Message To Bears – You Are A Memory
Впервые за последнее время ночь кажется настолько длинной. Стив ворочается, в бессмысленных попытках пытаясь уснуть, но ноющая боль во всём теле и неспокойные мысли не дают ему сомкнуть глаз. Роджерс знает, что Баки тоже не спит, но не подает виду — страшно было признаться себе в том, что у него в груди всё рвётся на части от одной мысли, что завтра Баки подвергнется заморозке, и никто не может точно сказать, когда они увидятся снова. Стив понимает, что смысла отговаривать его нет, да и выбор очевиден: ведь ни один человек в мире, на самом деле, не смог бы жить с таким грузом на сердце; жить, понимая, что руки у него по локоть в крови, которая не отмоется с годами, как тут ни пытайся. Духота комнаты душит и тяжестью сдавливает виски, отчего Стив дышит хрипло и тяжело, упёршись неосмысленный взглядом в потолок, усыпанный тонкой нитью трещин. Когда обстановка становится невыносимо гнетущей, Роджерс поднимается, неспешно бредя к окну. Босые ступни крепких ног едва слышно ступают по ледяному полу, и буквально через несколько мгновений и он, и Барнс могут ощутить, как свежий ночной воздух врывается в комнату. Стив может поклясться, что слышал, как Баки облегченно вздохнул, наполняя лёгкие холодным ветром. Они оба не спят, оба терзают себя мыслями и сомнениями, оба боятся говорить друг с другом. Так много несказанных слов, так много вещей, которые они должны были сделать, так много времени, боли утрат и разбитых надежд — всё это таким непосильно тяжелым грузом давит им на грудь, что попросту не хватает смелости даже для того, чтобы заговорить о чём-то. Не выдерживает и говорит первым Барнс. — Иногда я вспоминаю, как всё просто было тогда, — голос звучит до ужаса отстранённо, выдавая горечь его слабой улыбки. Джеймс ловит в темноте непонимающий взгляд Стива, а затем приподнимается и садится на кровати. Он молчит ещё с минуту, а затем продолжает. — До войны. Я бы с удовольствием вернулся в то время… настолько всё казалось беспечным. Что же случилось? Роджерс, не ответив на его вопрос, подходит к кровати и осторожно присаживается на неё. Та чуть скрипит, прогнувшись под его весом, и друзья ещё долгое время сидят молча, думая каждый о чём-то своём. А думают они всё про одно. — Знаешь, признаться честно, я не могу перестать думать о том, что будет дальше, и, Баки, если ты… Барнс обрывает его на полуслове, положив живую руку на его предплечье, напряженное от того, что Кэп сжимает в кулаке край своей футболки. — Не надо. От этого не легче, Стив. Ты знаешь, что я уже сделал выбор. Роджерс поворачивает к нему голову и заглядывает в светлые глаза, наполненные уверенностью, но он понимает, что ему так же страшно — так же безумно и до боли в солнечном сплетении страшно. — Я не готов тебя отпустить, — произносит сдавленно и не скрывая прежних чувств Стив. Не готов. Не готов даже поверить в то, что спустя столько лет они так и не сказали друг другу те вещи, которые должны были сказать уже давно. Но пускай сожаление оставалось, они оба понимали где-то глубоко внутри, что многое можно было понять и без слов: Роджерс дрался и защищал Баки ценой своей жизни; он предал друзей, предал всё, что было ему дорого, пошёл на риск и встал на тропу противостояния, потому что любил Баки. Всей своей душой — что была ещё в его искромсанном теле и сердце, где-то так глубоко и сильно, пока светили звезды — любил. И не собирался отказываться от своих чувств. Баки наклоняется и прижимается к сухим губам Стива. Поцелуй выходит медленным и извиняющимся, покрывающим то, о чём они оба всё это время думали, выдающим с головой каждую частичку их сознания. Дыхание путается и сбивается, потому что ощущать Барнса так близко и так чертовски далеко сейчас, даже больнее, чем просто смотреть на него с расстояния. Потому что на звёзды принято смотреть издалека. Он не был готов к тому, что будет так ужасно горько. — Ты и не должен отпускать меня. Мне будет достаточно знать то, что ты будешь ждать, — голос Зимнего Солдата тихий и осипший. Он не просит, он просто… надеется. Он надеется, что в этот раз всё будет иначе, Стив дождётся его, как бы тяжело сейчас ни было отпускать его на попятную. Ох, лучше бы он молчал. Боль захлестывала сознание волнами цунами, отдавалась в каждой жилке его тела пульсацией, ноющем чувством в животе, душила его, цеплялась своими отвратительно царапающими лапами за шею и рвала в клочья последние остатки сил, что в нём были. Терпеть это оказалось сложнее, чем он думал. — Хорошо, — ладонь ложится на шею Барнса, и тот ощутимо вздрагивает от того, какая же она всё-таки ледяная. — Я… я дождусь тебя. Дождусь. Последующие поцелуи выходили иными — не такими, как раньше. Они прощались друг с другом, старались запомнить всё, что было в этот момент, сохранить это в памяти настолько сильно, насколько они могли. Их пьянило ощущение близости, которой обоим не хватало; их кружило до последнего, пока в сознании не лопались последние ниточки, связывающие их с этой реальностью; их было настолько много и настолько катастрофически мало, что казалось, что именно в этой комнате, именно в эту ночь они стали самой большой частью вселенной, самой последней частью вселенной в этой Богом забытой галактике. Они стали частью этой уходящей ночи.***
Прощание оставило на их душе какой-то особенный след, который они оба словами описать не могли, но понимали, что так было нужно. Что так будет лучше. А дальше — ни жалости, ни слёз, ни глаз, полных мольбы, ни дрожащих ладоней. Баки всеми силами держало то, что Роджерс обещал его ждать и непременно сдержит своё слово. Но, наверное, только потому, что у него было своё мнение на этот счёт. Стив прекрасно понимал, что это не конец всего: не конец Гидры, не конец противостояния, не конец войны, может даже не конец их дружбы с Тони — надежда всё же была. Может, Кэп попросту не хотел думать в другом ключе, не хотел признавать очевидные вещи, но, так или иначе, ему было легче от осознания того, что у всего есть продолжение и что это не последняя встреча с Баки. Потому что всё, через что они вместе прошли, всё, что они чувствовали и чувствуют друг к другу… это нельзя было закончить. Потому что эти провода, хочешь не хочешь, не оборвать, потому что каменные мосты, как ни пытайся, не сожжешь. Надежда — всё, что у них оставалось. А Стив и правда знал, что это не конец для него. Для Баки. Для них. Или… или просто старался в это верить.