Умри, моя дорогая

Кризис Валеру не погладил по головке, а поимел в позе «раком»: уволили, машину за долги забрали, Ирунчик ушла, наговорив столько гадостей, что нехорошо стало. Накрыл, короче говоря, тотальный жизненный зверек, чье славное имя созвучно с матерным выражением, горячо любимым людьми в местах лишения свободы и не только там. Валере взгрустнулось до такой степени, что он был готов прервать свое бренное существование при помощи табурета, веревки и бруска мыла, да как-то не срослось. То ли мыло напомнило о Ирунчике и лавандовом запахе ее потливых ладошек, то ли веревки не нашлось, а шнурки показались ненадежными, то ли еще что. В общем, Валера твердо решил жить, а еще лучше – жить хорошо, отомстив тем самым всем недругам. Неделю он обмывал эту грандиозную идею, встречая по утрам бесполое, но чисто по-бабски мстительное похмелье (третий десяток лет, как-никак, завершился), проклинал идею обмывания и забывался в объятьях прохладного пивчанского, причмокивая аки младенец, прильнувший к теплой титьке. Из сего удручающего состояния Валеруна вывел дружбан Игоряша, писклявым голосом поведавший, что знает, где искать золотую жилу. - Это точняк. Это верняк. Это… это… - размахивал клешнями перед Валерой полутораметровый Казанова сельского разлива (с его слов женщины сами штабелями пред ним ложились, раздви… хм, ложились, короче, да еще по первому требованию Игоряши). - Да-а?.. – пытаясь свести разбегающиеся глазки в одну точку, промычал Валера. – И что от меня требуется?.. - Для начала одеться… - оглядев товарища с ластоподобных босых ног до кустиков на впалой груди, ответил Игоряша. – А еще лучше помыться… С последнего следовало начать, ибо немытое неделю тело благоухало так, как делают это только немытые тела и ничто больше. По углам захламленной комнаты валялись носки, достойные Музея Отвратительного, но Естественного, у дивана полукругом стояли пустые бутыли, ковер был щедро укрыт хлебными крошками, непонятно откуда взявшимися, ибо, кажется, Валерий Сергеевич питался Святым Духом. Возможно, это были остатки Манны Небесной. - Допустим, - отхлебывая из банки, открытой три дня назад, предположил Валера. - А потом мы пойдем к Плеханову … – Валера икнул, оценил, сколько еще у него пивасика в запасе, сколько самогона, припрятанного на черный день, пришел к неутешительному выводу, что недостаточно, и нужно будет в ближайшее время оторвать зад от дивана. - … И купим оптом килограмм русалок. Сначала на пробу, а там… - Валера вздохнул так тяжело, как если бы где-то взорвали населенную планету. В его ушах плескалось пиво, и не все сказанное другом дошло с первого раза. -… А там поставим на конвейер. - Кого поставим? - Производство. - Какое производство? - Русалок. Валер, ты меня вообще… - Русалок? - Ну, да. - Игоряша, зая… - Да? Валера захихикал, мелко дрожа всем телом. Бе-е-елочка пришла… Ры-ы-ыженькая, хвоста-а-атенькая… - Игорь, мне что-то… Это… Не очень… Какое, говоришь, производство? - Русалочье, - спокойно отозвался тот, поправляя тонюсенькие усики перед замызганным зеркалом. Отражение его было сине-зеленым, глазки его цвета каки здорового человека поочередно подмигивали, а ухмылочка нервно дергалась, норовя с лица слезть, но этого по причине восторженности не делая. – Русалочье производство. Сам понимаешь, у меня их разводить негде – не в душевой же кабине, а твоя ванна идеально подойдет… Полчаса и еще три минуты Игоряша приводил аргументы в пользу того, что разводить нежить нужно именно у Валеры: и детей у него нет, и район хороший, без химикатов всяких, и соседи люди добрые, и сам Валера куда как более ответственный, и из депряса русалки ему помогут выбраться, и пятое-десятое. Уговорил-таки, чертяка языкастый. Валеру привели в вид, достойный среднестатистического посетителя метро, с карточки его были сняты последние средства (у Игоряши, отца семи дочерей от разных матерей, и этого мини-бюджета не имелось). Плеханову деньги преподнесли уже в смятом состоянии, а взамен получили кулек, в котором что-то слабо шевелилось. - Не замораживать. Кормить раз в день. Воду менять не надо. Сначала пусть в ведре сидят, а через недельку в ванную запустите. И ребят, я вас никогда не видел, и вы меня, - заговорщическим шепотом заявил Плеханов, знавший обоих со времен песочницы и неоднократно ими битый с помощью подручных средств и просто конечностями в целях, безусловно, воспитательных и никак иначе. Его лысина блестела капельками пота – не каждый день он продавал запрещенных… или незапрещенных… русалок, в общем. - Конечно, - закивал Игоряша, прижимая непрозрачный кулек к груди. – Этого дня никогда не было. Расходимся. Тряслись всю обратную дорогу: а вдруг копы цепанут и заставят открыть пакет? И как потом объясняться? Валера нервно глотал слюну и непроизвольно улыбался сидящей напротив девушке. Девушка была премиленькая – тоненькая, кучерявая, совсем еще молоденькая, в толстовке с непонятной надписью и в узеньких желтых штанишках. Сначала она голубые глазки отводила, изображая стесняшу, а потом поддалась обаянию Валеруна (небритого, отощавшего, но, как он считал, с прущими отовсюду харизмой и бешеной энергетикой самца), и стала белозубо улыбаться в ответ, неловко демонстрируя брекеты. На Комсомольской девчуля с неохотой вышла, бросая уже вовсю пылающие взгляды на Валеру, отчасти надеясь, что он проявит инициативу, но тому было все же не до барышни. - Симпатичная, да? – как бы между прочим заметил Валера, поворачивая голову на сто восемьдесят градусов (вслед девице). Игоряша, ценитель всего прекрасного, обладающего парой грудей, хмыкнул. - Не-а. - В смысле? – возмутился Валерун, чей вкус поставили под сомнение. - Это пацан. Но да, довольно-таки симпатичный, хотя я в мужиках, знаешь ли, слабо разбираюсь… Оставшийся путь Валера отплевывался, хмурился и пытался найти себе оправдание. «Это все Ирка. Из-за нее я чуть гомосеком…» Вот и дом, милый дом. Милый ли? Грязновато, пустовато, жрать нечего… - Ведро? – сразу перешел к делу Игоряша. - Есть стеклянная бочка для огурцов… - О, давай. Будем видеть, как они развиваются! Налили воды из-под крана, в меру хлорированной, кстати, поставили на подоконник (к солнышку поближе) и бултыхнули туда содержимое свертка. - Еб… - подавился непристойностью Валера. В воде завис десяток комков плоти, нежно-розовой, с просвечивающими сосудиками. Десять эмбрионов. Десять, мать моя женщина, русалочьих эмбрионов. - Вот они – наши денежки, - восхищенно засопел Игоряша. – Ты только глянь, какие красавицы… Валерун «красавиц» не видел. Перед ним стоял стеклянный бочонок с какой-то непонятной хренью. Хрень не подавала признаков жизни и напоминала отдаленно «морской коктейль» в масле. - А чё мы с ними?.. – еле выдохнул Валера, простой русский мужик, обожающий халяву и вечно полагающийся на авось, а конфискованные русалки за двадцать косарей – халява. - Распродадим в частные коллекции. Ты только подумай, сколько грязных извращенцев мечтает сунуть свои причиндалы в эти миленькие ротики! А сколько мечтает попробовать ушицы! Или это мясной бульон? Все-таки до пояса человечина… Игоряша впал в задумчивую кому, периодически поковыривая в носу на предмет козяв. Валерун не мог отвести глаз от содержимого бочонка и на друга не смотрел. - Так, ладно, пора мне, - спохватился Игоряша, незаметно вытирая руку о скатерть с грушами. Груши укоризненно замигали румяными бочками в лучах заходящего солнца. Игоряша почувствовал легкий укол стыда. – Завтра загляну. Не забывай корми-ить! И он улетучился, оставив Валеруна один на один с эмбрионами. - А кормить-то их чем?.. – запоздало спохватился лопух, услышав, как захлопнулась входная дверь. Руки потянулись к пачке сигарет, но в голову вдарило, что никотин плохо повлияет на малышей. Пришлось топать на балкон. Как выяснилось после звонка Плеханову (тот говорил скороговорками, явно надеясь, что если их прослушивают спецслужбы, то они ничего не поймут), кормить можно пока сахаром, который якобы всосется через поры, а потом (недельки через две) нужно давать свежую рыбу. Валерун пожал плечами и сыпанул две ложки сахарного песка. Ничего не произошло. Розовые комки не зашевелились. Сыпанул еще пару ложек, а потом жахнул сразу полкило. Ноль эффекта. Утром не изменилось ничего, разве что примчался радостный Игоряша, принес кошачьего корма и заявил, что и этим сойдет прикармливать, когда малявочки подрастут. Валера усомнился было, но потом решил, что Игоряше виднее. - Нафиг мы их на солнце держим, они ж вскипят! – заорал вдруг Игоряша, вернувшись из туалета, где просидел не менее двадцати минут. – Накрыть их чем-нибудь надо! - Газеты подойдут? - Давай! Укутали самодельный аквариум со всех сторон, да еще и сверху прикрыли, проделав массу отверстий, через которые и решено было кидать сахар. Ну, чтоб никакие мушки не нагадили на голову русалок. Так и потянулись мучительные дни: утром прибегал Игоряша, они вдвоем заглядывали в бочонок и разочарованно вздыхали – ситуация отличалась стабильностью, а если точнее, то неизменностью. Плеханов сменил номер, база, где он обитал, опустела, интернет молчал. Никто не знал, что делать, если русалки отказались развиваться. Прошла неделя, из бочонка уже пованивало, вода там стала мутной-премутной, и оценить русалочий рост было нельзя. Валерун злился, Игоряша его успокаивал, но вскоре прекратил это абсолютно бесплатное и добровольное занятие, перестав появляться в квартире товарища. Еще одну неделю он звонил, осведомлялся, а потом пропал, и по исходу третьей Валера отправился к нему в гости. Открыла старшая из дочерей Игоряши, прыщавая, почти совершеннолетняя, приятно мякенькая в области попы. Заявила, что не видела папу с прошлого понедельника. - Кажись, батя во Владивосток уехал. Звонил, говорил, что встретил для нас всех общую маму. Дядь Валер, вы ж его знаете, он может через месяц вернуться… Валера горестно кивнул и отправился восвояси. В квартире его ждал запах разложения, гнили и селедки. В холодильнике не было даже повесившейся мыши, зато имелся годовой запас круп в шкафу, приобретенный еще Ирусей. Финансы пели «Очи черные» и что-то там про несчастного ямщика. Удручающе, верно? - Ну, что, денюжки мои, пора на свалку… Или в унитаз? – засомневался Валера, обращаясь к бочонку. Он поднял газету, задержав дыхание, и чуть не поплатился носом – из воды выскочило нечто и тут же нырнуло вглубь коричневатой жижи. – Ятить мои мандаринки… Валера отодрал все газеты и обнаружил, что жидкость утратила всякую прозрачность и представляла из себя теперь непонятную взвесь, стенки же бочонка изнутри оказались расцарапаны. Он бросился наливать полную ванну, попрощавшись с мифом, что нужно хотя бы раз в несколько дней мыться, собрался через дуршлаг слить грязную воду, но передумал и бултыхнул содержимое бочонка прямо так. Пятнадцатисантиметровая тварь заржала, обрызгав его с ног до головы. Русалка, самая настоящая (правда, мультяшная Ариэль из нее была пока неважнецкая), попыталась сделать сальто, но ничего из этого не вышло. Жирная, прямо колобок с хвостиком, кожа серая, покрытая струпьями, вместо носа дырки, плоскогрудая еще, на ручонках перетяжки, как у младенчиков. Она красотой не блистала совершенно. Валеру вырвало на коврик, когда в памяти всплыли слова Игоряши «сунуть свои причиндалы в миленькие ротики…» Ротик у русалочки имелся, широченный такой, лягушачий, но даже смотреть на него было неприятно, не то что… - Пливет! Ты мой папоська? – хлопая красными глазками, лишенными ресничек, спросила деточка. - Н-не… Да-а… - замялся с ответом Валера. И вдруг что-то в башке его, расчетливой и холодной, перемкнуло. – Нет, я твой властелин. Он и сам не понял, зачем так сказал. Силу почувствовал? - Пластилин… - мечтательно затянула мелкая и захлопала ладонями с перепонками между жирных пальцев по воде. – Ты мой пластилин! Пластилин! - Да не пластилин, а властелин! - Пластилин! Пластилин! - Черт с тобой… Ты хоть вырастешь еще, не? И почему ты одна? Где еще девять?.. Жиробасинка продолжила верещать «Пластилин!», но до Валеры и так дошло, куда делись остальные. Прикорм следовало ввести две недели назад. Не получив оного, самая живучая сестер попросту сожрала. - Кушать хочешь? - Ага! Валера вручил ей пакетик с кошачьим кормом, предварительно открыв его, и малышка, зачерпывая желе пальцами, стала стремительно уничтожать консервы со вкусом кролика. - Вк…умм…уумм… Зубы у нее, те самые, которыми она чуть нос Валеруну не отхватила, были треугольными, цвета топленого молока, а язык… Язык у крошки был черным в желтую крапинку. «Пластилин» любовался, как его чадушко трапезничает, прижавшись спиной к стене и не испытывал ни малейшего желания приблизиться хоть на сантиметр. - Как звать тебя? - Умм.. .уумм... ЧАВ-ЧАВ-ЧАВ… Шта? Звать как? Как назовешь… - Окей, - надул щеки Валера, сгребая мысли, как старую листву. – Хм… - Хочу быть… Хочу… - задумалась русалочка, присоединившись к Валеруну в подборе имени. – Даздрапермой буду, во! - И причем тут Да Здравствует Первое Мая? – удивился новоиспеченный папашка. - Просто. Май. Весна. Труд, - глубокомысленно заявила цыпа. Ее речевые навыки улучшались с каждым мгновением, а знания об окружающем мире она черпала откуда-то изнутри. – Еще жрачка есть? - Хватит, итак толстая, - буркнул Валера и добавил чуть слышно: - Никто такую покупать не захочет… Даздраперма заревела белугой (дальние родственники русалок, между прочим), и Валерун пожалел о сказанном. У него даже рука потянулась погладить девочку по голове (лысой, кстати), но он вовремя спохватился. - Ну не хнычь ты, похорошеешь еще… Подрасти чуть-чуть только. - А чуть-чуть – это сколько? – деловито приосанилась малышка. - Не знаю я… Недолго. Оно и впрямь оказалось недолго. На следующий день, когда Валерун, полночи во сне убегавший от страшного гигантского кролика, а еще полночи отбивавшийся от Даздрапермы, требовавшей соития, явился в ванную, он не узнал дитятю. Теперь в ней было полметра, на голове отросли пепельно-блондинистые волосы до плеч, ресницы появились чернющие и густющие, глаза позеленели, носопырка появилась, кожа порозовела, а струпья плавали пластинами на поверхности, отпав с нежного личика. - Воу. Да ты красивая, - честно сказал Валерун. Даздраперма заулыбалась, игриво щелкнув треугольными зубами. Явно рисуясь, она-таки сделала сальто – вытянувшееся и оттого заметно преобразившееся тело теперь было способно на это. Правда, учитывая размеры ванной и глубину, красотка чуть было не сломала шею. – Так, надо бы эту гадость слить и залить свежей водички… - Давай, - дружелюбно согласилась Даздраперма, кокетливо помахивая хвостом, на что Валера покраснел. Русалочка выглядела как подросток (в миниатюре и хвостатый), потому у него в мыслях не было в тот день вестись на призывы нимфетки. – А что у нас на завтрак? Я люблю яичницу… Как в реальности русалка может любить яичницу, остается загадкой, но у Валеры не было яиц в холодильнике. - Прости, подруга, есть будем кашу. Ты ничего не имеешь против гречки? - Нет, не имею, но и не перевариваю, - спокойно заметила девчонка. Валерун вздохнул, ибо на свежую рыбу, прописанную Плехановым, у него не было средств. – А мы «Игру Престолов» смотреть будем? Жив там Сноу, нет? - Откуда ты вообще?.. - Я много чего знаю, - улыбнулась Даздраперма. – Тащи сюда комп… Как выяснилось, Сноу ее интересовал по причине «симпатишности». Не меньше ее интересовал вампир Эдвард и малыш Бибер. Валерун плевался, но чем бы дитя не тешилось. Еще Даздраперма обожала Егорку Крида, знала наизусть все его песни и орала их, напившись чая (не фиг рыбе чифир наливать было) часа два кряду, пока не пришли соседи снизу. Требующих тишины она послала в и на детородные органы их же родственников, после чего прилегла покемарить, но, увы, ненадолго. Валерун тем временем тщетно пытался дозвониться до Игоряши. - ВАЛЕРА! ВАЛЕРА! ЛЮБОВЬ, НАДЕЖДА И ВЕРА!.. – звала своего опекуна, властелина и пластилина русалка. – ВАЛЕРА! Валера явился на зов, неся в руках добытую откуда-то из заначки сайру с овощами. Даздраперма плотоядно облизнулась и когтями вскрыла жестянку. - Вку-у-усненько… А червячков нет? - Нет. Могу накопать. Там в сквере… - Не. Я вот че думаю… Деньжат тебе подзаработать надо, - облизывая пальцы, замычала русалка. - Да... – радостно закивал Валерун, наивно полагая, что как в сказке полурыба чем-то поможет. – Что предлагаешь? - Ничего. Просто факт сообщаю, а то мы так коньки скоро откинем… На работу не пробовал устраиваться, а? Здоровый лоб, руки-ноги при тебе, а дома чахнешь… Стыдоба! Валера выдохнул, аки бык разгневанный, ножкой по полу заерзал, разгон имитируя, да и вышел из ванной в разочаровании. Вот шмакодявка мелкая! Ничего, завтра ты уже будешь дамой в самом соку, учитывая скорость развития, и я найду тебе применение… - И не вздумай из меня блядину делать! – крикнула через дверку рыбеха. – Не для того моя розочка цвела… Какая именно розочка она не уточнила. Игоряша не брал трубку, а Валерун понятия не имел, как найти клиента: гурмана ли, извращенца, коллекционера нечисти или кого другого. Где ж объяву вешать? На сайте знакомств, что ли? А может, в зоопарк сдать? И детишкам благо, и… - Слышь, гондон, только попробуй меня по рукам пустить, я все члены пообкусываю… Чмошник, я серьезно… Нет, в зоопарк детям на радость – не вариант. Если только рот заклеить. - А я тебе зубы пассатижами выну! – рявкнул обиженный Валерун. Вообще-то про здорового лба она правду говорила, но ведь кризис… - И когти все выдерну!- В ванной наступило затишье. Ни песен Крида, ни мата, ни угроз. – Эй, ты там живая? Ничего не ответила Валеруну рыбеха. Спать легла. А утром… Утром она действительно расцвела так, как расцветают девы – кудри вьются, глаза зеленым ядом горят, розовые полные губы зубами-жемчугами прикусываются, румянец скромности (ложной, господа, ложной) во всю щеку… Ну, и грудь, конечно, размеров внушительных, формы и упругости изумительных, а талия тонка, и изгиб хвоста волнует воображение… - Приве-е-ет! – поздоровалась русалочка, белы руки за голову заводя и томно на Валеруна поглядывая. Она с трудом теперь умещалась в ванне, и хвост ее торчал из воды чуть ли не под прямым углом. – Как спалось?- Валера дар речи потерял. Хороша чертовка. Дьявольски хороша. – Чего стоишь? Ну, иди ко мне… Ничего она ему не прикусила, не откусила, была нежна, старательна и возмутительно опытна в горловом минете... Валера ей, соответственно, зубы оставил, как и когти. И вообще, это была любовь… Да-да-да. - А ты мне русалочек родишь? – шептал Валерун на ушко своей голубе, обнимая ее холодное мокрое тело. – Я детей хочу… - Я икру намечу, - улыбалась ему Даздраперма. – Много-много! Но сначала надо быт устроить… И ведь наметала. Правда, они первую партию по хлебу с маслом размазали. Ничего получилось, вкусно. Финансовый вопрос продолжал висеть в воздухе, пока не созрела вторая партия – ее-то как раз продали, и понеслось… Игоряша не появлялся, а дело, им предложенное, цвело как сады в мае. Деньги текли рекой, клиентская база только расширялась, мук совести не было – продавали же икру, не младенцев. Курьеры только и носились из квартиры Валеры в особняки толстосумов. Даже парочка высокопоставленных чиновников оказалась замешана… О, это были великие времена черного русалочьего рынка! Каким-то чудом из ровесниц Даздрапермы выжили всего две русалки, но обе оказались бесплодны, и Валерун, таким образом, стал своего рода монополистом. Хвостатая любовница возвела его на вершину мира – на его счете в какой-то момент лежала цифра с таким обилием ноликов, что у меня пальцы не поворачиваются набрать их на клавиатуре. Пара пила по утрам шампанское, закусывая лобстерами, резвилась в огромном бассейне, плавала в океане (они решили перебраться в Австралию, на побережье), жила полной жизнью. Кстати, детей они при себе так и не оставили (это ж сколько денег!), и может быть поэтому Валерун увлекся одной юной особой по имени Фрося, тоже хвостатой, между прочим… Она приходилась ему уже правнучкой (господа, это почти не инцест!), жила сама по себе в океане (после трех лет сексуального рабства ей помог бежать добрый клиент), прибилась к берегу случайно и понеслось… Фрося не выносила мозг, ничего не требовала, не умела резко выражаться, да и вообще была трепетной, милой и скромной – противоположностью, проще говоря, страстной тигрицы Даздрапермы. Валерун разрывался между ними, любя обеих, любя любовями разными, но равными. С одной – пять лет брака позади, с другой – молодость в крови. Фрося дарила себя безвозмездно, Даздраперма стала родной и сделала из него Человечище. Предать Фросю – предать себя нынешнего, предать Даздраперму – себя того, еще нищего и никому не нужного. - Оставь меня! - просила молодая пассия, не выпуская его рук из длинных точеных пальцев. – Молю! Жить в этом обмане, в этом грехе… Она рыдала пресными слезами на груди Валеруна, и тот не знал, куда деться от нежности к этой чудной русалочке, способной даже отпустить его, лишь бы добро и справедливость торжествовали. - Не рви душу, Фросечка. Ты – все мое. Я с ней расстанусь… Ага. Ща. Как же. Даздраперма икру больше не метала, да больше и не надо было, зато метала гневные взгляды на любовничков - сукин сын не постыдился притащить Фросю в дом - и нисколько не стеснялась. Она твердо знала, что правнучка в доме не задержится. Валерун как-то вернулся к ужину с переговоров чуть ли не мирового уровня (он теперь был важной птицей, любившей самоутвердиться в политике), сел на бортик бассейна, чмокнув супругу в кончик хвоста (интимно, да), и стал рассказывать что-то о своих делах, активно попивая вискарь и закусывая отличным стейком из рыбы. Вы поняли, куда я клоню? - Обалдеть… Какая прожарка… - чуть ли не постанывая от наслаждения, молвил Валера. – А как там Фросечка, я звонил ей… - Фросечка? – заулыбалась Даздраперма. – А Фросечка прожарилась! Что там было! О-о-о! Словами это не передать! Если бы кто-то взялся снять кино, то саундтрек бы был «Die, Die, My Darling!» Умри, умри, умри, моя дорогая, Не произноси ни единого слова… Валерун, пыхтя, попытался вытащить полурыбу из воды, но ничего не получилось (не качок он был, не качок), а потому около часа носился вокруг бассейна с топором (не интеллектуал он был, не интеллектуал). Даздраперма клялась в благородности мотивов и своей вечной любви. Она рычала на него, упрекая в предательстве, потом верещала, что обожает его, потом снова упрекала – в кровосмешении, и снова – повторяла, что они созданы друг для друга. Умри, умри, умри, моя дорогая, Просто закрой свои хорошенькие глаза… Валерун додумался-таки слить воду и носился за мелькающей женой, с трудом маневрируя на скользкой поверхности, тогда как русалка кричала, что родила ему стольких детей… Ну, могла родить…. Валера кинулся душить Даздраперму. Красавица начала уже синеть, глаза ее закатывались, но она сумела повалить супруга, энергично вышибая из него дух мощными ударами хвоста, а затем вонзила зубы в шею любимого, вырвав кусок мяса... Не плачь по мне, детка, Не плачь по мне, детка… Валерун схватил русалку за длинные волосы и стал бить лицом о дно бассейна, вмиг окрасившееся в цвет крови. Еще раз, и еще… Конченая девушка для конченого парня… Боги, сколько загубленных душ – их родных детей - оказалось в рабстве? Сколько невинных ртов приняло вялые залежавшиеся члены, сколько рыбьих тел пошло в супы и заливное, сколько несчастных было забито тварями забавы ради, сколько погибло в экспериментах, сколько икринок они сами съели?.. Получай, подельница, получай… Не плачь по мне, детка, Сейчас твоя жизнь растекается по полу… Даздраперма перестала дергаться. До Валеруна дошло, что он голыми руками (про топор-то он и не вспомнил) размазал свою великолепную русалку по кафелю. Из шеи хлестало, в глазах темнело, тело становилось ватным. Валера повалился подле жены, чувствуя, что это конец. Я увижу тебя снова, Я увижу тебя в аду… Любовь прошла... Или нет? А может, они помирятся еще, сидя в одном котле?..