Я вернусь

      Джон Винчестер никогда не был хорошим отцом для своих детей, он не стал достойным мужем прекрасной жене. Даже то, что он считал главным делом своей жизни, он не успел закончить, но чётко знал одно: единственное, в чём ему никогда не будет равных, — терпение.       Когда сердце разрывает от страха и боли, прижимай к груди сына, смотри, как горит твой дом, и не опускай голову, не упрощай себе задачу солёной мутью перед глазами. Когда оборотень вопьётся когтями в твоё плечо, держи зубы плотно сжатыми и не вздумай закричать, ищи ощупью серебряный нож за поясом и бей в сердце со всей силы. Когда по твоей милости и из-за твоей треклятой войны твой сын будет в одном шаге от смерти, вставай на его место, чёрт тебя дери. Ты заслуживаешь такую участь, а не он.       Джон Винчестер был готов к аду. Джон Винчестер всегда знал, что в ад ему и дорога. Джон Винчестер знал, что вытерпит даже ад.       Каждый день. Каждый день, словно вечный двигатель, Аластор приходил к нему и улыбался своей гадской ухмылкой во всё лицо. Он каждый день делал с ним такое, что Джон не описал бы, знай хоть все слова и на всех языках.       Боль в аду — это не та боль, к которой можно привыкнуть, каждый новый раз она расцветает своими красками. Сегодня все твои суставы выбиты, и тело напоминает одну большую неправильную линию с кучей изломов, и даже кричать не получается, потому что челюсть тоже стоит не на своём месте. Завтра Аластору захочется переломов, и их будет гораздо больше, чем костей в организме. В разы больше, одно только бедро, если постараться, можно сломать в десяти местах, а в аду лентяев и халтурщиков не бывает. Через неделю с тебя заживо будут сдирать кожу, а через месяц заставят глотать собственные кишки. Кусать, пережёвывать и держать голову опущенной вниз, смотреть в вспоротый живот, как твоё тело переваривает само себя. Год, и Аластор захочет отрезать от твоей руки кусочки по сантиметру каждый, два — и сутки терпи агонию задыхающегося, сжимая в руках собственные ещё тёплые и слабо трепыхающиеся лёгкие. Десять — он вздёрнет тебя на русской дыбе, пятьдесят — в ход пойдёт китайская акупунктура в самом извращённом варианте из всех возможных.       Аластор каждый день предлагал ему вариант прекратить всё это за грош цену: встать на его место и пытать моральных уродов, убийц, воров и насильников, ведь кто возьмёт в ад хороших людей. Джон стоически выхаркивал с кровью, с крошевом зубов, ошмётками лёгких и собственным дерьмом неизменное «Нет», как мантру. Как молитву во имя своих сыновей.       И когда через сотню бесконечных тяжёлых лет судьба вознаградила его за терпение, Джон Винчестер не упустил этот момент. Когда весь ад осветила беззвёздная земная ночь, и Аластор отвлёкся от него на секунду, Джон протаранил его собственной головой до стены и выскочил в дверь, смешавшись с толпой рвущихся к свободе демонов.       Он не испытывал такого счастья с тех самых пор, как впервые взял на руки кроху Дина: его сыновья были живы. Даже не покалечены сверх того, что он привык видеть и раньше. Он увидел смерть демона, который разрушил жизнь ему и всем тем, кого он любил. И ещё Джон вырвался из ада. А в раю его ждала Мэри.       Он взмывал ввысь так, как никогда и ни к кому не рвался на земле будучи живым. Ангел, встречающий его, приветственно хлопал ему в ладони…       Пока белая ряса его не осыпалась пеплом, а сам Эдем не поплыл чёрной жижей и кровью. Вокруг запахло гнилью Преисподней, и Джон в отчаянии рухнул на колени.       — Тебе понравился твой первый день в аду, солнышко? Меня зовут Ниган, я твой личный палач.       Джон никогда не плакал при Аласторе, но перед Ниганом при первой же встрече скулил так, как не вели себя даже в младенчестве его сыновья.

***

      Два дня. Джон верил, что он промотал в аду сотню лет и не сдался, но на самом деле прошло всего два дня. Он говорил Аластору «Нет» больше трёх тысяч раз, а Нигану не смог повторить во второй. Ещё сутки в аду, растянувшиеся для Джона на десятилетия, и он обессиленно замотал головой, глотая слёзы, и всё-таки сказал это. Он согласился пытать людей.       Время в аду никогда не текло так же, как на земле. Пока Джон делал то единственное, чему его научила жизнь, да и смерть тоже — убивать тварей и в спорных ситуациях доказывать себе, что перед ним именно тварь, а не исключение, наверху творилось чёрт знает что. Хотя черти не знали, нет, Джон пропускал в их компании по стаканчику виски каждый вечер, и они ни разу не обмолвились ни о чём подобном.       А ни много ни мало, а их король сказал в кровяной парилке на тимбилдинге с элитными палачами.       — Знали бы вы, что эти гении сделали с миром. Сам бы не придумал лучше при всём желании. Работёнки нам, конечно, прибавится, но если хотите, я отпущу вас посмотреть. С вашими же телами, с мясными костюмчиками там нынче напряжёнка.       Были те, кто рванули сразу, но Джон выжидал. Он поднялся на землю через год или около того, никто из людей не заметил, откуда он пришёл. У него была внешность Джона, навыки Джона, даже некоторые привычки Джона. Но когда у него впервые спросили, как его зовут, он представился Ниганом — человеком, который сгнил в собственной ненависти ко всему, что движется, и который сделал из верного делу охотника Джона Винчестера безжалостного садиста с толикой безумия и без имени. Джон решил, что «Ниган» ему подходит. Ниган — это даже не имя, Ниган — это религия. Все, кто пойдёт за ним, они все — Ниган.       Ад на земле люди возвели сами. Джон только добавит в него несколько обученных палачей.