышал, правда, что из своей лаборатории тот почти не выходит. Впрочем, и Бластер предпочитал радиорубку – не потому, что тут всегда было, что настроить или починить, и не потому, что здесь стояли лучшие музыкальные проигрыватели на борту. А потому что, хотя его задачей и было не только обеспечивать связь, но и поддерживать теплую атмосферу на борту, он не чувствовал себя частью команды. Тут собрались хорошие ребята. Потерянные ребята. Но Бластер давно перестал быть искренне компанейским ботом – еще после взрыва «Голоса». Немногое в мире позволяло ему вернуть утраченное ощущение взаимного доверия, а сейчас и вовсе ничего не осталось. – Можно войти? – спросил Персептор. Бластер кивнул. Дверь опустилась, вернув в радиорубку легкий полумрак, при котором Бластеру работалось и отдыхалось комфортнее всего. – Я хотел извиниться… – начал Персептор, и тут Бластера прорвало. Он вскочил с кресла, не успевая сообразить, какие именно слова сорвутся с вокалайзера, и крепко сцепил пальцы. Эмоциональные контуры как будто свились в пульсирующий жгут – прямо под искрой. – Нет! Нет, это мне нужно извиниться! – горячо заговорил он. Персептор посмотрел на него чуть удивленно. – То, что я тогда сказал… я не имел никакого права тебя судить. Я так боялся изменений, боялся, что ты станешь другим, уже стал… Я решил разорвать все раньше, чем станет слишком больно! Я должен был быть рядом, П-персептор… – он сбился и наконец-то испугался. Мастер вдохновляющих речей на этот раз слова подобрал посредственно. Прошло столько времени, напомнил он себе. Уже поздно. Все это стоило сказать сразу, как он понял, что без Персептора жизнь превращается в мрачный параноидальный ад. Когда стал ловить себя на мысли, что сияние даже увеличенной оптики прицела его согрело бы. Сейчас – не грело. Бластер почти ломал собственные пальцы. Нельзя несколько лет молчать, а потом вываливать запоздалые извинения. – Я тоже должен был, – голос Персептора показался эхом его собственного голоса. – Но я собирался извиниться не за это. Я ни секунды не жалел о принятом решении и о корректировках, внесенных в строение корпуса. Я… – он отвел взгляд. – Я не знал, что ты частично потерял слух после плена. Мне недавно рассказал Сверв. Что? О чем он говорит? Бластер опустил плечи. Персептор сбил его с толку ровным ответом на выплеск эмоций, и… он грустно улыбнулся. Это на него так похоже. С Персептором не так-то легко просто поболтать на личные темы. – Мне… мне еще повезло, я только небольшой диапазон высоких частот слышать не могу. – Нужно было мне рассказать. – Я… мы как-то… не разговаривали, – смутился Бластер. – Я думал, раз ты нашел… новое место, где тебе лучше, и… и Дрифт… Дрифт сделал Персептора таким. Стал катализатором изменений, превративших блестящего ученого в безжалостного снайпера. Удивительно, как легко прошла адаптация, впрочем… если твой выбор поддерживают, а не осуждают, всегда легче. Хотелось провалиться сквозь палубу. – Дрифт спас нас обоих. Провел отряд на корабль, не дал мне погибнуть там. Я до сих пор чувствую себя обязанным, хотя мы давно договорились не обсуждать это. Мы стали друзьями, это правда. – Давай договоримся это не обсуждать, а? – пробормотал Бластер. – По… пожалуйста, скажи, что ты хотел, и… – Друзьями, – повторил Персептор ровно. – Тебя могло ввести в заблуждение то, что я испытывал к нему сильнейший интерес, но наше знакомство стало таким близким, поскольку он позволил мне изучить свой корпус. Технологии прошлого, усовершенствованные лучшими умами Круга Света… Бластер замотал головой. Он ревновал даже сейчас, когда не имел на это никакого права… и когда повода, по сути, не было. Он слишком хорошо помнил восхищенный взгляд, который ученый не отрывал от Дрифта, а то, что одна из оптик после столкновения с Турмоилом стала оптическим прицелом, только усугубляло боль. «Изучить корпус» звучит так же больно! Как Персептор не понимает… Бластер и не заметил, как он подошел. По-прежнему изящный, узкий в талии, чуть выше – ненамного, но достаточно, чтобы смотреть немного сверху вниз. Он казался хрупким по сравнению с настоящими «Крушителями», но… при этом он и был настоящим «Крушителем». Он пережил Гаррус-9! Какие еще нужны доказательства? – Прости. За то, что случилось с твоим слухом. За Турмоила, – черная ладонь легла на плечо. – Вот что я хотел сказать. Настала очередь Бластера уставиться на него. Персептор выглядел строгим и… грустным. Все мысли о Дрифте мгновенно рассеялись. – Ты уж точно ни при… – Я установил непротестированный ретранслятор на твоей станции, помнишь? Я знал, что это неправильно, но принял аргументы Праула. И поддался своему желанию присоединиться к «Крушителям», раз выпал такой редкий шанс. Мне стоило отложить отлет и закончить исследования, но я оставил тебя – вас всех – работать с непроверенным оборудованием. – К чему ты ведешь? – Бластер успел отвыкнуть от манеры Персептора начинать издалека, постепенно подводя к закономерному итогу. А этот разговор получался совсем уж сложным и запутанным. – Когда Сверв сказал мне о твоей аудиосистеме, я нашел в своих архивах копию инженерной схемы селецианского ретранслятора. Если мои исследования верны, то ты не ошибся, когда назвал эффект «миротворческим гипнозом». При длительном воздействии волны и правда притупляли желание сопротивляться. Селециане потеряли волю и стали очень покладистыми. Верно? – Праул был в восторге, – Бластер не решался пошевелиться. Ладонь лежала на плече, легкая и теплая. Персептор весь такой – легкий, несмотря на размах плеч и с некоторых пор утяжеленную броню, чуть поцарапанную сейчас… Бластер не привык видеть царапины на его краске и потому невольно концентрировался на них. – Пока они нас не предали. – Они не предавали. Мы сломали их стержень сами, Бластер. Их мозг был затуманен, Турмоилу достаточно было вежливо уточнить, где именно наша станция, чтобы они сдали ее немедленно. Как сделали бы все, что мы бы попросили. Не думаю, что Турмоил вежливо уточнял, но в любом случае… управлять селецианами было просто. Бластер стиснул денты. – Праул был в курсе, что делала та штуковина?.. – Честно? Не знаю. Он не клялся мне, что она не навредит селецианам, но выглядел уверенным. Главное, что если бы я сделал то, что должен был, ты бы не попал в плен. – Нет, нет, нет, – Бластер вскинул руку и сжал ладонь Персептора в своей. – Нас было пятеро, никакой поддержки… а у Турмоила – боевой корабль и команда головорезов. Он смог бы до нас добраться, даже если бы в лоб попер! Ты не виноват. – Может быть, – глухо сказал Персептор. – Спасибо. Я стараюсь не обсуждать ни с кем свое чувство вины… однако это не значит, что я его не испытываю. Но целая раса попала в рабство к десептиконам и была уничтожена, потому что я своими руками установил непроверенный ретранслятор. С этим ты не будешь спорить, верно? – Ох, Персептор… – прошептал Бластер, неуверенно перебирая его пальцы. Селециане проиграли. Потеряв поддержку автоботов, они были перемолоты десептиконской военной машиной. Цивилизация, погибшая из-за твоего невнимания – достаточно больно? Какие тут подобрать утешительные слова? – Но это я не могу исправить, – продолжил Персептор. Бластер никак не мог привыкнуть к тому, как сложно теперь смотреть ему в оптику. Одна – небольшая, хорошо знакомая, другая – пятиугольная рамка прицела. – Однако я нашел Эллджойна – он был с тобой в плену. Он рассказал мне про «звуковую камеру» и про то, что тебя сажали в нее чаще других. Если ты согласишься участвовать в эксперименте, я попробую… я смогу обратить эффект. Надо понять, на какие группы датчиков и с какой частотой она воздействовала. Воспоминания неприятные, я знаю, – пальцы шевельнулись, но Бластер обхватил ладонь крепче, – но только у тебя достаточно совершенные аудиосистемы, чтобы различать тонкости настроек. Эллджойн тут мне не помощник. Конечно, я должен знать, хочешь ли ты этого. Бластер поднес его руку к губам. Воспоминания о «звуковой камере» он загонял как можно дальше. Он не просиживал вечера у Ранга, но это не значило, что пережитые пытки порой не являлись в ночных симуляциях. Он справлялся с ними молча, ни с кем не обсуждая, как когда-то переживал свою почти-смерть на «Голосе» и нападение Бичкомбера. – Знаешь, я уже привык… – начал он сипло. – Моя аудиосистема сама перестроилась, я… адаптировался… Губы Персептора дрогнули, и во взгляде промелькнула боль. Очень ненадолго, почти незаметно. Персептор тоже не был любителем делиться эмоциями, а переделанная частично оптика искажала восприятие. Он потянул руку на себя, желая высвободить. Бластер не отпустил. – Но я хочу вернуть весь диапазон, – закончил он тверже. – Ты мне поможешь? – Если ты поможешь мне. – Заметано, – Бластер, промедлив немного, прогнал последние сомнения и шагнул ближе. Честплейтом к честплейту – все так же идеально совпадают по ширине, хотя вместо прежнего стекла – прочная кристальная пластина. – Праймус, я страшный кретин, – выдохнул он очень тихо. – Ты как будто до сих пор боишься меня сломать, – Персептор сначала неуверенно приподнял руки, а после положил одну Бластеру на пояс, другой обхватил шлем. – Я уже не в одной битве побывал. Ты не сможешь заобнимать меня до смерти. – Я всегда буду бояться, – возразил Бластер. – Что бы ты с собой ни делал. Он вспоминал сейчас хроники Физитрона, которые каждый раз просматривал со смутным страхом и недоверием. Персептор из этих историй был не тем мехом, которого он знал. Конечно, «"Крушители": рассекречено» – недостоверный источник, но Физитрон рисовал образ непреклонного воина, стрелка, презирающего опасность, а Бластер при этом вспоминал, как осторожно прижимал к себе красный корпус, боясь сдавить слишком крепко. Содрать краску. Персептор никогда из лаборатории не высовывался, и… «Крушитель»? Поглаживая спину, он пальцами натолкнулся на что-то незнакомое. Магнитное крепление винтовки, понял Бластер. Для него – новая деталь, а для Персептора – давно уже неотъемлемая часть корпуса. Он изменился. Не радикально, но ощутимо… Вот только это не взлом, не переписывание исподволь, не подделка. Все верно – адаптация. Годами за сломом поведения Персептора Бластер видел невыносимый след насилия. Десептиконы ведь именно так поступают – превращают близких друзей в кого-то другого; так Саундвейв натравил Бичкомбера на Бластера. И пусть Персептор переделал себя сам, тень вражеского вмешательства Бластер видеть не переставал. Винил он в этом Турмоила или его бывшего старпома, сменившего сторону, он сам не понимал. Да, он был полным кретином, это правда. Закрылся, когда Персептору нужна была поддержка. Ушел. Ему надо извиняться – бесконечно – пока вокалайзер не сядет. Но сложно извиняться и целоваться одновременно. А воздух, выталкиваемый вентиляторами Персептора, был все такой же чистый. Преступно было прерываться. Тонкие губы сложились в улыбку, которую Бластер не увидел, но почувствовал. – Я скучал, – прошептал Персептор.