***
Минсок уже забыл тот день, когда Лухан появился у ворот храма впервые. Он явился словно ниоткуда и так неожиданно, что было непонятно, пришел ли он специально, или же его привела горная тропа. Лухан осматривал тории с большим интересом, хлопая жутко невинными глазами, и что-то восторженно нашептывал себе под нос. Минсок, сидящий в это время на крыльце и наблюдающий за рассветом и за тем, как смотрители храма паршиво скребут двор большущими метлами, мысленно материл этот, лишь только начавшийся день. Он устало закатывал глаза каждый раз, как к нему доносилось очередное луханье «Ого», которое явно не предвещало ничего хорошего – это вовсе не уединенный храм или что-то вроде того, но такие люди (Минсок бы назвал их лощеными) не частые гости в сельской глубинке и просто так они никогда не приезжают. Лухан не спеша осматривал ворота, а Минсок уже придумал пятьдесят пять причин вышвырнуть его отсюда, да чтобы побыстрее. Налюбовавшись видами ворот, Лухан переключился на внутренние постройки и людей; видя это, Минсок придумал еще и пятьдесят пять видов казни. А все оттого, что этот человек с грацией длинноного оленя понесся через весь двор именно к нему, не обращая внимания на остальных двух лентяев, что разинули рты в предчувствии шоу. «Сейчас оно точно будет», - подумал Минсок про себя, и уже хотел выдать гневную тираду, чтобы этот оленище не бегал по священному месту (это ему не горы), и помыл бы свои грязные копыта (вон же источник стоит у ворот), но слова сами как-то застряли в горле, так и не дойдя до языка, когда Лухан обхватил его лицо ладонями, а затем чуть повернул вбок – под солнечные лучи. - Кицунэ! - Что?! Отвали, - Минсок попытался сбросить руки со своего лица, но Лухан не отпускал, а лишь пристальнее начал всматриваться в глаза. Он пытался увидеть какой-то знак в явно лисьем взгляде – либо страх от того, что дикого лиса раскрыли, либо минутный всплеск божественного огня, а, может, безграничную мудрость… Но вместо всего этого он услышал лишь раздраженное: - Я сказал, пойди вон! Лухан нехотя отпустил руки и, бросив рюкзак на землю, присел рядом. Минсок попытался чуть отодвинуться вбок, но Лухан неожиданно взял его за руку, переплел их пальцы и нежно улыбнулся. Минсок тут же позабыл свои пятьдесят пять причин убить этого наглого оленя прямо на этом месте. - Ты… Руки пойди помой, прежде чем хватать меня! – Минсок все же смог овладеть собой, и даже выпутал руку. (Несмотря на недовольство, он был готов поклясться, что таких нежных рук, как эти, он не видел ни у кого прежде). - Ой, а где? – Лухан смущенно спрятал руки на коленях, все так же широко улыбаясь. Минсок молча ткнул на источник воды и ковши рядом с ним, а после гаркнул на двух «работничков» что так и стояли, опершись на метлы, и лишь хлопали глазами вместо того, чтобы мести двор. - Вы чего встали? Идите убирайте хондэн. Надеюсь, хоть там от вас будет толк. Метлы оставьте здесь – закончите позже. Ой! - Минсок вздрогнул, так как Лухан холодной рукой (зато чистой) опять схватил его. - Кицунэ… - Я тебе не кицунэ, его тут нет, - Минсок опять попытался освободить руку. - Он, наверно, ушел уже давным-давно, если, конечно, он вообще тут был. Эй! Ты меня слышишь? – у Минсока складывалось ощущение, что его хоть и слышат, но не слушают. - Да-да. Ты говоришь, что кицунэ тут нет, но я же вижу тебя – твои лисьи глаза, огненные волосы… Ты так нежно и лениво улыбаешься солнцу, словно миролюбивое существо, и явно неземное… - Ты… - Я понимаю, что ты не покажешь себя первому встречному, но я сделаю все, чтобы ты мне поверил и раскрылся… - Что за бред ты несешь? Я всего лишь прислужник храма, не больше. Отпусти меня. - Угу, - Лухан притянул его к себе ближе, - ты лис этого храма, и я тебя узнал. Конечно, изначально я хотел у тебя кое-что попросить, - Лухан мечтательно поглядел вдаль, - но сейчас… Мне достаточно того, что я не ошибся - просто покажись. Минсок еще долго доказывал, что он не лис, и что Лухан стопроцентно неправ, но тот совершенно не слушал, а просто сжимал его руку, второй обнимая за плечи, и все пристальней смотрел Минсоку в глаза. Минсок уже начал материть его, не стесняясь, говорил все, что первым падало на язык, но Лухана это не смущало - он сидел и балдел от каждого слова и тихо млел от радости. Ушел Лухан поздним вечером, но сказал, что снова придет утром на рассвете. Минсок проводил его до самых ворот, напоследок пообещав утопить в речной воде, если тот явится еще раз и будет так же мешаться под ногами со своим «кицунэ». Когда на следующий день Минсок по привычке вышел встречать рассвет, Лухан уже сидел на крыльце – на том же месте, что и вчера, и просто улыбался как идиот, ожидая того, что дикий лис сядет рядом. - Ты зря пришел. Я не кицунэ. - Хорошо. - Я ничего тебе не дам и не покажу… - Смотри, рассвет, - прервал его Лухан, автоматически приобнимая за плечи. - Как же красиво… - Красиво, - согласился Минсок. В тот день Лухан помогал с работой в храме – мыл ковшики для омовений, заметал двор, помогал готовить еду и носил стопы табличек. Все это время он не сводил глаз с Минсока и улыбался каждый раз, когда тот смотрел на него. Вечером Лухан покинул храм, но утром вернулся, и все повторилось сначала – первые лучи рассвета и нежные объятья… Лухан помогал в храме день за днем, Минсок даже не заметил как привык к его присутствию – лишняя пара рук всегда кстати, да и Лухан перестал навязываться со своим «кицунэ». Они вместе наблюдали за рассветами, за цветением сливы, за тем, как река медленно убегает куда-то… Минсок все больше расслаблялся и доверял нежным рукам, был не против прикосновений и объятий, и вскоре сам прижимался, стараясь получить больше сладостной ласки. Долгими ночами, когда Лухана не было рядом, Минсок дрожал от холода и мечтал о теплых руках. Когда же Лухан однажды нежно поцеловал Минсока - он совсем не удивился, а лишь был озадачен тем, почему Лухан не сделал этого раньше. Лухан лишь улыбнулся на это и целовал его дальше, глубже и сильнее. Той ночью Лухан впервые остался в храме и Минсок был очень рад этому. Теперь они встречали не только рассветы, но и закаты, а также любовались луной на черном бархатном небе. Лухан первым сказал заветное «люблю», Минсок же долго ковырялся в себе, в своих страхах и желаниях, но, в конце концов, сдался. За это время весна плавно перетекла в лето, а оно сменилось осенью. Лухан каждое утро доказывал ему, как любит его, а Минсок выгибался от ощущений и переполняющего чувства любви, что с каждым днем становилось все сильнее, впивалось в сердце и душило так, что без Лухана жить стало просто невозможно. Лухан слушал все эти признания и радостно улыбался, нашептывая такие же нежные глупости на ухо. Одним таким утром, когда Лухан нежно поглаживал Минсока, а тот ощущал себя полностью счастливым и умиротворенным, он неожиданно отстранился и спросил: - Минсок, ты любишь меня? - Люблю, - Минсок попытался вернуть Лухана на место, чтобы прижаться к нему ближе. - Сильно любишь? - Да… - Не понимая к чему это, Минсок вглядывался в родное лицо. - Как сильно? Расскажи. - Дышать без тебя не могу и жить, кажется, тоже, - Минсок улыбнулся, а Лухан чуть придвинулся, что бы заглянуть в глаза. - И ты сделаешь ради меня все? - Все… - Минсок выдохнул, а потом испуганно поднял глаза, - что значит «все»? О чем ты? - Покажись, кицунэ. - Опять ты за свое, - Минсок начал сердиться. - Я не кицунэ, я и сам даже никогда не видел его. Я не знаю, кто тебе рассказал эти сказки, но это все бред. - Ты врешь, - Лухан схватил его за плечи и чуть дернул к себе, - Мин, я знаю, что ты врешь. Я видел огонь в твоих глазах, и это не просто отблеск – ты божественный лис. Ты любишь меня, да? Тогда покажи мне то, чего я хочу, иначе… - тон Лухана изменился. - Иначе?.. – удивление Минсока было довольно сильным. Лухан не ответил на это, молча встал и так же молча оделся. Минсок, наблюдая за этим, ничего не понимал и неподвижно сидел, поджав под себя ноги. Достав из комода рюкзак, который долгое время был просто не нужен, Лухан поспешил покинуть храм: - Я приду через два дня. Надеюсь, тогда тебе будет что мне показать. Минсок застыл на месте - остановить удаляющееся от него счастье было невозможно, в один миг силы покинули его - осталось лишь звонкое биение собственного сердца, что отдавалось неприятным звуком в голове. Тут же, словно градом, посыпались тысячи мыслей и сомнений: «Человек, которого он так любил… оказался лжецом?». Слезы лились по щекам, оставляя влажные следы на нежной коже. Лухан пришел с рассветом третьего дня, как и обещал. Минсок неизменно сидел на крыльце, рассматривая кружева облаков, залитые пепельно-розовым цветом. Лухан присел рядом, обнял за плечи и… ничего не сказал. Спустя час взаимного молчания Минсок не выдержал: - Лухан, ты меня любишь? - Конечно. - Тогда почему ты разбиваешь наши отношения, разбиваешь меня - и все из-за какого-то чертового лиса?! - Он для меня очень важен. Так ты покажешься? - Нет. Я сто раз уже говорил – я не лис, – тяжело вздохнув, Минсок отвернулся. - Почему до тебя никак не дойдет?! Лухан поднялся и с сожалением посмотрел на Минсока, пряча полные слез глаза. - Я приду через неделю. Подумай пока. Лухана не было целую неделю. Минсок тихо умирал без него и совершенно забросил работу в храме, только думал… постоянно думал о Лухане. Лишь рассвет мог немного угомонить его ноющее сердце: блеклые краски с каждой минутой становились все ярче, цвета насыщенней и ослепительней. Лучи, словно острое лезвие, разрезали горизонт, и здесь уже всё и вся становилось равным - не нужны божественные силы, всевидящие глаза или вековая мудрость, чтобы увидать жизнь и смерть… Чтобы понять, насколько прекрасен этот мир и все что его наполняет… Лухан пришел через неделю, но, снова получив отказ, ушел на месяц, потом на два… Минсок горевал – горечь разбитого сердца отравляла его разум и тело. Когда же прошло два месяца – Лухан не вернулся, не вернулся и через три. Все попытки справиться со своим унынием ни к чему не приводили - от рассвета до рассвета Минсок лишь мог перебирать в своей памяти счастливые моменты, ведь он действительно был счастлив и влюблен. Но, несмотря на боль от этих воспоминаний, он не хотел их забывать. Одним приближающимся утром Минсока пробудил громкий стук чего-то тяжелого, очень тяжелого. Выбежав на крыльцо, он остолбенел – двое мужчин уже успели повалить тории и теперь кувалдами громили священный источник. Служители храма безуспешно кричали что-то и носились по двору. Лухан сидел на крыльце, на том месте, где они вместе когда-то встречали рассветы, и безмятежно улыбался. - Что ты сделал, Лухан?! Зачем?! - накинулся на него Минсок. - Останови их! - Нет, Минсок. Я просил тебя показаться мне – ты не захотел. Тогда я влюбил тебя в себя – но даже это не заставило тебя раскрыться, - улыбнулся Лухан, - поэтому я нашел другой выход – лис наверняка разозлится, если его лишить дома. Я прав? - в руке Лухана мелькнул огонек зажигалки. - Или покажись, или я подожгу храм. - Лухан, нет! - Подумай-подумай – я, конечно, спешу, но не очень, – несмотря на угрозы, лицо Лухана было спокойным, не выражающим никакой вражды. Минсок, закрыв лицо руками, опустился на колени и заплакал, Лухан смотрел на него, и ждал, ждал ответа всей своей жизни. - Хорошо. - Хорошо? – Лухан вскочил радостно и подбежал к нему, бросив зажигалку на землю. - Да. Я покажусь. - Прямо сейчас? – Лухан обнял Минсока, и начал успокаивающе поглаживать его по спине. - Нет. Есть одно условие, без него я попросту не смогу этого сделать. - Какое? Я готов на все. - Принеси жертву реке. - Какую именно? - Человеческую. Кицунэ приходит только за душой умирающего. Сделай это ночью при свете луны, - Минсок встал, оттолкнув от себя Лухана. - Убери немедленно этих двух из моего храма! Можешь их утопить - я так понял, что ради своей цели ты пойдешь на многое. А потом, - Минсок подчеркнул это слово, - ты навсегда забудешь дорогу сюда. - Мин! - Ничего не хочу слышать. Минсок ушел, по дороге подобрав брошенную Луханом зажигалку, от греха, чтобы не передумал и не поджег чего-нибудь. Забравшись прямо в одежде под одеяло и проплакав так весь день, Минсок чуть задремал и проснулся только от восторженных криков реки. Она радовалась, ликовала, хвасталась предчувствием новой жертвы и будущим приобретением новой силы. Минсок сразу все понял – Лухан не дождался его и начал топить какого-то бедолагу. Выйдя из храма, он медленным шагом направился к реке, вовсе не спеша увидеть неприятную для него картину – смерть не забавляет никого. Истинная сущность же не могла быть спокойна: она вырывалась наружу и вспыхивала ярким пламенем, обвивая еще человеческое тело Минсока. Пламя превращалось в уши и хвосты, меняя облик своего обладателя до полной неузнаваемости. Кицунэ перестал касаться земли и помчался по воздуху к телу, что умирало на дне реки без возможности вдохнуть. Всего пара мгновений - и Минсок завис над темной водой, показывая истинного себя и ожидая, когда душа поднимется к нему на свет от ослепительных языков божественного пламени, что играли в его пяти хвостах. Каждый из этих огней, что отблескивали от речной воды – не что иное, как человеческие души, которые ждали своей очереди, дабы переродиться вновь. Люди много рассказывают о кицунэ, но это лишь глупые выдумки - они не знают и малой доли того, чем на самом деле обременен этот дикий лис. Душа покинула тело и устремилась на свет, не глядя на реку, что так тянула к себе и не желала отпускать. Но когда она добралась до поверхности воды - лис отпрянул от нее, что было мочи. Серебряные капли слез с широко раскрытых лисьих глаз звонко ударялись о поверхность реки, что так сильно ненавидела Минсока. Видеть страдание, боль своего злейшего врага - нет лучшего удовольствия. Река тут же раскатилась довольным хохотом. Душа улыбалась, приближаясь к лису, и шептала одними губами: «Ты так красив… Я знал... Я люблю тебя...», а кицунэ рычал, не подпуская ее к себе. Предательство, обман и разбитое сердце – ничто, в сравнении со смертью любимого человека, глупой, дурацкой смертью. Минсок бросился в воду, надеясь найти тело – оно там, холодное и бездыханное, а душа последовала за ним и тянулась к нему руками со счастливой улыбкой на лице. Минсок вытянул тело Лухана на берег и даже попытался заставить вернутся душу обратно, но та лишь качала головой в знак несогласия и обнимала его, растворяясь понемногу в божественном пламени, охватывающим тело дикого лиса. Минсок обнял ее в ответ и молил не оставлять его одного, но та лишь ласково шептала, что без кицунэ жизнь не была жизнью. - Почему же? Почему ты бросился в реку сам? Мог бы утопить кого-то другого… – Минсок кричал, но со стороны это звучало лишь как протяжный звериный стон. - Мудрый кицунэ, - лепетала душа, - я никогда бы не смог отнять жизнь у другого, – и слилась с пылающими огненными языками в единое целое. Уткнувшись носом в тело Лухана, лис пролежал так до самого рассвета в скорби и раздумьях. Не смотря на свой возраст и дарованную благодать свыше, он все еще слишком многого не понимал. Не стоило кицунэ спускаться с вершин гор, затянутых мягкими пушистыми облаками, где он спокойно обитал последние четыре сотни лет, не стоило помогать людям и, тем более, жить среди них. Человек очень часто сам не может понять своих поступков и суждений, что там говорить о диком лисе, который однажды стал божеством. Как только первые лучи солнца коснулись хмурых туч, тяжело передвигающихся по небу, кицунэ решил завершить начатое не им. Он перенес тело Лухана в храм и уложил на футон, на котором они когда-то так любили друг друга. Если бы он только позволил сжечь этот храм, Лухан был бы жив…***
С высоты птичьего полета кицунэ несколько минут наблюдает, как старый храм трещит и стонет от огня, как работники спасают свои ленивые шкуры быстрым бегством и как пламя очищает это место, освобождая его от мифов и легенд. Увидев достаточно, он быстро удаляется без оглядки, а река сыплет громкими фразами на прощанье - темнеет, поднимается, разливается, затапливает луга, выворачивает деревья с корнем и с разрушительной силой несется к двум ни о чем не подозревающим деревням. Теперь ее некому остановить. Сказки и небылицы скоро исчезнут, а с ними и все те, кто рассказал Лухану чудные истории о диком лисе, подарившем покой простым людям. Людям, которые застелили глаза Лухана выдумками и превратили в слепца не только взором, но и сердцем, гонимого лишь одним желанием узреть кицунэ любой ценой. « Порой кицунэ вселяется в человеческое тело и мирно спит, пока его не потревожить человеческой жертвой, и лишь тогда…»