Разлагающиеся личины Преступления возглашают конец света. Изобилие убивает желания. Я отрицаю все! Я отказываюсь от всего! Я отрицаю все! Я принимаю тьму, и ее отчуждение становится ритуалом. Здесь скрывается истина. Я пожираю идеологию беснующейся толпы, Погружая ее в свой неповторимый мрак. Идея, ставшая плотью, отбилась от стада и бросает вызов создателю. Я стану богом с атрофированным мозгом. Рожденный ползать, я танцую с тьмой, Превращаясь в осязаемого кумира. Я видел смерть желаний, Я знаю, чего я хочу. [Преступление] Марионетки сбиваются в стадо И взращивают ненависть. Мне вас жаль. [Преступление] Презирая себя, Марионетки сбиваются в стадо И взращивают ненависть. Свергая бога, взамен мы предлагаем смерть. Стоит хлопнуть в ладоши – и вы внемлете мне. Обернемся же тьмой и увенчаем все Совершенством смерти. Я погружу мир во мрак. Наступает Эпоха тьмы…
DOGMA. the Gazette
***
Давно. Нестерпимо давно в его голове жила и рвалась наружу эта фантазия. Грязная, пошлая, ужасающая его фантазия, главным героем которой был его лучший друг. Связанный лучший друг... Эта фантазия билась в мозгу вместе с пульсом, не давала работать, спать, есть... Жить. И пялиться в телевизионный ящик по выходным в попытке отвлечься от снедающей его навязчивой идеи. Его собака - и то не могла спасти своего хозяина от этого наваждения. Он просто захлебывался в повторяющейся вновь и вновь, словно заевшая пластинка, мысли о том, что бы он сделал с ним, связанным, беззащитным и таким горячим. Он сходил с ума. Сходил так, что новый альбом превращался в очередной шедевр. Мрачный, тяжелый и безумный, как он сам. Шедевр, сплетенный с религией и переворачивающий ее вверх дном. Матсумото варился в котле собственного сумасшествия, в собственноручно созданных образах и сюжетах, сценариях своего безумства. Он был эпицентром этого безумия. Он был часовой бомбой, которая вот-вот рванет и забрызгает окружающих чернилами, будто осколками. Он был опасен. Для себя и для него. Он был опасен. Запах его друга застревал в переносице и горле. Он имел вкус и цвет. Запах мужчины имел цвет. Ярко-красный, всепоглощающий цвет страсти. Он имел терпкий вкус, он даже имел сущность, невидимую глазу плоть. Его можно было потрогать, ощутить кожей. Он был существом, воздействующим на все органы чувств. Он был незримым хозяином его головы. Душил, когда хотел, заставляя вокалиста сбегать на свежий воздух, и возрождал из пепла, вынуждая глубоко втягивать себя в грудь. Заставлял жить и стремился уничтожить одновременно. Забивал голову, звенел в ушах. Он был реален, нахален и жесток, то обнимая всего его, то избивая до боли в мышцах. Таканори чувствовал, что он, этот невыносимый и в тот же миг обожаемый запах Акиры Сузуки, был живым. И он преследовал его, дразнил, унижал, подавлял и давал силы. И скрыться от него не было возможности. Матсумото был в плену этого колдовства, черной магии его запаха и голоса. И хотя в этом мужчине не было ничего особенного, Матсумото чувствовал влияние этой магии на собственный разум. Она копалась в его мозгу, словно плотоядная личинка, она вредила, пожирала извилины, рыла тоннели в его голове. Из-за этого голова болела, реальность была не похожа на реальность, а сон не похож на сон. Матсумото чувствовал, что эта личинка медленно убивает его, отключает жизненно необходимые функции мозга, перегрызает связанные в сеть нейроны, заставляя его, Таканори, тупеть на глазах. И он готов был вскрыть собственный череп, чтобы найти эту дрянь среди поврежденных извилин. Найти и уничтожить, раздавить между пальцами!.. Но не мог. Ни убежать, ни убить. Он не мог ни-че-го. А тексты становились все более странными. Их глубина не измерялась, их смысл не имел логического объяснения. И в какой-то момент Матсумото поймал себя на том, что не может расшифровать собственную лирику к очередной композиции, перечитывая стихи с искренним непониманием и изумлением, словно бы они были чужими. Он не верил, что мог создать нечто подобное, комкая в пальцах исписанный листок, но и выкинуть его он не мог тоже. Было в этом тексте то же безумство, в котором захлебывался и автор, и оно как никогда точно било в самую цель. Оно ранило. Скручивало, разрывало, отравляло его. Оно сверлило виски, словно дрель, застревало там… И оно было посвящено единственному человеку в его мире, которого он хотел до слабоумия, до потери собственного «я», до конвульсий и истерик. Вокруг тела вокалиста сгущалась тьма, он бился лбом об пол, согнувшись пополам, он ударял ладонями по окнам своей спальни, проверяя их на прочность и словно желая увидеть, как они разлетаются на осколки под его руками. Его разрушала неопознанная им сила, и он сам хотел разрушиться и разрушить. Рассыпаться обрывками своих песен по всему земному шару. Чтобы больше не собрать себя воедино. «Я умру». Дрожа в припадках каждый вечер на полу своей гостиной, глядя в потолок широко распахнутыми глазами, он думал о том, что больше не может продолжать… «Не сотвори себе кумира». «Не прелюбодействуй». «Не возлежи с мужчиной, как с женщиной». Гнев, алчность, влечение… Он заклеймен всеми грехами, он нарушил все заповеди. Ему не к кому больше взывать. Он остался совсем один, наедине со своим безумием. Никакой надежды и света в конце выбранного пути. Он все растоптал, жаждая истины. В поисках ее он разнес в пух и прах не только святость религии, но и всех богов, что когда-либо знал. Только один остался целым, невредимым и несвергаемым, лишь один был бессмертен и необходим ему. Но и этот «бог» был «дьяволом», ведь он тоже был его грехом. Грехом, от которого невозможно отказаться, который нельзя отмолить. Грехом, который был необходим, словно воздух. Грехом, который он лелеял и оберегал, добровольно отдавая душу бесам. «Сузуки Акира». Икона его совершенной вселенной. Его персональная Догма… И едва преследующая его так долго тьма наконец сомкнулась над головой грешника, он потерял смысл своего бытия. Реальность прекратила свое существование, превратившись в бесплотную тень, и он стал ее частью, улыбнувшись иллюзии безысходности… - Черный? Аой поднял взгляд на вошедшего в гримерную вокалиста. Его длинные волосы были сожжены угольной краской. Так же, как его душа утонула во тьме, она отпечаталась и на внешности самоубийцы. - Крест готов? – проигнорировав гитариста, спросили полные губы, покрытые все тем же черным цветом. Таким же глубоким, как алый цвет чужого аромата. Он контрастировал на фоне Матсумото, слепил скрытые линзами глаза. Акира затмевал все вокруг, разливался алым по всему помещению. «Вездесущий», как божество, ставшее самой Бездной. Да, это было самое правильное из всего этого хаоса. - Как и просили, - вклинивается в разговор мужчина из стаффа, на которого Матсумото даже не взглянул, ища глазами деревянные брусья. - Цепи? – так же сухо спрашивает вокалист и прячет глаза за ладонью, чтобы немного прийти в себя. «Прекрати». - Да, конечно. - Я сам его свяжу. - Меня свяжешь? – хохотнул низкий голос над ухом, обдавая грудь Матсумото духотой. Он замер под этой силой, живой материей, окружившей его лучшего друга, словно сияние нимба над головой. Такого неправильного, такого порочного. Матсумото никогда не испытывал страха к богохульству, и этот раз не был исключением. - Тебя, - просто отвечает он, оборачиваясь на объект своего поклонения. – Никто не сделает так, как я. - Никто не сделает лучше тебя, - поправил басист, отвлекаясь на декорации. – Ты тянешь меня за собой прямиком в Ад. И отходит от Матсумото, с усмешкой оглядывая массивный крест посреди комнаты. Было ли ему не по себе от мысли, что он будет участвовать в осквернении чужой религии, боялся ли этого или разделял идеи безумного лирика – Матсумото не решался спросить напрямую. Образ блондина, связанного блондина, уже месяц не выходил из головы. И, конечно, это не то, чего хотелось вокалисту. Он бы предпочел привязать Рейту к своей кровати и выплеснуть на него всю свою черноту, но… - Мы можем начинать, Руки-сан? - Если он готов последовать в Ад за мной… - Простите? - Давайте приступим к съемкам. «Осквернить». «Отрезать путь к отступлению». «Лишить «спасения». И тогда этот мужчина станет таким же черным, как и сам Матсумото, и вокалист сможет опутать его своими мыслями. Сможет заставить его разделить на двоих одно безумие. Сделать его своим. Вот о чем он думал, обвивая крепкое тело цепями и веревками. - Выглядишь сосредоточенным, - Рейта наблюдал за кукольными движениями рук Матсумото, не замечая фанатичного блеска в его отстраненных глазах. - Не страшно? – в свою очередь бесцветно поинтересовался вокалист, закидывая цепь на бедро своего друга. - Немного. За тебя. Сегодня ты особенно… - Какой? – почти беззвучно, одними губами. Он даже замер, ожидая ответа, сжимая пальцы на крупных звеньях. «Расскажи мне обо мне». «Давай же!» - Тихий, - Акира пытался заглянуть в безжизненные глаза, но из-за линз все равно бы не увидел искомого. Лицо Матсумото не двигалось с самого появления мужчины на съемочной площадке, глаза были пусты… или безумны? Он говорил негромко и был немногословен, что не осталось без внимания. Все присутствующие настороженно переглядывались, согруппники шептались за спинами операторов. Ведь обычно Матсумото не заткнешь – тот еще любитель потрепаться. Или вошел в образ? - Вот как, - так же безучастно отвечает вокалист и к изумлению Сузуки опускается перед ним на колени. На оба колена, держа перед собой цепь обеими руками. Она легла на открытые ладони так, словно бы Таканори держал меч или жертву, принесенную на алтарь к его ногам. Это было… так пугающе и волнующе одновременно. И так красиво, что дух захватывало. Но Акира только нервно сглотнул, быстро обведя взглядом съемочную площадку. На них почти не обращали внимания. Пару раз подходил кто-то с предложением помочь, но Таканори безапелляционно отправил его восвояси, одаривая таким взглядом, что помощник тут же поспешил отойти подальше от главных действующих лиц. Поэтому сейчас если кто и оглядывался на них, то лишь на мгновение, тут же возвращаясь к другим участникам и камерам. - Разреши мне родиться заново… - Что? Но улыбка черных губ и фраза, брошенная почти неслышно, вогнавшая в ступор, не могли сравниться с последовавшим за ними безумством. Цепь делает последний виток вокруг бедер, и Матсумото склоняет голову перед своим «божеством». А после, замерев лишь на мгновение, прижимается этими самыми губами к колену ошарашенного басиста. Никто не видел, никто не заметил. Никто, кроме них двоих, ведь губы соскальзывают прежде, чем голова пустеет, и Таканори пристегивает цепь к кресту, отклоняясь от блондина и поднимая к нему лицо. Он не спешит встать на ноги, смотря на Сузуки снизу вверх, и улыбается так зловеще, словно то был вовсе не он, а демон, решивший подшутить над музыкантами. - И переродись со мной, Акира. - Ты… Руки вокалиста тянутся к плененному, словно в молитве, поднимаются над головой Матсумото ладонями вверх. И это сковывает Акиру прочнее цепей, обездвиживая, загоняя в ловушку. - Стань моим Богом. - Что ты несешь… - Стань моим Спасением. Вместо того, кого я уничтожил своим атеизмом. - Руки… - Окрась меня в алый! - Руки-сан? Вы закончили? - Снимайте, - вдруг твердо и громко взывает вокалист, поднимаясь с колен и круто отворачиваясь от креста. – Увековечьте его таким. «Я сделаю икону из этого кадра»… - Надо поговорить. Матсумото даже не обернулся на остановившегося за его спиной мужчину. Его взгляд не отрывался от кувшина, стоящего на импровизированном алтаре, ни на миг. Вокалист даже не моргал, не двигался и никого не слышал. Он сумел вернуться в реальность лишь благодаря кровавому цвету, вновь заполнившему все пространство съемочной площадки. - Все уже ушли. Поговори со мной. - Неужели все было решено еще в утробе? Меня сейчас стошнит. Акира нервно выдыхает, не сводя глаз с затылка брюнета. Он не понимал, что происходит. Он был растерян поведением младшего мужчины. Наблюдая за съемками вокалиста, Акира не мог выкинуть из головы момент соприкосновения чужих губ с его коленом и последующие за тем слова. Весь день он ждал окончания съемок, и когда Таканори попросил всех удалиться, возразив постановщикам, которые намеревались разбирать декорации, басист наконец-таки смог остаться наедине с сумасшедшим гением. Но то, что происходит сейчас… - Мое будущее рушится. Приукрасить тут нечего. От этой любви можно только сбежать, - тихо шептал он фразы из композиции «DERACINE», протягивая руку к наполненному черной краской кувшину. - В лабиринте… «От колыбели до могилы». - Рваный шрам. Нет пути назад. - Руки. - Ложь. Трусость. Вздор. Мое сердце растревожено тобой… - Руки! Сузуки хватает мужчину за локоть и резко разворачивает его к себе, натыкаясь на широко распахнутые, ничего не понимающие глаза коллеги. И забывает, что хотел сказать ему, так и застыв на месте под гипнозом этого безжизненного взгляда. - Мне известно твое уродство. «Никакого самоконтроля». - Мои чувства к тебе неизменны. «Никаких жалоб». - Моя жизнь в грязи. «Никакого самоконтроля». - Жалкое существование… - Руки… прошу тебя, - голос Рейты сорвался под конец, заскрипев в пересушенной глотке. Теперь ему страшно. Ведь музыкант перед ним и правда не отдает себе отчета в собственных действиях. Но Матсумото только улыбается. Спокойно, холодно, жутко. Пронизывающе, как и смотрит на него в упор. Но в голове Таканори не настолько пусто, как кажется. Хаос, заполонивший черепную коробку, смазанные образы, превратившиеся в психоделичные больные видения, уродов и калек, потерявших форму. Весь мир был испорчен чьей-то рукой, размазавшей написанные маслом картины. Смыто, смешано, непонятно… И лишь он, один только он, Акира – так четко, так идеально. На фоне разрозненной картинки почти нереальный. Это было так удивительно, что вызывало дрожь во всем теле. - Сядь. Рука в перчатке смыкается на чужом запястье, и Матсумото медленно тянет басиста на алтарь. Сузуки не сопротивляется лишь потому, что перестал понимать своего друга, не без труда сдерживая панику за грудной клеткой. Не испытывай он ее, наверняка бы отказался, потребовал объяснений, уперся ногами в пол и заставил бы его раскрыться. Но вместо этого он почему-то покорно опускается на колени прямо в центре алтаря, по велению чужих рук, надавивших на его плечи. И эти руки так же властно и неторопливо снимают с него черную маску и кожаную куртку, отправляя все это на ступени небольшого подиума. - Руки. Это не смешно, - пытается вновь привести его в себя Акира, опуская взгляд на свою обнаженную грудь, на которую ложатся скрытые перчатками ладони вокалиста, стоящего позади него. – Прошу тебя, давай поговорим. - Почему ты следуешь за мной? - Что? Акира едва не захлебывается собственным вопросом: чужая рука хватает его за волосы, и на его голову проливается черная краска из кувшина, заставляя дернуться и крепко зажмуриться. - Руки! Он не может уйти от льющихся на него чернил, лишь открыть глаза, когда Матсумото опускает кувшин ниже и выплескивает его содержимое на грудь. Взгляд лихорадочно ловит стекающую по коже краску, пачкающую плечи и руки. А когда она заканчивается, Матсумото грубо дергает его назад за волосы, заставляя упасть на спину, и в следующий миг возникает прямо над ним, оседлав басиста. - Что ты делаешь? – дрожащим шепотом спрашивает Акира, натыкаясь взглядом на совершенно свихнувшиеся глаза брюнета. Он боится идти против него сейчас. Только не сейчас. - Почему ты следуешь за мной, Акира? - Я… - Сузуки рвано дышит, щурится от попавшей в глаза краски, шаря ладонями по полу в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, и не знает, что ответить. – Я просто… - Скажи мне. Краска стекает по волосам вязкой субстанцией, ползет к полу по лицу и телу. Попадает в рот, заставляя давиться. А Таканори просто смотрит и ждет. Ждет его ответа. И блондин не знает, что произойдет, если он не даст его. Поэтому… - Я просто… не хочу уходить. - Тогда у тебя нет выбора, - как-то печально проговаривает младший мужчина, склоняясь к самому лицу музыканта. В его зрачках мелькает странная меланхолия, а губы улыбаются совсем невесело. – Тебе не остается ничего, кроме как стать моим Богом… Ладонь в перчатке размазывает краску по обнаженной груди, пока полные губы запечатывают чужие в подавляющей ласке. Акира не может даже сомкнуть зубы, резко выдохнув в чужой рот, ведь язык его друга уже погружается в него, забирая волю и переписывая все его мысли на свой лад. Переделывая его под себя, лишая свободы. И именно в этот момент басист наконец-то понимает… То, что искал Таканори Матсумото – непроглядная, переливающаяся из вены в вену тьма. Жидкая аморальная реальность, забивающая поры и не дающая дышать. И «кумир», которого он не должен был создавать. Кумир, имя которому… - Сузуки Акира. Обернемся же тьмой и увенчаем все совершенством смерти. У него и правда нет выбора. И нет пути назад. Просто он не хочет уходить…«Идея, ставшая плотью, отбилась от стада и бросает вызов создателю. Я стану богом с атрофированным мозгом. Для тебя, Таканори».