Summer jam

Саммер помнит свое раннее детство сотней чужих горьких моментов – они внутри неё, будто яд в красивой колбе (плохо в любом случае, особенно – если разобьется), поэтому она старается быть сильной и крепкой. Для отца, неуверенного и неспешного, живущего будто по другому времени, для брата, которому посчастливилось родиться уже после, для матери – в особенности, потому что она – главная составляющая жизни Саммер, хоть об этом и сложно услышать за пространными разговорами за столом и спорами о том, кто первый пойдет мыть голову в ванную. Маму невозможно не любить, о ней невозможно не заботиться. Она, только появившись в пространстве, тут же заполняет его собой, своей усталостью, своими проблемами, трещинками на руках от постоянного мытья посуды, духами, запахом туши и дезодоранта, мимическими морщинами, нахмуренными бровями. Мама – просмотры сериалов ночью, когда уже все легли, выстиранная одежда, походы по магазинам, стоптанные тапки и десяток теплых свитеров, которые она хранит непонятно для чего. Выкинутые в мусорку бутылки вина, которые, как она сама надеется, никто не заметит. В том, как она воровато прячет её за слоем другого мусора, не стесняясь при этом говорить о нежелательном замужестве и беременности по случаю. «Потому что он ушел и сломал и её тоже», - пишет Саммер на давно заученный номер. Цифры множатся, шифруясь, сообщение отходит долго, связь прерывается, и когда телефон мигает доставленным сообщением, Саммер вновь продолжает заниматься повседневными делами. Потому что она – не такая, как Морти. У него, по крайней мере, имя взято в честь прадедушки Джерри, а не потому, что Рик напевал одну из придуманных им же песен Бэт в детстве и та запомнила всего пару строчек. Потом Бэт повзрослела, так и не научившись любить себя, продолжая изо дня в день задаваться вопросом «что я сделала не так», потому что её отец ушел, ушел, ушел и не вернулся, а затем она трахнулась с первым, кто обратил на неё внимание. Саммер назвали в честь песни, она – не Морти, который словно и был рожден для Рика. Ради Рика, в Морти вся та же неуверенность Бэт, все её страхи, все стремления и рвение. Саммер помнит маму еще совсем молодой — та отказывалась ходить в подвал, даже когда вышибало пробки, а если речь заходила о химии или физике – в первое время замолкала и долго думала о чем-то своем, неизменно срываясь на слезы к ночи. Все, что могла предложить её глупая маленькая Саммер тогда – свою лохматую голову под боком и сотню одноразовых носовых платков. Джерри накрывал их пледом и уходил, не зная, как поступить в этой ситуации, и это, пожалуй, самое лучшее описание его жизни. Саммер – не Морти, рожденный для того, чтобы однажды быть точно так же оставленным, так же сломленным, как его мать, чтобы вернуться после прогулки в дом с трясущимися руками, с облекшими глазами, с чем-то прекрасным, но уже начавшим загнивать где-то внутри него. Треснутый в сотне мест, кровоточащий на сгибах, он все так же ест по утрам овсянку и промахивается кружкой с чаем мимо стола, когда пытается поставить её после первого же глотка, с которым он обжигает язык. «Он начинает становиться тобой», - и все, что остается Саммер – вовремя вытирать брату слезы и по долгу стоять под дверью его комнаты по ночам, стараясь не слушать все то, что он говорит воображаемому дедушке. (На старых фотографиях – все такому же не готовому к взрослой жизни, как и сейчас). Рик – король вечеринок и лабораторий, гений-единственный-в-своем-роде. У Бэт точно такие же круги под глазами, как в детстве Саммер, точно такой же затравленный взгляд и те же привычки прятать бутылки. Она – не Рик, и привыкла стыдиться себя заранее. Считать, что прыгнуть выше уже просто невозможно. Лучше хирургии – ветеринарное, Джерри – лучше одиночества, горе – лучше ненависти. Она все еще считает себя недостаточно хорошим ребенком, дочерью, человеком для того, чтобы ее собственный отец остался с ней рядом. Но Рик – не она, он не вырастил еще ни одной цельной копии, поэтому Саммер знает – это повторится вновь и вновь. Рику нужен кто-то, кто будет любить его до побитой собачьей преданности. «Потому что он сам не способен даже на это». Саммер готова поспорить – Рика обжигало каждый раз, когда Морти смотрел на него. Потому что Морти не Саммер – он не умеет прятать нужные эмоции. Он вскрыт настолько, насколько это вообще возможно для запланированного ребенка, для ребенка-не-по-залету, для второго, с которым уже все предельно ясно и отработано. Его, Саммер знает, никогда не роняли по неосторожности со стола. Он не привык видеть плачущую мать и плед в крупную красную клетку, который остался дома и по которому Саммер не скучает ни капли. Кажется – лизни его, и он будет насквозь просолен слезами Бэт, горем Бэт, всеми её несбывшимися мечтами, отсутствием Рика. «Пусть он никогда не вернется». Мысли легко складываются в слова, смс исправно доходят до адресата, и тот привычно молчит в ответ. Знает, что Саммер – не Рик, и чаще говорит для того, чтобы быть слышанной, а не для праздных диалогов. У того, кому Саммер пишет – всего один глаз и точно такой же Рик, какого никогда не было у неё (потому что она промежуточный ребенок, тот самый, что рождается сразу после горя и на которого пытаются отвлечься)(но на самом деле хорошо у Бэт получилось только с Морти, но Саммер её в этом не винит), только умирает он в два раза чаще и намного, намного более жестоко. Тот, кому она пишет – не Морти, но был им когда-то давно. Поэтому у Саммер есть номер – цифры множатся, шифруясь, и сообщения доходят долго. Но Саммер, как и Морти, как и Бэт, привыкла ждать столько, сколько потребуется. Ведь все это, в конце-концов, делается ради Рика. Так или иначе. Тот, другой Морти, улыбается, читая её короткие бессвязные смс, жалкие мысли в пустоту от нежеланной Саммер, от случайной Саммер, от Саммер которую тоже, по-хорошему, нужно любить – но некому, и отвечает молчанием. В кабине его корабля играет тихая музыка, и Саммер улыбается из первых же строк. This ain't nothing but a summer jam Bronze skin and cinnamon tans whoa! This ain't nothing but a summer jam We're gonna party as much as we can