***
— Кто это? — интересуется Чимин, ткнув палочками в сторону молчаливо сидящего рядом с Тэхёном черноволосого, хмурого, красивого парня. — Без понятия, — хмыкает тот, ни на секунду не отвлекаясь от своего обеда. Ещё бы: рис в баночке, тушеные овощи, дурманяще благоухающие приправами, и кимчи — какое ему дело до какого-то там парня, когда перед ним такое. Важнее всего: что ему положить в рот первым — кусочек капусты или масляно блестящую помидорку? — Вы пришли вместе, я видел, — продолжает Чимин, разглядывая, нет — пожирая незнакомца взглядом. Чёрная, словно сажа, челка чуть приподнята, пробор достаточно открывает лоб, миндалевидные глаза смотрят с холодным расчетом, словно он заранее знает, что из себя представляет Чимин и почему ему можно подходить к Тэхёну на шаг ближе, чем остальным. Кроме того, этот хмурый пижон одет с иголочки — зауженные светлые джинсы, массивный кожаный ремень вокруг достаточно тонкой для парня талии и — о мой бог — второй такой вдет в джинсовые шлевки на правом бедре; остроносые ботинки от иф сен лоран и хлопчатобумажная чёрная обтягивающая накаченные руки майка. Вот же ж щеголь — Чимин чуть не роняет в тарелку слюни. — Он шёл за мной от метро, — говорит Тэхён и продолжает есть. Чонгук наблюдает за тем, как тот подцепляет палочками клейкий рис, с усердием, достойным отдельных аплодисментов, скатывает его в большой, едва ли склонный к тому, чтобы целиком поместиться во рту с первого раза, шарик и без особых усилий отправляет в топку. Чонгук моргнул два раза подряд, или как такое случилось? Удивительно, но Тэхён настойчиво работает челюстями, раздувая ноздри от удовольствия — кровь приливает к щекам от того, что он не дал еде достаточно остыть. Чимин несдержанно хмыкает, привлекая к себе внимание даже тех, кто сидит за соседним столиком. — Ты явно этим наслаждаешься. — Мнуф фа фшт... — А? Тэхён выставляет перед собой указательный палец, призывая дать ему секунду на пережевывание пищи. — Ну а что, — закончив, сыто произносит он, — когда я спросил его, какого хуя происходит, он ответил, что я вкусно пахну. Не то чтобы Тэхён приукрасил или как-то исказил действительность, но Чонгук всё равно предпочёл бы иную формулировку. Теперь же Чимин откровенно ржет над ним. — Выходит, ты понравился оборотню. Тэхён цокает палочками, кривя рот: да кого, блин, волнуют эти волки? Вымирающий, злобный, голодный до человечинки вид. До сегодняшнего дня он вообще думал, что их всех перевезли в другой сектор и закрыли под ключ, а тут на тебе. Тэхён переводит на парня сердитый взгляд: ну да, красивый, стройный, одет прилично, но для полноты картины ему не хватало только волка, ей-богу. И так по жизни сплошные подставы. — И как же тебя зовут, мохнатый? "Мохнатый", — передразнивает Чимин напротив, заливаясь смехом и прикрывая ладонью рот. — Чонгук, — произносит парень, и не только у Чимина, у Тэхёна тоже мурашки по спине бегут от его голоса и внимательного, глубокого, как воронка, взгляда. — И что, Чонгук, тебе правда так нравится мой запах? Тэхён старается смотреть оборотню в лицо, но долго почему-то не получается — наверное, всё дело в глазах, в том, как тот держит спину, как сидит рядом, по-хозяйски раздвинув ноги, и наклоняет голову, выставляя скулы. — Правда. Тэхёна бесит то, что он вынужден первым опустить взгляд — собственная беспомощность, неуверенность, непонятно откуда взявшаяся неловкость перед чужаком выводит его из себя. Не он — тот, кто шёл за незнакомым человеком от метрополитена. Не он — тот, кто ухватил за предплечье перед входом в муниципальную собственность. Не он — тот, кто разбрасывается чем-то вроде "ты вкусно пахнешь, поэтому я буду везде ходить за тобой". Но отчего-то сердце ухает в пятки, когда он слишком долго смотрит в чужие холодные — ведерко со льдом для виски, не иначе — глаза. На мгновение ему кажется, что они блестят карминовым цветом. — И как же я пахну? — Моим, — спокойно говорит Чонгук, словно это ничего не значит. Пытавшийся отпить из горлышка зелёный чай Чимин благополучно заплёвывает стол и ещё с минуту душераздирающе откашливается. А Тэхён роняет лицо в ладони: — Пиздец. Приехали. Меня хочет оборотень.***
— Стой, Чонгук, перестань. Чёрт, да притормози ты уже! Чонгук кривится и с недовольным выражением отодвигается сантиметров на тридцать. — Дальше, — хмыкает Тэхён, скрестив на груди руки. Плюс десять сантиметров расстояния. — Мне повторить? Ещё дальше! Наконец Чонгук оказывается на другой стороне большущего дивана. — Нет, ну, серьезно. Это просто невыносимо, — Чонгук слышит участившееся биение чужого сердца — взволнованный трепет бешено машущей крылышками птички, видит пылающее от смущения лицо и чувствует в воздухе насыщенный острый запах возбуждения, пока Тэхён тщетно и демонстративно трёт шею, якобы пытаясь стереть чужую слюну. Под широкими штанами и длинной красной худи у Тэхёна стопроцентов стоит крепко и грозит стоять ещё долго, поскольку то, с какой периодичностью тот оглядывается на губы Чонгука и сам же прикусывает нижнюю губу, говорит, что он хочет, дико хочет быть оттраханным прямо здесь и сейчас. Но что-то — и насупленные брови тому свидетельство — заставляет его отказывать себе в исполнении желаний. И Чонгук намерен узнать что. — Ты же хочешь меня, — говорит он самоуверенно, но не самодовольно, без ухмылки, скорее от негодования, мол, и в чем же дело. Щеки Тэхёна в ответ вспыхивают ярче звезды на рождественской ёлке. — Нет. — Да. — Нет! — Я наполовину волк, Тэхён, и чувствую, когда ты возбуждён. Тэхён краснеет — хотя куда уж больше — и снова прячет лицо в ладони, натянув на запястья рукава худи: — В этом-то и проблема. Ты лишь наполовину человек, и я не знаю, что будет с тобой в полнолуние. Чонгук удивлённо вскидывает брови: — Ты меня боишься? — но, принюхавшись, не чувствует кислых ноток испуга. Тэхён отвечает честно: — Нет, не тебя. И мысленно Чонгук соглашается — правильно, его не нужно бояться. Уж кому, а Тэхёну он точно не причинит вреда. Не обидит и никогда не сделает больно. Исключение, если только тот сам этого захочет. — А кого тогда? Диван мягко прогибается, когда Чонгук садится на пятки и снова подползает к Тэхёну, пытающемуся спрятаться за растянутыми рукавами — ладонь скользит под кофту, горячая и сухая, немного шершавая, и от соприкосновения с кожей, парень судорожно втягивает живот. А как манит: длинные совсем девичьи ресницы и глаза за серыми линзами, волосы цвета персиковой кожуры, не то оранжево-тёплые, не то цветочно-розовые, родинки эти повсюду. — В любой момент тебя могут заслать чёрт знает куда, — делится беспокойством Тэхён, и Чонгук слышит набатом биение его сердца — ту-дум, ту-дум, ту-дум, сто пятьдесят три удара в минуту, учащенное, сбивчивое, потому что боится, волнуется, говорит непоследовательно и откровенно. Какой же он всё-таки потрясающий, его Тэхён. Его Человек. Чонгук кивает — прижимаясь губами к сжатым до побеления в кулачок пальцам, к спутанным волосам на виске, мусолит трижды проколотую мочку уха — пока Тэхён не выдыхает рвано, пока вообще не забывает сделать вдох, расползаясь и нежась в уверенных ласках. — Хочу вылизать тебя всего, — говорит, почти рычит Чонгук между поцелуями, — можно? — Дурак, — хнычет Тэхён и притягивает его к себе, зажмуриваясь, — не спрашивай меня о таком. Чонгук глухо ругается, потому что — ну нельзя с ним так, нельзя быть таким, нельзя не давать ему ни единого шанса на удержание контроля над голодным, скалящим пасть волком. В конечном итоге, Чонгук думает, что один раз — из сотни, чего уж там — можно заставить Тэхёна немного покричать. И смыкает челюсти на оголенном плече, вонзая клыки под кожу, оставляя на нём свой запах и свою метку. На-ве-ки.***
Уже спустя полгода, Тэхён думает, что по ощущениям они были вместе всегда, просто какое-то время Чонгука где-то — хрен пойми где — носило, и Тэхён существовал сам по себе, но с неизменным предчувствием, что тот рано или поздно вернётся и все наладится. Прямо скажем, в их жизни ничего не изменилось — Тэхён по-прежнему неудачник, учится на авось, спит на лекциях и носится по жизни как угорелый. Просто теперь ещё есть Чонгук, который никогда и ни при каких обстоятельствах не оставляет его одного и следует по пятам преданной псиной. — Чонгук, сидеть. — Чонгук, фас. — Чонгук, место. — Апорт!.. — Ещё раз назовёшь меня собакой, и я тебя пополам сломаю. Гордыня Тэхёна растет в геометрической прогрессии по мере того, как все его друзья узнают, что теперь у него появился персональный ручной оборотень. — Лучше любой собаки, — хвалится Тэхён в кругу посвящённых, — вычёсывать и выгуливать не нужно, все тапки в целости, на коврик не ссыт. — А как оборотень ведёт себя в полнолуние? Растерявшись, Тэхён роняет красноречие под ноги и потупляется, нервно потея, а Чонгук, потирая кончик носа, пытается скрыть самодовольную ухмылку. — Когда как, но вообще у всех сугубо индивидуально, — в конце концов, бормочет парень, неуверенно ерзая на скамейке, пока ладонь Чонгука ненавязчиво блуждает по его спине. — Всё зависит от связи, — подхватывает тот, замяв неловкую паузу, — если партнёр часто испытывает сильное сексуальное возбуждение, то в полнолуние волк может перенять контроль, дабы полностью удовлетворить свою пару. — Вы имеете в виду узел? Чонгук кивает: — Это тоже. — То есть, волк так или иначе постарается осеменить самку? Нужно ли говорить, что после этих слов Тэхёна чуть удар не хватил от смущения? Чонгук усмехается: — Даже больше. Волк не успокоится, пока пара не будет полностью удовлетворена, или пока он не почувствует, что сцепка прошла успешно. — А бывали случаи оплодотворения мужских особей? Короткий насмешливый взгляд на бьющегося в предсмертных муках и бессвязно булькающего Тэхёна — в мыслях Чонгук уже рисует картину совместного будущего: волчата, соблазнительно сползающая с плечика футболка, зажившая метка, действующая на него все так же провоцирующе, родинки, шумная возня в постели, очередная сцепка, влекущая за собой преумножение его семейства и возрождение древнего рода. — Мы уже работаем над этим. — Чонгук, мать твою! — возмущенно цедит Тэхён. — Ещё одно слово, и я собственноручно отведу тебя к ветеринару и прикажу кастрировать! — Силёнок не хватит, — усмехается Чонгук и получает смачный пинок в голень. Любопытно, что Тэхён в этот раз даже не пытается с ним спорить — знает уже, научен опытом, что все попытки брыкаться оборачиваются ему боком. Вернее, сексом. Хорошим таким, многораундовым, многочасовым сексом. Поэтому гнать бочку на собственного ручного чистокровного оборотня — себе дороже. Ох уж эти волки.