argentum

first.       Старый обшарпанный дом выходит балконами на грязно-серую площадь. Снег на полу коричневый, твердый и мерзкий, лежащий здесь будто уже сто лет. В этом городе зима никогда не кончается. Мы ходим в этот дом курить каждое холодное утро (что значит — просто каждое), когда небо окрашивается отвратительно-серым, когда машины внизу ездят по отвратительным улицам со скоростью света, когда ветер мешает зажечь его последнюю сигарету.       От его волос пахнет табаком и его любимым парфюмом от Том Форд, его волосы такие рыжие, что я боюсь об них обжечься, — они все еще остаются единственным ярким пятном в этом городе вечного февраля. Хакс носит черные рубашки, черные брюки, черное пальто, прячет лицо за черным огромным шарфом, а свои руки в моих ладонях.       Он меня ненавидит — я его тоже. Следами нашей взаимной ненависти выступают темно-синие пятна укусов на моей шее и его вещи по всей моей квартире. Иногда он целует меня прямо на улице, внезапно, и у меня во рту остается вкус крови и мятной зубной пасты. second.       Мы встретились в феврале, восьмого числа — может, я потерял счет времени, но февраль здесь — в этом городе, в этой квартире, в этой промерзшей комнате, — будто длится вечно. Хакс лежит в моей футболке: она ему до смешного велика в плечах; вокруг льды белоснежных простыней. Мои пальцы соединяют его родинки в созвездие Андромеды.       Его руки касаются моих бедер, поднимаются выше вдоль выступающих острых ребер, ударяют меня своим холодом в солнечное сплетение. Я готов молиться любому богу, чтобы этот февраль не заканчивался еще месяца три.       Хакс кусает кожу возле ключиц, проводит языком вокруг кадыка и целует яремную впадинку. Он даже дышит до жути холодно — сказочный мальчик Кай с ледяным сердцем.       Футболка беззвучно падает на пол. Простыни в кулаках Хакса мнутся, как бумага, разве что не хрустят так же.             Тучи на улице цвета ртути.