Он думал о нем...

      Он думал о нем все время.       Иногда у Стайлза возникало ощущение, что вся его жизнь велась к тому моменту, когда он впервые увидел зеленые глаза, потому что с тех самых пор Стайлз все время думал только о нем.       Боялся. Ненавидел. Недолюбливал. Доверял. Заботился. Любил.       Стилински не заметил, как от панического страха перед "малознакомым хмурым оборотнем" перешел к "замиранию сердца каждый раз, когда хмурая рожа появляется в поле зрения". Не заметил - и черт с ним.       Он думал о нем, когда просыпался. Когда завтракал и шел в школу. Когда болтал о каких-то глупостях со Скоттом. Когда вытаскивал кучку волчьих задниц из какой-нибудь передряги.       Когда ложился спать, он тоже думал о нем. И ночью во сне его преследовали зеленые глаза.       Очень быстро Хейл превратился в личное наваждение Стилински. Казалось, он был повсюду, всегда где-то поблизости - но в то же время так недостижимо далеко, словно на другом континенте. Закрытый, недоступный, хоть и чертовски желанный.       Наверное, это личное наказание Стайлза - тянуться к тем, кто слишком хорош для него, желать то, что ему не доступно. Так было с Лидией. Так стало с Дереком.       Раньше он все время думал о Мартин. Теперь же главенство в его мыслях занимала не богиня, а бог.       Он думал о нем все время.       Когда ужинал с отцом или смотрел с ним бейсбол. Когда уговаривал шерифа на совместный просмотр баскетбола, когда играла любимая команда Стайлза. Думал о нем, когда писал очередной проект для зверюги Харисса.       Даже когда он бросался под отравленную аконитом стрелу, когда позволил ей пробить свое левое легкое, он не думал о себе. Он думал о нем. О том, что такая стрела, попавшая в сердце оборотня - смертный приговор. Он думал о том, как мимо проносится тень, вырывает зарвавшемуся охотнику кадык, а затем этими же руками подхватывает его на руки и быстро несет к машине.       Стайлз думал о том, что заляпал кровью сидение его любимой Камаро. И о том, что Хейл молча пустил Скотта за руль.       Он думал о том, что в зеленых глазах напротив целое море беспокойства, которое топит его.       Думал о том, что Дерек все-таки переживает за него.       А еще Стайлз в который раз за свою жизнь думал о том, что он - идиот. Не потому, что спас оборотню жизнь, закрыв его собой. Не потому, что все время думал о Дереке, что был буквально одержим им. А потому, что за своими пиздоебаными страданиями и за жалостью к самому себе и к своей ничтожности не заметил, что Дерек тоже думал о нем.       И Стилински думал об этом, когда отпустил древко стрелы, протянул руку и коснулся колючей щетины, запачкав лицо Хейла кровью. Когда неожиданно облегченно улыбнулся, не чувствуя боли, и выдохнул:       - Волнуешься за меня, Волчара...       Как вообще можно не думать о Дереке? Не важно, что Стайлз чувствует холодное дыхание смерти у себя на затылке. Важнее ведь то, как Хейл опускает голову и прижимается его лбом к своему, называет идиотом - так нежно и ласково, что у Стайлза, несмотря на немеющие конечности, чертовски тепло в груди. И пусть горло сжимается от невозможности дышать, Стайлз не думает о головокружении и нехватке воздуха.       Стайлз всегда думает о нем.       Он думает о Дереке Хейле всегда, до конца своих дней. Думает о том, как оборотень вырвал его смерти кадык своими зубами, вонзая их в плечо Стайлза, тем самым даруя ему новую жизнь. Думал о нем, когда прошел через агонию первого обращения.       Просыпаясь, он думал о нем.       Засыпая, он думал о нем.       Умирая, он думал о нем.       И возрождаясь вновь, он тоже думал о нем. Только о нем. До конца своих дней.