~~~
Это больное желание доминировать доставляет Хонбину массу неудобств, в особенности когда Ким так внезапно оказывается позади него, утыкается в затылок носом и дышит часто-часто, распалённый затянувшейся тренировкой. Его руки оплетают накачанные предплечья Хонбина, а ноготки чуть впиваются в упругую кожу так, что Ли приходится прикрыть глаза, лишь бы не выдать себя отчаянно хмельным взглядом. Вот только с закрытыми веками думается ещё сложней, сознание невольно подменяет всю ситуацию, заставляя видеть Воншика не позади, а под ним, горячего и открытого, неистово сжимающего его запястья, лишь бы только Хонбин не отстранялся. Лишь бы только продолжал вторгаться в узость податливого тела и дальше. — Щекотно, — сдавленно хохочет Ли, и всем корпусом силится уйти от касаний. Тщетно. В плену крепких рук согруппника непозволительно уютно, но куда более неотвратимо жарко. — Жарко… Именно это слово вырывается из мыслей первым, точно бы одичавшая от неволи птица, пробившаяся на свободу. Хонбин чувствует на себе пристальный тяжелый взгляд Воншика — встречается с ним через зеркало, — и судорожно вздрагивает. Конечно же, ему всё кажется, но всего мгновение он верит, что сказал вслух гораздо больше. А потом Воншик смеётся так, как умеет только он, в низком хрипловатом тембре, лишая друга последних крох воздуха, и уносится к кондиционеру. Он шумно спорит с Хакёном о том, что чуть увеличенная мощность устройства никак не может стать причиной массовой простуды, пускает в ход доказательство в виде собственной пропитанной потом майки и уж точно не видит, как темнеет взгляд Хонбина от вида приоткрывшейся полоски рельефного накаченного живота. — Я сошел с ума, — бормочет он негромко, чтобы не быть услышанным никем. Незаметно крадётся к выходу из зала, и вздрагивает от голоса позади себя, тихого и тягучего, как смола. — Только узнал? — Тэгун насмешлив, но только в меру, в его взгляде не смешинки, а настоящее сочувствие. А ещё вызов, когда без слов: "Что же ты, Бинни? Иди и бери причитающееся, пока не взяли другие". Ли громко сглатывает и отходит к зеркалу, продолжая со стороны наблюдать уже за обоими. Тэгун и Воншик. Как много связывало их раньше, как много связывает теперь? Ослеплённый собственным не разобранным до конца чувством, он не сразу замечает ту связь, что так отчётливо видится теперь. Лео и Рави. Левое и правое. Несовместимое и… абсолютно несовместимое, нет, он убеждает себя в этом с предельным усердием и даёт отсрочку крушащей догадке. У него нет повода для страха, и нет ни одного оправдания для собственной ревности, что вгрызается в нутро дикой псиной, скулящей и жалобной. А тем же вечером он едва ли не силой вытаскивает Тэгуна за собой прогуляться. И уж точно не без труда выманивает из него слово за словом. И не то чтобы тот говорит с неохотой, просто остаётся собой, тихим и немногословным, таящим в глазах столько невысказанного, что Хонбина это уже порядком раздражает. Впрочем, его раздражает практически всё: ласкающий лицо свежий ветер, гуляющие мимо них парочки, запах свежего мяса, долетающей из ближайшей закусочной. Но особенно надоедает тот факт, что Тэгун не отрывает взгляда от экрана своего мобильного. Судя по кратким оповещениям можно догадаться, что он ведёт продуктивную и наверняка увлекательную беседу. И Хонбину даже не нужно особо думать, прежде чем догадаться с кем. — Ким прислал текст новой песни, хочешь посмотреть? — наконец даёт о себе знать старший, переводя взгляд на своего спутника, а тот отрицательно мотает головой и ничуть не возражает, когда хён ведёт его к той самой закусочной от запахов из которой хочется выплюнуть все внутренности. Нет, аромат сочных зажаренных кусочков сам по себе удивительно хорош и привлекателен, но только не тогда, когда от собственных мыслей хочется удавиться. Хонбин напоминает себе, будто бы на повторе, что никакого права на ревность у него нет и до боли вжимает ногти в ладони. — Обойдусь, всё равно сам завтра всем покажет, если вышло что-то стоящее, — бормочет он, отворачиваясь в сторону, пока Чон оплачивает покупку и дожидается, когда ещё горячую закуску снимут с огня, укладывая в бумажный пакет. — И тебе совсем не любопытно? — Совсем. — Ну, тогда спрашивай то, что хотел сам. Сейчас. Не хочу, чтобы наш ужин остыл, — потрясая наполненными пакетами, довольный Тэгун направляется обратно. Будто бы и не происходило ничего необычного, и Хонбин всегда предпочитал провожать его в кратких прогулках в поисках провизии. Тому даже пришлось язык прикусить, лишь бы не закричать от этой невозмутимости. — Что у вас с Воншиком? — наконец, почти у входа в общежитие интересуется он и ранится о колкую насмешку, а ещё о взгляд, совсем как прежде, абсолютно понимающий. — Всё. Как и с остальными. Дом, работа, творчество и несколько лет совместной деятельности, — даже если Тэгун и знает, что его спрашивают не совсем о том, всё равно отвечает честно и ничуть не лукавя — всё перечисленное им действительно имеет место быть, а кроме… — Кроме того, он мой сосед по комнате. Договаривая, вокалист и приоткрывает дверь перед Хонбином, даже если тот младше и идёт налегке. Достаточно его мрачного вида, чтобы стать чуть заботливей хотя бы на пару мгновений. Ли не притрагивается к еде. С некоторым презрением косится на восторженных друзей, уплетающих вкусное угощение, и скрывается в ванной, в желании смыть с себя этот день. — Я только руки помою, — оглушают его голосом спустя какое-то время. Ему даже необязательно оборачиваться, чтобы узнать этот басовитый тон, но он всё равно дёргается, выплескивая воду из ванной и ошарашено глядя на заглянувшего в незакрытую комнату Воншика. — Джехван со своим мытьём тарелок к раковине не пускает просто. — Ким, а что бы ты сказал, если… — Хонбин спотыкается на половине фразы, недоговорив. Он неосознанно называет Воншика также, как делал это не раз при нём Тэгун. — Если бы тебе предложили сняться в каком-нибудь фильме? Он смущает Воншика этим вопросом, но это даже к лучшему, потому что сам он смущается ещё больше, понимая, что кроме самого себя-то и предложить ничего не может. Не хочет. Ему кажутся нелепыми, даже в мыслях, картинки об их совместном времяпрепровождении на подобии свиданий. Нет, ему определённо хочется не этого. — Скажешь тоже, — фыркает тем временем рэпер и споласкивает заодно ещё и лицо, наверняка чтобы скрыть румянец внезапно заливший скулы. — Это ты у нас больше по этой части, а я… Ты читал новый текст? Я разослал его всем, на всякий случай. Приходит очередь Хонбина краснеть и прятаться за прозрачной преградой воды. Наверное, ему стоит реже ставить мобильный на беззвучный, а ещё перестать, наконец, подозревать Тэгуна явно в чём-то не том.~~~
Он так думает ровно до того момента, пока однажды сонный уют общежития не встречает его тишиной, нарушаемой лишь приглушенными стонами. И Хонбину хочется оглохнуть хотя бы на пару мгновений — их бы наверняка хватило, чтобы подобрать выпавшие из рук ключи и сбежать куда-нибудь подальше. Даже пары секунд внезапной глухоты хватило бы, чтобы не у з н а т ь этот голос. Но он всё прекрасно слышит и, к сожалению, чётко осознаёт, а уж когда в коридоре возникает удивительно тонкая и широкоплечая фигура Тэгуна, любые попытки самоубеждения становятся тщетны. — Иди уже, хочешь ведь, — тихо подначивает старший. Он даже не уточняет куда именно должен идти Ли — проваливать отсюда или же, спешно разуваясь, вторгаться в полумрак чужой комнаты, где, кажется, нет абсолютно ничего и никого, кроме лежащего на смятых простынях обнажённого Воншика. Тот растягивает себя, разводя пальцы глубоко внутри, и стонет ещё раз, не то чтобы показательно, но Хонбин понимает, что всё слишком уж идеально совпадает. Отсутствие иных людей в доме, чрезмерно понимающий Тэгун и сам Воншик — пошлый, смотрящий на него из-под полуопущенных ресниц хитро и скулящий от собственных ласк, когда от правильного касания внутри на ногах поджимаются пальцы, и Ким прогибается в пояснице, шепча что-то невразумительное. Он шире разводит ноги, а Хонбин чувствует, как моментально налившийся кровью член болезненно упирается в ширинку. А Воншик всё молчит, не прогоняя, но и не прося подойти ближе и приласкать. И пусть последнее лишь в его тихих стенаниях, для уставшего от собственных мучительных фантазий Ли и этого оказывается достаточно. Прикасаться к разгорячённой коже будучи полностью одетым — немыслимо. Хонбин освобождается от плена недешевых тряпок ещё по пути, сокращая расстояния до желанного тела. И даже облегчённо выдыхает, когда его неторопливость ломают сильными объятиями. Пальцы Воншика чуть прохладные от смазки, скользят по плечам нависшего над ним мужчины и тянут ниже, позволяя накрывать сверху. Позволяя поверхностно целовать и непрерывно исследовать манящие изгибы ладонями. — Ну же, — словно бы находящийся под наркотическим опьянением, Воншик толкается вверх, скользя членом по подтянутому животу Хонбина и вновь расслабленный опускается на постель. Ли, в противоположность ему, напряжён до предела, ему кажется, что прикоснись он к Воншику ещё чуть откровенней и сразу же изольётся на привлекательный пресс под ним. Ощущая себя неопытным подростком, он нервно усмехается и пробно толкается в жар чужого тела. У него нет времени на привыкание — сам Воншик не позволяет привыкнуть, опрокидывая младшего на кровать и самостоятельно седлая бёдра, чтобы в следующие же мгновения насадиться на его член до самого основания. И кажется, что его восторженный, но болезненный возглас будет услышан даже за пределами здания. Хонбин вновь ощущает себя чудовищем до предельного чётко. А потом Воншик начинает двигаться. Совсем не так как в танцах, чуть хаотично и рвано, но он продолжает оставаться тем сгустком энергии, похоти, которым так хотелось завладеть Хонбину. Он широко распахивает глаза, когда первая волна ослепляющих ощущений оказывается пройдена, дышит глубоко и сжимает ладонями взмокшую поясницу. Всё-таки, по сути, трахают его, а не он. Это злит ещё больше, чем осознание присутствия Тэгуна, где-то неподалёку, в общежитии. И он позволяет Воншику главенствовать совсем недолго, опрокидывает его на простыни, а после и вовсе ставит на четвереньки, чтобы взять уже так, как хочется ему: немного грубо вбиваясь в просяще отставленную задницу и нарочно замедляясь тогда, когда стоны Воншика становятся слишком уж довольными. — Руки, — он хлёстко ударяет по чужому запястью, запрещая Киму прикасаться к себе, и едва не рычит от удовольствия, проникаясь чужой покорностью. И только когда загнанного дыхания Воншика уже не хватает даже на стоны, он переворачивает того на спину и входит под другим углом, каждым своим толчком касаясь простаты. У Воншика слезятся глаза от переизбытка ощущений, у него искусаны губы и совсем по-блядски дёргается кадык, когда он пытается сглотнуть слюну, поблёскивающую в уголках рта, растянутого во всё той же хитрой улыбке. Он выглядит так распутно, что Хонбину-то и делать толком ничего не нужно, чтобы кончить. Достаточно лишь смотреть. Но он, пожалуй, слишком долго ждал, чтобы не желать выжать из Воншика все эмоции, какие только возможно. Ли выходит из с ума сводящей узости, принимаясь надрачивать оба члена одновременно, а Воншик стонет в голос, толкаясь навстречу такой правильной и желанной ласке. Они кончают почти одновременно, пачкая живот Кима вязким горячим семенем, Хонбин не сдерживает громкого стона впервые за всё это время и падает на жаркое тело согруппника. Опираясь на простыни в самый последний момент, зависая у приоткрытых манящих губ… он вдруг понимает, что не чувствует ничего. Это и ни хорошо, и ни плохо. Потому что нет не только трепетного чувства симпатии или влюблённости, но и места для угрызений совести тоже не находится, впрочем, как и всей той грызущей изнутри похоти, что так уютно силилась внутри, взращивая тёмную сторону мужчины. — Не знаю, чем себя оправдать, но… "Я ошибся..." Хонбин замолкает, когда на его губы ложатся пальцы старшего. Воншик улыбается уже иначе, тепло и ободряюще, что совершенно нелепо в их положении. — Всё хорошо, — только и произносит он, кивая на дверь, отпуская так легко и понимающе, что Ли даже оправдываться не приходится. Он благодарно кивает и покидает комнату, попутно собирая разбросанные по полу вещи. А стоит двери за младшим закрыться, как сидящий на противоположной кровати Тэгун встаёт со своего места и запирает её на ключ. Будь его воля, он бы так закрыл не только деревянную перегородку, но и всего Воншика, а лучше — собственное сердце. Он идёт к расслабленному мужчине неспешно и также неторопливо садится на край порядком измятого ложа. Смотрит на него совсем без неприязни и размазывает подсыхающую сперму по животу младшего. Он бездумно кладёт испачканные пальцы в рот и кривится, но не от терпкого вкуса семени вовсе, а от вновь участившегося дыхания мужчины, что смотрит на него с нескрываемой жадностью. — Доволен? — он по привычке облизывает губы, ещё на какое-то время продлевая жизнь пошлым мыслишкам Воншика, и тот, не отрывая зачарованного взгляда от хёна, кивает. — Более чем, — довольно скалится он, и перекатывается на живот, чтобы через секунды возни устроить голову на открытых коленях, подобно сытому коту. — Вот только… ты разве не должен сходить с ума от ревности сейчас? Тэгун вплетает пальцы в чуть влажные прядки и массирует голову Воншика ласково. И, нет, ему совсем не хочется сжать те в руке до боли и жалобного скулежа младшего. Он оглаживает горячие скулы тыльной стороной свободной ладони и невесело усмехается: — А разве у меня есть на это право?