Ветви тянутся к солнцу

Услышав шаги, Хаширама бросился к двери. Но открылось только маленькое, по росту взрослого мужчины окошко, и он увидел глаза отца, темно-коричные, крепкие, в черную крапинку. Зрачки блестели, как спинки жуков. — Как дела, сын? — спросил Буцума. — Выпусти меня! — Пока ты еще не понял, почему ты в подвале, — показалось, что в старый голос скользнул вопрос. Буцума вздохнул. Склизнула металлическая задвижка. — Подумай еще, — сказал он и ушел. Хаширама сел на холодный пол, уткнулся подбородком в колени, как малое дитя. В подобной позе здесь приходилось проводить много времени, и он по-своему даже привык. Приходил в своего рода умиротворение, и он начинал нащупывать узелок тепла и света в груди, чтобы сосредоточиться всеми мыслями вокруг него. Снова почувствовать, что он прав. Ну, приходилось признать, что три дня назад кое-кто попытался резким ударом перерубить этот узел, но вместо этого лишь раздражил, растерзал, отдавил, но ни в коей мере не добился нужного — ха! Хаширама понял, что без всякой причины пинает стену. Наверняка два идиота, бестолковые мальчишки, приставленные «охранять» его, в комнате, что сверху, покатываются со смеху. Ведь это вынужденное заключение и так выглядит просто ужасно, а он еще и ведет себя, как ребенок. Стыдно в его возрасте попасть под замок — под замок общественного осуждения; никто, правда, не знает подробностей. Никто не знает, почему Хаширама влетел в подвал, почему отец то и дело приходит и требует от него какого-то ответа. Никто, кроме Тобирамы. «За что?» — закричал Хаширама тогда, когда отец швырнул его — не силой, силой бы они еще поборолись, лишь парой слов и презрительным взглядом — в подвал. Под землю — Хашираму, который жить не может без солнца, вянет, как сорванный лист. «Ты унижался перед Учиха», — выцедил отец, возвышаясь перед ним скалой: скалой древних, как легенды о происхождении их клана, убеждений, горького, как полынь, мировоззрения о вечной борьбе, вечной гордости. — «Умолял его оставаться таким же, как ты, наивным глупцом». «Он тоже этого хотел!» — не сдержался Хаширама и получил крепкую затрещину. «В отличие от тебя, Учиха, хоть и получил свой проклятый шаринган, униженно просить тебя остаться с ним не стал. Ты выглядел перед ними недостойно». Хаширама, сам не зная зачем, выдалбливал острым камнем отверстие в стене. Если бы ему нужно было сбежать, он бы сбежал, разрушив стены самодельной темницы собственным дотоном, дело было не в этом. «Пока я не увижу твой путь четко, пока ты не ответишь мне так, как полагается Сенджу, я отказываю тебе в борьбе бок о бок с нами». — Дурак, — сквозь зубы сказал Хаширама и проорал, зная, что его никто не услышит: — Старый дурак! Ночью ему снилось солнце. Доехали, как говорит Тобирама. Хаширама тоскливо посмотрел на дрожащую огнем свечку в углу под потолком и попытался представить Мадару в оковах. Тот бы точно терпеть не стал, но и у него есть слабое место, в которое легко ударить. Ударив, легко притащить, посадить на цепь, заставить ненавидеть то, что ему нравится. Его собственный младший брат. Мадара тоже любит солнце, ведь не зря же его родная стихия — огонь. Предположительно на склоне шестого часа пришел запыхавшийся, запылившийся Тобирама и коротко изложил Хашираме события сегодняшнего дня. — Ты жив, — пробормотал Хаширама, сожалея, что не может взять обеими ладонями Тобираму за щеки, прижаться к его лбу. — Ты нам нужен, — устало признался Тобирама. — Без тебя тяжело. Возвращайся живее. Хаширама мрачно замкнулся. Его влекло в жизнь, но что сказать отцу, как убедить его в том, что его система взглядов физически отвратительна Хашираме? Такой уж он вырос, ничего с этим не поделать. — Небеса, и в кого ты такой честный, — недовольно проворчал Тобирама, требовавший ложной покорности и вранья. Но Хаширама знал: скажи он хоть раз неправду, отступи от своей мечты — и заклюют, вороны, разорвут на клочки, и мечта изотрется, как павшее, тлеющее, преданное знамя. Следующей ночью Хашираме снился Мадара — как он обнажает клинок против него, смотрит отчаянными, жидко-огненными глазами и спрашивает: теперь-то ты видишь мою смерть? Хаширама проснулся в липком жаре, слыша свое хриплое, нездоровое дыхание. Он лежал на холодном земляном полу, раскинув руки и ноги, под низким неровным потолком терялись тени его сна, сердце колотилось, как после хорошей драки. Полуприкрыв глаза, вслушавшись в себя, он почти чувствовал ответ. Не тот, что нужен был отцу, а настоящий. Только бы Мадара из сновидений не смотрел на него так! «А хорошо бы нам тоже обладать чем-то особенным. Чтобы уравновесило силу этих глаз», — поделился как-то Тобирама, Хаширама помнил эти его слова. Сказать то, что на сердце, отцу невозможно. Как невозможно и позволить себе соврать ради свободы. Чтобы не задыхаться от внутреннего жара, Хаширама вызвал водяной поток, и долго капало с потолка мутной коричневатой жижей. В одиночестве, насквозь промокший, он быстро замерз, и уже смеялся над собой. Брат пришел снова под вечер и мрачно сунул в руки письмо отца: «Я жду один день, иначе мы отправляемся в дальнюю кампанию на восток без тебя. Там будет твой старый знакомый. Уж не хочешь ли ты, чтобы он подумал, будто ты сдался?» — И зачем ты это сделал? — спокойно спросил Тобирама по ту сторону двери. Хаширама сердито запихал клочки письма в карман. — Тобирама, — сосредоточенно позвал он, — помнишь, мы как-то обсуждали с тобой соединение двух стихий? Помнишь ту девчонку, которая уложила на лопатки десять наших бойцов — она сама из Страны Воды, и у нее были такие ледяные штыри и очень тонкие иглы? — Забудешь такое. И? — Ты говорил, что очень завидуешь тем, кто умеет соединять воду и ветер. — Я не завидую, это врожденное. — Глянь на стены, — радостно прошептал Хаширама и отошел, чтобы брат увидел. Тобирама прильнул к окошку. Из той широкой трещины, которую Хаширама недавно увеличил, тянулась маленькая, подрагивающая без ветра ракита. От нее по всей испещренной, волнисто-узорчатой от смеси песка и гальки стене расходились гибкие черные ветви, украшенные узкими и тяжелыми почками. С них капала вода, а корни, изламываясь, тянулись к середине пола, туда, где Хаширама спал. — Что это? — Я не знаю. Я просто пытался... понять, что же нужно ответить отцу, если не врать, — мысли Хаширамы путались, слова вслед за ними тоже. — Что же нашему клану... нет, что мне нужно сделать, чтобы не проиграть им. Учиха. — Ты сам это сделал? — почти гневно вскричал Тобирама, но Хаширама его не винил. Он и сам не подозревал, что в нем спит такая сила. Или — подозревал? В древних легендах говорилось, что прародитель рода, божественный Мудрец умел создавать жизнь без воды и солнца. Хаширама не настолько талантлив, но ведь чтобы найти солнце — нужно всего лишь немного постараться?.. И оно обязательно найдется. Он соединил вместе ладони, необыкновенно горячие, затем крепко переплел пальцы — и прямо из-под его стоп, проломив гнилой пол, рванул к потолку сильный, грубый ствол клена. — Потолок! — закричал Тобирама. Своды темницы неслабо тряхнуло. Хаширама отскочил, но не успел, все равно засыпало немного землей. Он отряхнулся и быстро взлетел по теплому, одуряюще пахнущему свежеумытым лесом дереву. Ствол искривлялся через комнату над его темницей, минуя потолок. Он пробил окно и жадно вывалился на свежий воздух. И там, под палящим солнцем, наконец пустил длинные, острые и тонкие ветви. С замершим сердцем Хаширама увидел, как взбухшие, подобно полнокровным сосцам, почки распахиваются клейкими листьями, почти прозрачного, солнечного оттенка. Хаширама зарылся в листву носом, и густой сок дерева измазал щеки. — Хаширама! — услышал он. Хаширама посмотрел вниз и увидел своего отца, в полусобранном, встрепанном виде — щитки еще в растерянных руках, кираса уже укрывает грудь и живот. Хаширама, скользнув мимо ветвей, повис на руках, ощущая приятный звон в мышцах, помедлил и мягко ухнул вниз. — Отец, вы видите, что он сделал? — довольно, даже почти самодовольно спрашивал выбравшийся наружу Тобирама. Да тут уж все видели — растерянные дураки-стражники, кого стремительно растущий клен едва не зацепил (Хаширама неосознанно искривил траекторию движения, чтобы они не пострадали), высыпавшие на шум другие клановые мальчишки, глядящие теперь на Хашираму с явной завистью, ошарашенные взрослые, точно так же, как и отец, недоумевающие и немного... напуганные? — Он сам, сам это сделал, — теперь Хаширама точно слышал удовлетворение в голосе Тобирамы, и от этого в груди разливалось тепло. — Хаширама, — отец поборолся с собой и смог не изменить скупо-эмоционального, сдержанного тона. На него с любопытством смотрела добрая половина клана. — Как это понимать? Ты еще не дал мне ответ, но я уже вижу тебя снаружи. Хаширама отряхнул руки, покрытые липким соком, от мелкого деревянного сора, в три шага приблизился к отцу. — Это и есть мой ответ, — сказал он спокойно. Сердце сильно колотилось. — Я не только вам, отец, я всем это говорю. Вы видите, да? Новое уже близко, понимаете? Такое новое, о котором вы мечтали тайком, казнясь за недостойные мысли. Я долго думал, отец, как бы мне доказать, что я серьезно настроен изменить эту дурацкую систему, которая вынуждает едва научившихся ходить детей браться за оружие и идти убивать таких же, как они. — Хаширама... ­— Не перебивайте. Этот клен — это еще не лес, но одно дерево тоже тянется к солнцу, к свету. Его держат корни в земле, но оно питается соками с неба. Оно одно, но на одном дереве вырастают сотни ветвей, и точно так же, я верю, — он обвел лица окружающих почти умоляющим взглядом, — однажды и из моего сердца ветви протянутся к вашим сердцам, и мы вместе построим целый лес, который обежит весь мир. — Да, — еле слышно фыркнул Тобирама. — А если вы не захотите, он вас заставит. Отец, вы говорили, что Хаширама гений? Это была ерунда. Теперь он действительно им стал.