Alive.

Где опасность и бред - там живые могилы. Нас за верность и хлеб поднимают на вилы. Этой осенью платим за свет. Пляшем на виражах, повороты веками. И никому нет конца, даже тем, кто не снами. Наша песня с тобой в облаках.

Его жизнь оказалась мерзкой, бездушной сукой. Настолько гадкой и отвратительной, что склизкий, обагренный кровью гной вытекал через рваные раны на её лице. Она была ужасна, безумна и хотела сделать его таким же. :::: - Ты не должен был появляться на свет, Никлаус. – Слова циничные и злые неприятно царапают. Они горячие и отвратительно искренние, кровавым клеймом, выжигаются где-то внутри. Они остаются, а слёзы, противные и солёные, всё бегут, стекают по подбородку. Его мама плачет, и её невероятно красивое лицо покраснело, а глаза, всегда такие родные, загорелись ненавистью. Ярой и ослепляющей. – Господи, лучше бы тебя не было. Не было вовсе! :::: Ему всегда казалось, что он не человек – труп. Всегда, даже в те минуты, когда сердце ещё билось, а кровь, своя – не чужая – бежала по венам. Он не чувствовал себя живым, он не чувствовал себя, вообще. Просто кожа и кости, оболочка, осязаемая и реальная, без души. :::: Жажда захлёстывает его с головой, в какой-то момент становиться целью существования, его персональной религией. Он просто перестаёт быть собой, перестаёт различать оттенки вокруг. Остаётся только багряно-красный, цвет его безумия, его помешательства. Он пробует кровь в первый раз и меняет всё. Абсолютно всё, потому что изумрудные глаза его жертвы стекленеют. :::: Он не думал о будущем, не загадывал, потому что не хотел ничего. Ему было плевать, что дальше, было плевать, что сейчас. Было плевать на всё, ведь жизнь, гадкая и мстительная продолжит ломать его. Перегнёт через колено и зароет в земле ближайшего кладбища. :::: - Как думаешь, где мы будем через сто лет? - Нас не будет через сто лет, Бекка. - Равнодушно разглядывает трещину на стене, даже голову не поворачивает. Просто издаёт какие-то звуки, которые и словами назвать сложно. Сухие и абсолютно незаинтересованные. - Что ты такое говоришь, Ник? – Лазурные глаза расширяются от удивления, а милое детское личико искажается в возмущённой гримасе. - То, что есть на самом деле. – Неопределённо пожимает плечами. – Никто не живёт так долго. Никто. :::: Того кладбища, на которое уже давно никто не ходит, про которое забыли, потому что, он уверен, что никто не принесёт ему цветов и не поставит аккуратное каменное надгробие. Всем плевать на него, а он пытался сделать так, что бы ему стало плевать на всех. Гармония, почти абсолютная. :::: Земля – грязная, мокрая кладбищенская земля – пачкает одежду, кожу и, кажется, даже все внутренности. Она повсюду, зловонная и до жути отвратительная, она пахнет смертью, разложениями и почему-то пеплом. Ему больно, так больно, что отчаянные солёные слёзы стекают по щекам, впитываясь в вязкую землю, застывая в ней ещё одним напоминанием чьей-то боли. Он зачем-то поднимает перемазанные грязью и алой кровью руки и смотрит на них. Сегодня он убил в первый раз. Убил себя. :::: Он уже не помнит, что такое чувства. Да и, наверное, не помнил никогда. Просто пытается вжиться в роль, учит свои реплики и занимает место в Игре, которую все так опрометчиво называют жизнью. Жизни уже нет. Все мертвы, все стали куклами. Почти живыми, но всё же пластмассовыми куклами. Ненастоящими, неправильными. :::: Твой отец не любил тебя, и тебе кажется, что никто не полюбит! - Он не хотел слышать эти слова, Господи, как же он не хотел слышать эти слова. Они преследовали его веками, травили душу и покрывали сердце рваными шрамами, но никогда не звучали вслух, не застывали в воздухе, подобно молнии. Яркой, смертельной молнии, которая сейчас разрезала его на две части. А Кэролайн не поняла этого. Просто стояла и смотрела на него, так зло и яростно, как когда то смотрела на него мать. И он почему-то замечает, что они похожи. Едва-едва, возможно, только в его рассеянном, извращённом видении. Но похожи. Он думает, что они обе ненавидели его, и, наверное, оказывается почти прав. :::: Он потерял веру в людей так давно, что и не помнит вовсе, как это – доверять. Его предали, и он тоже предал. Тысячи раз, миллионы. Слишком часто, чтобы сохранить в себе хоть что-то человеческое. :::: - Мальчишка! – Грубое и обидное, ядовитое почти. Он привык к этому, его приучили. И теперь уже всё равно, как называет его отец, как ненавидит мать, как он сам себя проклинает. Самое главное, что когда-нибудь он сможет вырваться, сможет стать сильным. Сильнее, чем они. Сможет. :::: Ему всё равно, потому что всё, что можно, он уже потерял, лишился самого главного, и теперь уже плевать, что трупы не умеют разговаривать, и что он долбаная ошибка природы, которую срочно нужно уничтожить. Плевать, потому что в редкие моменты он понимает, что ещё жив. Он дышит и ходит, чувствует. Злость и ненависть, но чувствует. Его зовут монстром и чудовищем, но ему страшно. Он боится, ощущает и ошибается. Просто он живой. Живой.