Basalt

      Боль всегда была рядом с тех пор, как ему в грудь вставили этот реактор. Совладать с ней, научиться не замечать — было лучшим решением. Но по ночам, когда все затихало, он чувствовал, как будто, накопившись за день, она приходила поиздеваться над ним, вывернуть наизнанку и заставить стонать в подушку, не желая, чтобы кто-то чувствовал это.       Сжимал простыни, пытаясь сделать вдох.       Как же глупо было считать, что так легко отпустит после того, как он достал ставший бесполезным кусок железки из груди, избавился от своей слабости. И почему-то ощущал себя совсем беззащитным, словно единственную теорему, по которой у него могло быть сердце, бессердечно опровергли и выкинули за пределы научного мира, оставив лишь как глупое воспоминание в учебниках в разделе «Заблуждения и ошибки».       Боль ничерта не ушла, не исчезла бессонница, лишь усилилась, и ему внезапно кажется, что больше никакие легкие снотворные его уже не берут — разве что искать что посильнее. Но и тут был минус — страдала голова. Они давали ощущение, что он выспался, но глушили любой поток мыслей в мозгу, делали его обычным, отупляли. Так что сразу шприц со столь желанным сном убирался в дальний ящик. Оставалась лишь работа. Много работы. Довести себя до полного физического истощения, выпить множество чашек кофе, заглатывать энергетик литрами, пока Пеппер не видит и спит. Как же ему хотелось уметь так — не видеть демонов, погибших от его рук людей, не чувствовать прожигающую боль там, где раньше был реактор. Все это было подобно лаве, испепеляющей его, выжигающей и выжигающей его рассудок и сознание.       И все же, когда на пятый день без сна он напоминал больше ходячий труп, едва ли мог встать с кресла, и не знал, что делать, вернулась Пеппер. Постоянные командировки и работа разлучали их, но, может, это было и к лучшему — ее сон был спокоен без вечно ворочающегося под боком Тони, без его хриплых стонов, которые ей было проще игнорировать, он думал, что она не слышит, что сладко спит, не замечая этого. Напрасно. Он и не хотел, чтобы она знала об этом, тем более последние несколько месяцев этих приступов не было, но ничто не вечно.       И после их поспешного расставания, когда она поставила четкий ультиматум — либо жизнь героя, которая угробит его, либо она — он почему-то выбрал первое, отчаянно надеясь на то, что она шутит. Проще было оттолкнуть ее, но пусть запомнят как героя? Ведь вновь его пробивает насквозь резкая боль, да и диагноз, полученный не так давно, весьма не радовал. — Сколько, док? — До тех пор, пока вы без лечения не превратитесь в овощ? Может месяца три, не больше.       Почему-то выбрать то, что довело его до этого, было проще, чем сказать Пеппер страшную правду. Легче закрыть глаза на все, глотать обезболивающие и другой пакет лекарств, которые всегда лежали в кармане, чем просто подойти и сказать: «Привет, мне тут осталось жить совсем чуть-чуть, так что, сходим в пиццерию?»       Он не смог подобрать слова правильно, не смог бы внезапно удариться в откровения. Это было эгоистично, но он хотел действительно защитить Землю, сплотить команду и уйти тихо, исчезнуть и пропасть с радаров, как только договор вступит в силу.       Все равно Док не может сказать никому, врачебная, мать ее, тайна играла ему на руку. Пятница — бесконечные строки кода, и она упускает это, своеобразный блок. Роуди и Пеппер — он слишком хорошо научился скрывать все, чтобы они узнали. Команда даже не обратит внимания на такой пустяк.       События недели проходят слишком безумно, слишком быстро и насыщенно. Ошибка на ошибке, бессмысленные попытки защитить всех, попавший под раздачу Роуди, разбитая на части команда — у мира были другие планы на то, чтобы он ушел незаметно, оставив после себя все на своих местах.       И в Сибири, совсем один, он понимает, что бессмысленно что-либо делать. Бессмысленно думать о тихом уходе тут, в холоде и пустоте. Этот мир был другим — холодный воздух, много снега, тишина. Совсем не бурлящая внутри него лава, которая была готова сейчас извергнуться наружу.       Горячие слезы текут по его щекам, когда он избавляется от остатков брони, ищет то, что ему отчаянно нужно. Морфий — достаточно, чтобы заснуть… Чтобы заснуть навсегда.       Небольшой шприц, его личная разработка для брони. Он загоняет иглу в вену, давит на поршень.       Дозы достаточно, чтобы забыться. Достаточно, чтобы лава внутри него остыла, превращаясь в базальт.       Ноги идут по снегу, тонут в нем. Возможно, он надеется, что его никто никогда не найдет — он по пояс в белых хлопьях.       Садится на колени, было поздно пытаться замолить грехи, но не поздно, чтобы думать об одном. Пеппер. И что ему очень жаль, что все закончится именно так. Лава остыла, стала базальтом, все так, как и должно быть. Глаза закрываются, и он почему-то улыбается — холод сохранит его в своих снегах.