Сказочница

Она жила на этаж ниже. Безумный огонек, запертый в, практически невесомом, женском теле. Я не уверен, но мне кажется, что в особенно солнечный день ее кожа должна была просвечиваться, делая ее совсем нереальной и сказочной. По утрам она выбегала из лифта, постоянно неуклюже спотыкаясь на выходе, смеялась своей же нерасторопности, извинялась перед теми, кто стал свидетелями этого происшествия, и просто растворялась в залитых рассветными лучами улицах. Осенью на ее тонкой бледной шее болтался огромный шарф крупной вязки. Я порой даже волновался за то, чтобы он не тянул ее к земле. Но нет, она зарывалась носом в темного цвета шерсть, и все так же, спотыкаясь на пороге лифта первого этажа, исчезала. Разные книжки, аккуратно завернутые в тонкие обложки были всегда при ней. Именно из-за одного из таких томиков, который поглотил ее внимание, она и споткнулась у лифта в первый при мне раз, позволив поймать тонкое запястье с болтающимся на нем серебреным браслетом мелкого плетения. Тогда, рядом с ней я почувствовал себя ужасным громилой. Хрупкая ручка терялась в моей массивной ладони. Боялся, что сломал ее, как бабочке крыло. Она повернулась вслед моей руке, лучезарно улыбнувшись и кивнув в качестве благодарности. Чуть позже я узнал, что в тот день у нее пропал голос от осенней простуды, и она не могла сказать мне «спасибо». А мне и не надо. Та улыбка была краше всех благодарностей, что она могла мне наговорить. Она никогда не было грустной. У нее было лишь два состояния: веселая и умиротворенная. Грусти никогда. Но зависело ее настроение лишь от погоды. Когда небо с утра было залито солнцем, я знал, что сегодня она как мираж исчезнет из поля зрения окружающих. Но когда погода не радовала людей светом и на его место приходили тучи и дождь, в ее походке появлялась какая – то вальяжность и загадочность. В такие дни она не спотыкалась о порог лифта, а цоканье каблучков не отдалялось от меня со скоростью звука. Шла она медленно, убрав руки в карманы широкого пальто подпоясанного на талии. И каждый раз я хотел пойти за ней. Она словно вела куда-то и до самого метро оборачивалась, будто там сквозь толпу должен был пройти тот, кто догонит ее, возьмет за руку и окутает собой и своим теплом. По дороге она дважды могла остановиться и, постояв несколько минут посмотреть на еще полусонный город. Ее не беспокоили угрюмо - злые прохожие, дети, ревущие в колясках у мамочек – наседок. Она была словно не здесь и не отсюда. Даже в такие моменты из не застегнутой сумочки торчала какая-нибудь книжка. Эта особа могла выйти совершенно не накрашенной и с неровно собранным хвостом, но выбежать из дома без книжки и загадочной улыбки было для нее верхом моветона. И это было тем, перед, чем я не мог устоять. Окружение обычных женщин заботящихся о внешнем виде и замужестве, просто перестало интересовать меня. Каждый раз мысленно я возвращался к ней, спотыкающейся у лифта и теряющейся в моих больших руках. Она ассоциировалась у меня с шелестом книжных станиц и запахом очень крепкого кофе. Ее взгляд невозможно забыть, посмотрев на меня так впервые у лифта она, выжгла себя где-то у меня в душе. Будто вы самый любимый человек в ее жизни, вы тот, кому она отдаст всю себя без остатка, даря океаны нежности и ласки. Взгляд – обещание, который не выкинуть из головы. По вечерам она сидела на балконе. Часто я стоял там же и слышал снизу шелест приворачиваемых страниц, а от дымящейся кружки кофе поднимался пар, что запах доходил до моего этажа. В такие вечера я тоже находил умиротворение на своём балконе, изредка куря сигареты. И признаться, очень волновался, когда ветер становился сильнее, прожигая своим холодом, тогда я поглядывал на этаж ниже, следя за тем, что бы она зашла в квартиру и не простыла на следующий день. Мне никогда не хватало смелости заговорить с ней или просто прикоснуться, поправляя небрежно смотанный шарф, болтающийся на тонкой шее с родинкой у основания. Страх, что она не более чем мираж и мечта моего скучного мира отрезвлял, заставляя закрыть, было приоткрывшийся рот и сжать руки в кулаки. И каждый раз она спотыкалась, смеялась, извинялась и растворялась из моего такого скучного и такого не ее мира. Я уверен, что ее мир был чем-то особенным. Его никто не мог видеть кроме ее одной. И о, ужас как у меня чесались руки заглянуть за занавесу. Но что-то вечно мешало. И лишь однажды, злой на свой скучный мир с вредным начальником и нерасторопными коллегами, я смог проникнуть сквозь плотный полог, скрывающий ее вселенную. Она стояла в книжном магазине как всегда в умиротворение в такой дождливый день. Мокрый зонтик висел рядом с сумочкой, оставив после себя большую лужу. Ее веки дрожали, а улыбка была настолько притягательной, что я не мог не поддаться этому очарованию. Колокольчик старого книжного магазина звякнул у меня над головой, как только я вошел. Тишина с едва слышной музыкой похожей на старый джаз наполняли это помещение. И лишь потом я различил полушепоты зашедших сюда людей. В этом месте была скрыта самая чувственная интимность, с которой мне приходилось сталкиваться. Страшно спугнуть кого-то нашедшего здесь покой, стразу же станет стыдно. Тут люди, словно открываются, не стесняясь быть теми, кем нельзя становиться в повседневной жизни. Здесь они начинают жить. И она была одной из таких людей. Я стоял у нее за спиной, когда она повернулась и, заметив меня, улыбнулась, так что в груди стало больно от невыносимой нежности. Тогда я окончательно пропал. Пропал в ее мире, куда так хотел заглянуть. Потерял выход, который и не собирался искать. В ее вселенной я готов был делать все, что она захочет. Если скажет складывать из льдинок слово «Вечность» исколю все пальцы и выложу. Скажет пойти на поиски храбрости, встану и пойду к Гудвину, где бы он ни находился. И даже свяжу одиннадцать рубашек из крапивы. Только бы знать, что эта хрупкая бабочка все еще рядом. - Я могу Вас угостить? И снова этот взгляд, от которого я верю, что я самый нужный ей мужчина, что только я буду с ней каждый день, и только со мной она сможет засыпать и просыпаться. Только я смогу любить ее, так как никто другой. - Но тут же нигде нет кофе или еды. – Сделав шаг ко мне, она приблизилась к моему уху, как будто собиралась сказать самую тайную фразу в мире. – Мы ведь в книжном магазине. Аромат ее духов пробрался в меня настолько сильно, что уже не хотелось дышать обычным воздухом. Теперь я буду вспоминать этот аромат, представлять шелест страниц, вкус крепкого кофе и сразу же рисовать ее в своих мыслях. - Я угощу Вас книгой. Напитки и еда Вам не так интересны. Но я уверен, что вы любите книги. Какую хотите, просто покажите. Она широко улыбнулась, и, подхватив мою руку, сжала невесомыми пальчиками рукав моего пальто. Сквозь ряды стеллажей она вела меня все глубже в свой мир окутанный запахом типографии и чернил. Ее каблучки звонко цокали по паркету, а зонтик оставлял мокрые следы на моих брюках. И все это было не важно. Лишь она быстро шагающая рядом с развивающимися волосами и блестящими от радости глазами. Мы остановились у классики, и она достала ничем не примечательную книгу. - Эта? Она кивнула. - Но я был уверен, что то, что Вам так понравилось находиться в другом месте. Там где мы стояли изначально. - О нет. – Она мягко помахала ручкой пред лицом, будто моя ошибка была осязаема и она отгоняла ее, как назойливую муху. – То, что мне нравиться не может находиться на столь очевидном месте. То что я люблю скрыто всегда очень глубоко, что бы никто не нашел и не украл. Она говорила не о книгах. Вернее не только о них. Она любила то, на что никто бы никогда и не посмотрел, потеряв возможность, увидев нужное. А она видела главное, запертое в совершенно неприметной вещи. Она видела особенное. Я взял книгу, наклонился к ее уху, как она ранее к моему, и повторил ее тихий шепот. - Но теперь же я знаю об этом секрете и могу попытаться узнать то, что вы любите. - Можете. Но вы тоже ТО, что я нашла не в очевидном месте. Вас осталось лишь спрятать. Развернувшись, она медленно направилась к кассам, иногда озираясь по сторонам как любопытное дитя. Она не знала, что уже спрятала меня от чужих глаз. И даже если меня найдут и попытаются украсть, я никуда не пойду. Ее квартира пахла ей и пряностью благовоний. Стена над кроватью была увешенная цитатами известных и не очень писателей. Она говорила, что ее совершенно не интересует, насколько книга популярна или знаменит ее создатель. Она сама решает ценность той или иной истории, рассказу или роману. Но предпочитала она классику. Огромные, встроенные в стену стеллажи занимали всю гостиную. Спросив ее про телевизор, я получил в ответ недоуменный взгляд и мимолётную улыбку: « Он мне ни к чему». Мы могли часами сидеть в ее квартире на диване и листать разные книги с ее полок. Зачитывать красивые отрывки по очереди. Чаще это делал я, потому что она призналась, что без ума от моего баритона, и теперь я просто необходим ей как личный чтец. Засиживаясь до середины ночи, мы забывали про время, и она засыпала на моем плече убаюканная моим голосом. Я никогда не уходил тут же, всегда оставался еще на несколько минут наслаждался ее дыханием ласкающим мою шею. Когда работа выматывала настолько, что я не мог шевелиться, она приходила ко мне и читала все что угодно, и я засыпал. Она тихонечко выходила, закрыв дверь. Кофе в ее доме был вкуснее, так казалось мне. Она же не находила никакой разницы. Для меня все, что связанно с ней было лучше, вкуснее и приятней. Он могла подскочить ко мне пока я мыл чашки на кухне и оставить на щеке поцелуй за вкусный кофе. Подбежит, поцелует, и потом еще несколько минут трет пальцами губы, уколовшись о мою щетину. Я целыми днями трогал щеку, будто мог почувствовать ее след на своей коже. Не мог, знаю. Но очень хотел убеждаться, что он все еще там. Был дождливый день и в ее сердце проснулось то самое умиротворение. Она тихо ходила по своей квартире с кружкой, касаясь разных предметов. Оборачивалась через плечо и, заметив мой пристальный взгляд, улыбнулась, хитро прищурив глаза: - Ты иногда так смотришь, что… - Что, что? Пройдя на кухню, она запрыгнула на стол и свесила ноги продолжая потягивать кофе с молоком. - Что, кажется, будто ты безумно любишь меня. Любишь как никого и никогда. Так что у тебя перехватывает дыхание, когда я появляюсь, и сердце стучит как сумасшедшее. Любишь так, что боишься отойти хоть на шаг и оставить одну. Так словно всю жизнь будешь защищать, не боясь отдать своей взамен. Все что она говорила, было лишь тем, что я так давно понял. Она подарила мне свой мир и за этот подарок я хочу любить ее всегда. Так как ни у кого не получалось и не получиться кроме меня. Защищать хрупкую бабочку не боясь взять огонь на себя. Знать лишь то, что с ней все хорошо. Этого достаточно. - Я каждый раз целую тебя в щеку в надежде, что когда-нибудь ты повернешь голову, и я смогу коснуться твоих губ. Но ты все никак не поворачиваешься, и я постоянно колюсь о щетину – она весело смеется, что очень удивительно в такую погоду, только позже я понимаю, что смех этот скорее грустный. Но она же никогда не грустит. Или это заставил ее сделать я. Подняв голову от кружки, она скромно улыбнулась. - Я себе все губы уже исколола. Оставив свою кружку на стойке, я подхожу к ней. - А ты попробуй еще раз. Я не очень сообразителен. Боюсь спугнуть. Она улыбается и тянется к моей щеке. Тогда я поворачиваюсь, находя ее губы своими. Она все также улыбается в поцелуй. А я подхватываю ее со стола и чувствую ее ноги обвивающие меня. Ее губы на вкус как кофе, а кожа пахнет лишь ей самой, самым вкусным для меня запахом. Поцелуй становиться моей клятвой перед ней. Теперь она моя, вместе со всей вселенной. Я часть ее мира, в котором нам уже никто будет не нужен. Как страж, я буду охранять вход в нашу вселенную. И защищать ее, как и поклялся уже давно. Тонкую и невесомую бабочку.