Blue Angels

Сравнимое по синеве с яйцом дрозда чистое небо с отдалённым рёвом прочертили пять чёрных полос. Они вдруг сломались на пустом месте и понеслись к земле, оставив на месте своего поворота аккуратный загиб, подобно тому, какой делает швея, кропотливо выкладывая ленту в нужный орнамент. Однако она делает это медленно, а дымовые метеоры могли на такой скорости снести собой гору — и всё равно манёвр вышел гладким, идеальным даже по своей математической точности. Перечертившая небосвод в очередной раз полосатая дорога отняла у группы всего пару секунд, разогнав их ещё больше, затем — ещё более головокружительный вираж, завязавший петлю у самой земли — и снова ввысь, пригибая дикую траву и вздымая раскалённую пыль взрывной волной своей скорости. Они не просто носились, они не просто летали, они творили своей магией, вырисовывая стилизованный цветок распустившейся розы, занимавший всю ярко-голубую даль. Какое чувство габаритов, собственного тела, направления, команды! Этим мастерством владели только «Вандерболтс». Лихо закрутив гофрированную серединку цветка, летуны мягким движением оттолкнулись от копыт друг друга и величественно распались звездой, в падении поправляя расползавшийся дым и не давая розе потерять форму. Захваченный восторгом разум наблюдателя и не задумается, как сложно в свободном падении вперёд затылком делать сразу две вещи: вправлять непослушную структуру и делать вид, что это не вызывает никаких усилий. Пятёрка синхронно удалилась от шедевра, а в следующий миг свет на секунду дрогнул — и капитан Вандерболтов, незамеченным сапсаном спикировав со стороны солнца, влетела прямо в середину цветка, но, не тронув её, за долю секунды совершила неуловимый манёвр и ушла от столкновения. От этого места волной разлилось по розе переливающееся огненное марево, застывшее в тучевых границах. Оно играло и горело, подсвечивая их красным и поджигая цветком целое небо. Вандерболты, издалека смотря на плод своих трудов, облегчённо и благоговейно вздохнули. — Что ж, пони, мы сделали это! — одобряюще сжала копыто в кулак Спитфайр, подлетая к своей команде. — Принцесса Селестия сможет гордиться нами в день Солнцестояния. Снова. Только вот… — благодушное выражение слетело с её лица, и огненная пегаска устроила разнос. — Соарин! Мне побить тебя, чтобы ты уже понял, что поперечное сечение — это не Дискордова кобра? Сюрпрайз! Что, крылышки слишком чистые, чтобы ими по земле черкнуть? Если бы нам не выступать через неделю, я бы их тебе… Самая молодая из группы висела в воздухе, взмахивая крыльями так бодро, что никто бы и не подумал, как глубоко она задумалась. Да, Рэйнбоу Дэш и здесь оказалась самой юной, но теперь всё было по-другому. В летнем лётном лагере из её жеребячества к кобылке-вундеркинду с гривой невообразимой расцветки было «особенное» отношение в самом негативном для неё самой смысле. Воспитатели и инструкторы боялись, что старшие — намного! — жеребята зашибут её, бросят в играх в неконтролируемый воздушный поток или вообще швырнут с облака. Маленькая Дэш была быстрейшей, но быстрейшей она была также в том возрасте, когда вес для юных пегасов имеет судьбоносное значение. Зато что было теперь! Да, она по-прежнему была много легче остальных пегасов, к тому же, пожертвовала красотой ради мечты, отказавшись от столь привлекательных для жеребцов пышных фланок и променяв их на тонкие, налитые мышцы. Да, она вновь оказалась последней по возрасту, хоть и была раздосадована, что не стала самым молодым Вандерболтом в истории. Но с неё спрашивали даже строже, чем с остальных, чтобы она не смела расслабляться. И, Селестия, как же ей это нравилось! Драйв и энтузиазм, с которым она бросала вызов самой себе, заставляли её чувствовать себя живой, как никогда прежде. Всё же врут те, кто говорит, что худшее наказание — это сбывшаяся мечта; стать одной из «Вандерболтс» начертано у этой цветастой сорвиголовы на роду! — Рэйнбоу Дэш! — вырвал её из радостных, восторженных мечтаний грубый окрик. — Что это за дебильное выражение у тебя на морде во время полёта? Ты как будто боишься облажаться, потому что с неба льётся дождь из сидра! — Только выражение лица? — тупо уточнила новенькая. — Имидж — не пустой звук для «Вандерболтс», — лекторским тоном ответила Спитфайр. — Мы — не просто команда крутых летунов, способных выполнить фигуры высшего пилотажа даже во сне. Мы — военная единица. Элита! Лучшие из лучших! Никто не должен забывать об этом, никогда. На этом всё. Можете отдыхать. Все, кроме Крэш, если она забыла. Радужногривая, с трудом пытаясь отойти от небесного наркотика и вернуться в реальность, невпопад отсалютовала. Смысл слов Спитфайр дошёл до неё не сразу, но она, конечно же, помнила, что всё ещё должна чистить площадку Вандерболтов. Оставался последний день, но его нельзя было пропускать. Сегодня, конечно, летуны тренировались над заброшенным пустырём вдали от всех городов, но это не значит, что плац без них простаивал. Уборка была в самом разгаре, когда тёмная неприметная дверь позади Дэш открылась, и её одинокую обязанность разбавил чей-то визит. Пегаска повернула уши, а затем и голову. — Что-нибудь хотел, Соарин? — повернулась она обратно к швабре. — Да, помочь тебе. Рэйнбоу насторожилась. Она доверяла своим партнёрам, но обычно между ними царила атмосфера подколов и довольно жёстких розыгрышей, а взаимопомощь и работу сообща можно было встретить разве что во время трюков или экстремальных ситуаций. — Серьёзно? — бесцветно отозвалась Рэйнбоу, возвращаясь к работе. — Спасибо, очень мило, но я почти заканчиваю. Причём не уборку, а месяц стажировки. Соарин, пропустив язвительный тон мимо ушей, тоже стал собирать мусор. Вот уж за каким занятием Рэйнбоу Дэш не могла вообразить заместителя капитана. Она положила подбородок на скрещенные на швабре копыта и молча наблюдала за жеребцом. Тот в какой-то момент, устав постоянно дёргаться от пристального взгляда, утомлённо спросил: — Что? — Ничего. За исключением того, что… в общем, что тебе мешало помочь мне раньше? — Традиция Вандерболтов, — расплылся в кривой улыбке пегас. Один взгляд на лицо Рэйнбоу сказал ему, что это не прокатило, однако пегаска вдруг расслабилась и почти снисходительно ответила: — Ладно, можешь помочь. Мне не слишком-то нравится этим зани… то есть… — Ничего, Дэш, — засмеялся Соарин. — Я и сам не любил эти «стажировки». Только мне пришлось намного хуже: меня поставили на уборку жеребячьих раздевалок. Рэйнбоу непритворно ужаснулась. Пегаска как-то заглядывала в такую: это случилось давно, она ещё была пустобокой кобылкой, но до сих пор в ней жила уверенность, что этим рядам конца-края нет. Тогда она почувствовала восторг, зависть и столь милый и близкий ей бунтарский дух. Теперь, месяц проубирав очень приличный по сравнению с тем гадюшником плац, она поняла: после трёх дней подобного издевательства сама бы ушла из команды с такой скоростью, что только крылья бы мелькали. — У-ужас, — искренне протянула радужногривая. Она смела весь собранный мусор в совок. — А за что это тебя так? Оставшееся время уборки пролетело незаметно. Партнёры рассказывали друг другу истории и смеялись надо всем подряд, а после уселись рядом друг с другом на трибунах, чтобы поговорить ещё немного. Завтра выходной, и все пегасы разлетелись по домам. Спешить было некуда… — Пинки Пай, значит? — после очередной байки уточнил синегривый пегас, улыбаясь. — Вкусная фамилия. — Я бы тебе рассказала про то, как мы попытались организовать для неё сюрприз-вечеринку, но у меня такое чувство, что скоро настанет рассвет, — почесала копытом щеку Рэйнбоу, хмуро глядя на ночное небо. — Да, ты права, — спохватился жеребец. — У меня, всё-таки, были планы на завтра… «И-ди-о-от! У тебя же были планы на завтра!» — мысленно дал себе передней ногой в лоб Соарин. Только вот после непринуждённого разговора с новенькой ему почему-то захотелось отменить их все, как будто любое планирование было лишь попыткой обмануть себя, занять время и, возможно, пустоту в своей душе. — Пока, — весело помахала ему копытом Рэйнбоу, улетая. — До вторника, Клиппер. — До вторника, — медленно согласился Соарин, в нерешительности оставаясь на месте. — До вторника… Дэш. Только влетев в свой облачный дом и начав засыпать, радужногривая пегаска вяло подумала то, о чём тут же забыла: «Он не назвал меня Крэш».