***
Это начинается в день, когда почти заканчивается: когда они спустились на скоростной поезд, и Баки чуть не вышвыривает болван из Гидры с лазерной пушкой. (Что через семьдесят лет становится вещью, кою Стив ни в жизнь не даст искупить.) Роджерс так часто был на волосок от смерти, что жизнь не проносится у него перед глазами, когда он наполовину висит из дыры в вагоне и видит, что его пальцы не дотягиваются до Баки. У него в голове возникает альтернатива: разумный выбор или конец. Он может стоять там, где сейчас стоит, держась одной рукой за вагон, а другой бессильно тянясь к другу. Он закричит от горя, когда Баки выскользнет от него навсегда, и вернётся в лагерь. Он выслушает банальные соболезнования полковника и добрые слова Пегги, которая, наверное, выйдет за него, и они осядут вместе где-то в Европе, оттого что он не сможет вернуться в Бруклин, не когда всё напоминает о Баки. А что, если он встретит Бонни или Конни, или как там её зовут и должен будет ей рассказать о том, что ему оставалось три дюйма до Джеймса и он не смог преодолеть их, и она заплачет о том, что теперь не сможет сказать ему о том, что любит его, и Стиву придётся прикусить губу, чтоб не сказать, мол, я знаю, знаю, я тоже... ... и он думает, чёрт с ним, с разумным выбором. Баки понимает, что он собирается делать за секунду до того, как он делает это, и его глаза расширяются в беспомощном ужасе. — Не смей, Стив! — кричит он, его голос хриплый с надрывом. — Не смей! Но мозги Стива привыкли уже воспринимать "не смей", как "сделай это", и он ослабляет крепкую хватку, бросившись вперёд, чтобы достать до Баки. Его рука крепко держится за вытянутую руку Баки, а позже они слышат ужасающий звук отрывающегося куска металла, за который держался брюнет и который летит вниз, к скалам. После они оба падают. Стив инстинктивно хватается за что-то твёрдое ногами, то ли за край купе, то ли за подножку, то ли за чудо, без разницы, всё, что сейчас важно, это то, что они висят сбоку поезда и они ещё не мертвы. — Отпусти! — кричит на него Баки. — Или я утащу тебя за собой! — Никогда! — задыхается Стив. Ему кажется, что его руки и ноги вот-вот оторвутся, а его тело разрывается напополам двумя силами: гравитация борется с его желанием жить. В любой момент они опять могут услышать этот металлический звук и самим испытать падение с высоты в пять тысяч футов. — Я вытащу тебя, просто держись! Он болезненно поднимается дюйм за дюймом, не решаясь опереться на что-либо, и это словно делать самые, блять, сложные приседания в мире, только вверх ногами и вися в воздухе. Он вытягивает себя за выступ, Баки хватается за кусок искорёженного железа, вытаскивая себя в безопасность. Они оба лежат на полу вниз лицом, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. — Это, — произносит Барнс, в конце концов, всё ещё хрипло, — самая тупая вещь, которую ты когда-либо делал. Стив чувствует, что волна необъяснимого смеха его сейчас накроет. Он был готов умереть с тех пор, как ему было двенадцать и у него впервые была пневмония, но он никогда не готов потерять Баки. — Да? Ты говорил вот точно так же, когда я вломился в лабораторию Шмидта, чтобы вытащить тебя. И когда врал в вербовочном листе. — И когда ты собирался подраться с четырьмя парнями больше меня за школой, — сказал Баки задумчиво. Он наполовину лежит на Стиве, и тот лопаткой чувствует, как его трясёт от смеси адреналина и подавленного смеха. — Скатываешься, Стиви. "Лучше не станет, — говорит блондин сам себе, — так что давай, поцелуй его, сделай это, прямо сейчас, если кто-то сейчас взорвёт этот поезд, другого шанса не будет." И на секунду он даже сам верит, что может сделать это, притянуть Баки к себе, взять его лицо и соединить их губы, потому что он не хочет умереть, не сделав это. Но это довольно быстро проходит, когда он вспоминает, где он. — Ага, а ты выпал из поезда, — говорит он, неохотно убирая голову Баки, чтобы сесть и взять избитый щит. — Какой идиот это сделает? Баки смеется. Стив достаёт оружие из-за больших чёрных контейнеров, за которые оно упало, и их пальцы соприкасаются, когда он передаёт его Баки. — Твой тип идиота, — говорит он, всё ещё улыбаясь. Он стал реже улыбаться, и Стив научился ценить каждую из его улыбок. (Он рисует эту улыбку с полдюжины раз по возвращении в лагерь и никому не позволяет посмотреть на то, что он рисует.)***
Их первый день в цивилизации, и буквально всякий хочет услышать о поезде. Баки, кажется, готов с радостью рассказать и пересказать историю о героической самоотдаче Стива в обмен на бесконечный поток пива, и уже далеко за полночь, когда он приходит в их комнату. По нему видно — он хорошо провёл время: три верхние пуговицы, взъерошенные волосы падают на глаза, а на шее, похожая на ожог, отметина, которая, как Стив думает, совсем не ожог. Он слабо пахнет пивом, но его глаза насторожены и красные от недосыпа. Эти глаза смотрят на Стива, который прячет блокнот под подушку и садится на койке. — Ну как, повеселился? Стив осознаёт, что он звучит резче, чем хотел, и его собственный голос заставляет его съёжиться. Слишком много людей в лагере думают, что он слишком правильный, такой себе херувим с огненным мечом, который считает непатриотичным веселиться, быть смешным, но меньше всего он желает, чтоб Баки думал так же. — Не так хорошо, как если бы ты был там, — говорит он, падая рядом с Роджерсом. Он прижался плечом к бицепсу Стива, и они ударяются коленями. У Баки никогда не было чёткого понятия про личное пространство. — Рядовой Лоррейн сделала всё, чтобы споить меня. Она заслужила медаль за мужество. Стив чувствует жжение, неприятное чувство внизу живота. Он неожиданно вспомнил Пегги, стреляющую ему в голову в мастерской Старка, и понимает, что теперь знает, как она, должно быть, себя чувствовала. Он неуверен, поможет ему это или сделает хуже. — Так почему она не преуспела? — спрашивает он. Баки пожимает плечами. — Как и сказал. Становлюсь тобой. И, — добавляет он, пихая Стива и ложась поперёк кровати, — как бонус побочный эффект. Я выхлебал так много пива, что дунь на меня, и я лопну. Между лучшими друзьями возможен только один способ ответить на такое утверждение, и Стив на автомате тянется к боку Баки, чтобы пощекотать его, потому что если даже великолепному агенту Картер можно быть пассивно-агрессивной при случае, почему ему нет. Баки улыбается, словно прочитав его мысли, и перекатывается в положение снайпера, чтобы защититься, руками держа воображаемую винтовку. Его руки шелестят чем-то под подушкой Стива, после чего появляются, держа блокнот. Стива покалывает тревога. — Отдай. Баки с каким-то уважением кидает блокнот ему на колени. — Нарисуй меня. — Ты не можешь долго усидеть на месте. — Это паршивое оправдание, потому что Стив может изобразить абсолютно каждую черту лица и тело Баки карандашом, углем и краской, чем он ужасно, виновато гордится. — Я обещаю не двигаться, — говорит Баки, перекатываясь обратно. Смотреть на него, растянувшегося на кровати, с расстегнутой рубашкой и полуоткрытыми глазами, — слишком невыносимо, и Стив поспешно пятится назад, усаживаясь на шаткий табурет. — Я всё равно скоро отключусь. Стиви? Стив перестаёт копошиться в поисках карандаша ровно настолько, чтобы посмотреть на него, и молится Богу о том, чтобы не покраснеть. Гиблое дело. Он чувствует, как жар распространяется от щёк на уши и шею. — Да? — Я уже дважды чуть не умер, - oн не смотрит на Стива, просто пялится вверх, на свою койку, поэтому не замечает, как тот покраснел. — Фотографии недостаточно, понимаешь? Я хочу, чтоб что-то было, в случае... в случае, если мне не повезёт в третий раз. Если бы Роджерс услышал бы это от него несколько лет назад, он бы обязательно занервничал бы и сказал не быть таким пессимистичным. Но они уже не мальчики, и Стив пробыл на войне достаточно, поэтому он сглатывает и соглашается. Баки не знает, что блокнота два-три у Стива заполнено им. — Нарисуй и себя, — говорит Баки, слабо улыбаясь. — Сделай всё красиво. — Не могу, — отвечает Стив, усаживаясь с карандашом и чистым листом. — Это буду уже не я тогда. — Ты напрашиваешься на комплименты, что ли? — поддразнивает Баки, поднимая бровь. Стив опять начинает краснеть, потому что он не напрашивался, не совсем, ну или может быть чуть-чуть. — Ты идиот, Роджерс. Не знаю, почему я терплю тебя. Вскоре, он начинает дремать. Стив не спит половину ночи, рисуя, уделяя внимание каждому витку волос и каждой складке на форме Баки, но он не трогает отметины на его шее, ибо не он их там оставил.***
— Забудь всё, что я говорил, — ворчит Баки, пока они готовятся к прыжку. — Вот это — самая тупая вещь, которую мы когда-либо делали. — Могло бы быть и хуже, — говорит Стив. Машина полковника гонится за самолётом Шмидта, и ветер свистит в волосах, убирая их с лица. — Я мог настоять на том, что пойду один. Он не может остановить себя от взгляда в сторону. У Баки на лице то, что ласково окрестили Воющие Командосс убийственным взглядом, когда он сводит брови и надувает губы, а потом стреляет, и то, чему Стив посвятил не меньше восьми страниц. Баки ловит его взгляд и они обмениваются улыбками, быстрыми и ободряющими, и Роджерс чувствует дрожь — что-то похожее на трепет предвкушения, если бы они не собирались захватить самолёт и, возможно, взорваться. А потом Пегги кричит: "Сейчас!" — и они выпрыгивают из машины, и у Стива нет времени подумать о своих чувствах. Следующие пять минут — сплошной хаос. Стив вырубает парочку Шмидтовских людей и выкидывает ещё больше из самолёта, всё это время Баки с ним, прикрывая его со спины. Драться легко, когда они действуют, как две половинки одного целого — гармония и мелодия, ритм и бэкбит, — и Стив представляет себе, как они снова в Бруклине, дерутся с бандой хулиганов в переулке позади школы. Вот, как должно быть, думает он, но вместо этого его бросают в мусорные ящики, пока Баки изо всех сил старается его спасти. — Стив! — кричит Баки. — Они запускают ракеты! Стив разворачивается. Люки открываются и пару снарядов готовы вылетать, когда пилоты Гидры усаживаются в кабины. Баки хватает его за руки. — На ней написан Нью-Йорк, — говорит он. У него опять это лицо. — Иди, схвати Шмидта, я разберусь. — Баки... — Иди! — орет он, и когда Стив бежит к комнате управления, краем глаза он видит, как ракета с "Нью-Йорком" вылетает и Баки вместе с ней.***
Мозг Стива переклинивает, и он не может, он не будет мириться с фактом, что Баки нет. Поэтому он не удивляется, когда, спотыкаясь, возвращается в трюм и видит там ракету, которая должна была полететь в Нью-Йорк, на месте с Баки в бессознательном состоянии в кабине. Его куртка пропитана кровью и у него в волосах куча осколков. — Баки, — говорит Стив, наклоняясь к плечу. — Эй, Бак! Проходит мгновение — очень длинное мгновение, во время которого Стив задержал дыхание и единственное, о чём мог думать, было "просыпайся, хватит спать, перестань", — после чего Баки фыркает и усаживается с гримасой. — Ты бы... тьфу... ты бы видел другого парня, — говорит он, стряхивая стекло с волос. — Где Шмидт? — Испарился, — Стив бегло осматривает Баки. Он быстро пришёл в себя для того, кто потерял столько крови, или это не его, и Это происходит снова: феномен, когда Баки подстреливают или ранят, или он получает сотрясение мозга, но на следующий день он чудеснейшим способом снова в порядке. Командосс шептались о том, что же с ним сделала Гидра, но ни разу не говорили это ему в лицо. — Тут ещё с десяток ракет, а топливо у нас заканчивается. Нам нужно посадить самолёт. Баки вытаскивается из кабины со стоном. — Где парашюты? — В этом и проблема, — отвечает Стив. Он глубоко вздыхает, и Баки прищуривается. — Здесь их нет. — Ну тебе он не нужен же? Так что можешь спасти себя, я отправлю Пегги твои координаты, а потом просто... — Заткнись, — перебивает Стив. — Заткнись сейчас же. —... найду какую-нибудь пустошь, и ты сможешь меня найти, если сделаешь это быстро, всё будет не так плохо. — Баки, — говорит Роджерс очень мягким голосом, который ни капельки не звучит, как его, — все бомбы взорвутся, когда ты разобьёшься. Баки выдвигает челюсть с этой знакомой решимостью, за которую Стив и любит его, и хочет ударить в лицо. Его рука рассеяно движется к карману измазанной кровью куртки, будто нащупывая какой-то амулет. — Лучше я, чем оба. — Нет, — говорит он, используя пробивной тон, который означает, что он сейчас воспользуется своим званием и никакие аргументы не будут приниматься. — Лучше вместе, чем один. Он не знает, как хотел бы, чтоб Баки ответил. Минуту царит тишина, нарушаемая приглушённым рёвом двигателя. Баки смотрит на него широко раскрытыми глазами с безнадёжной яростью — эти глаза Стив рисовал тысячи раз, ни разу не быв довольным результатом, потому что невозможно изобразить статически что-то такое изменчивое, живое, — затем, неожиданно, уголок губ поднимается, и ярость сменяется обречённой досадой. — Знаешь, — говорит он, — я лучше бы умер от одного из этих лазеров. Вроде быстро и безболезненно. Стив выдыхает. Если они погибают, они хотя бы делают это вместе, как и должно быть. — По крайней мере, — говорит он, давая Баки опереться на его плечи и ведя его к комнате управления, — это последняя тупая вещь, которую мы сделаем.***
Они держатся за руки, пока самолёт летит носом вниз. Стив протягивает руку первый. Жест, который он мысленно репетировал со школы, когда его руки были настолько малы, что одной своей Баки мог взять обе Стива. Он всегда представлял, что если он это сделает на самом деле, Баки замрёт на мгновение, потом выкинет какую-нибудь шутку, чтоб они оба могли посмеяться над этим, и следующая подружка Баки будет смотреть на него с жалостью. Но они в двухстах футах над землёй и быстро снижаются, и Баки ничего из этого не делает, просто сжимает протянутую руку и вопросительно смотрит. Пол кабины очень сильно наклонился, и они оба взялись за панель управления свободной рукой, и Стив даже недодумывается использовать баланс, как оправдание. Он пожимает плечами и подчёркнуто беззаботно говорит, чувствуя, как щёки всё равно краснеют: — Я подумал, что другого шанса не будет. Пятнадцать тысяч футов. — Удачное ты время выбрал, — ворчит Баки. — Ну прости. Я не мог больше ждать. — Ждать? — повторяет Барнс. Потом, прежде чем Стиву удаётся ответить, он закатывает глаза, оглядывая всё, словно это один из их старых споров в столовой или в их старой бруклинской квартире, которые не взлетят на воздух, благодаря стараниям Баки, вместе с остальной частью Нью-Йорка. — Нахер тебя и твоё терпение, Роджерс. — Ты имел в виду нетерпение? Десять тысяч футов. — Заткнись, — Баки обижен на что-то, но руку всё равно не убирает. Его убийственный взгляд устремлён на лобовое стекло, на белую приближающуюся гладь, встречающую их, как старый друг в доках, поэтому Стив не боится переплести их пальцы. В любом случае, Баки не сможет подкалывать его, если они будут мертвы. На пяти тысячах Джеймс делает шаг в сторону Стива и сокращает дистанцию между ними, и они стоят плечом к плечу над завывающей приборной панелью. На двух тысячах футах, когда они бешеной спиралью летят прямо в лёд, Стив говорит: — Я немного напуган. "Немного" на их языке означает "ужасно" — единственный приемлемый ответ на "тебе больно?", "ты голоден?" и "тебе холодно?". — Ага, Стиви, — тихо отвечает Баки. — Я тоже. На тысяче футов они прячутся под щитом Стива, и Баки прижимает их сжатые руки к губам. Прямо перед столкновением, Стив понимает, что слышит смех Баки.***
Первый разговор спустя шестьдесят лет между Стивом Роджерсом и Баки Барнсом происходит как-то так: — Серьёзно? Матч из сорок первого? Они не утруждали себя исследованиями. — Может, они некомпетентны. Может, они не знают, что мы фанаты бейсбола. — Тогда они совершенно точно не знают нас настолько, насколько должны, потому что ты писал мне дюжины писем в сорок третьем, рассказывая мне обо всех матчах, которые пропустил, подставляясь под пули, и я сохранил все. — Да? Это, ох, мил... стой, ты говоришь, что они читали наши письма? Пожалуйста, скажи, что они не читали.***
Баки делает своей задачей отрастить подстриженные под армию волосы в 2011, к ней он подходит с восторгом, и когда Стив видит результаты, полностью поддерживает. Они поселились в квартире в Бруклине, оплачиваемую Щ.И.Т.ом (организацией переполненной буками, и, если честно, Стив согласился присоединиться к ней только потому, что Пегги помогала её основать). Она не намного больше их старой квартиры, но есть несколько важных отличий: например, телевизор с плоским экраном с более пяти сотен каналов и компьютер размером с журнал, который, по словам сына Старка, может делать всё. Более важно то, что обогреватель работает. Стив возвращается с утренней пробежки и находит развалившегося на ковре Баки, борющегося ножницами с картонной коробкой. На нём тёмные джинсы, которые кажутся такими узкими, что это, наверное, больно, и чёрный кожаный пиджак, который сидит на нём идеально. Стив чуть ли не промахивается по стулу. — Что это? — Вещи, которые они вытащили из самолёта, — отзывается Баки. — Некоторые сохранились лучше других, но... о, это твой старый костюм. Роджерс бурчит и тянется к планшету. Он почти привык к стилусу и хочет нарисовать Баки, развалившегося на ковре с волосами, победно спадающими на глаза. Баки вытягивает свёрток одежды и расстёгивает другой. — А вот моя куртка. Теперь блондин поднимает взгляд, ибо у него целая куча приятных воспоминаний, связанных с этой курткой, в которой Баки тоже выглядит чертовски замечательно. Баки держит куртку с эмблемой Воющих Командосс, пришитой к рукаву, и выворачивает каждый карман, хмуря брови. — Осторожней — оторвёшь. — У меня было кое-что в переднем кармане, — говорит Баки, скуля. — Черт, черт... о! Он отбрасывает куртку и поднимает что-то со дна коробки. Любопытствуя, Стив присоединяется к нему на ковёр и заглядывает через плечо. Это помятый портрет мужчины в форме, сделанный карандашом, заляпанный чем-то коричневым, похожим на кровь, и завёрнутый в пластиковый пакет. Сердце Стива делает кульбит, когда он узнает подпись внизу рисунка — это он, это автопортрет, который он нарисовал по просьбе Баки, когда тот чуть ли не выпал из поезда. Рисунок сделан поспешно и небрежно, потому Стив на сто процентов был уверен, что Баки шутит, и есть сотни вещей, которые он бы нарисовал вместо своего лица. — Ты сохранил его, — говорит он укоризненно. Баки пожимает плечами. — Я же просил у тебя его, верно? — Он ужасен, — Стив может чувствовать удары сердца в своём горле. — Я удивлён, что они тоже побеспокоились о нём. — Ну, ты нарисовал меня около пятисот раз и Пегги, наверное, раз триста, но у тебя только один автопортрет. Это исторически важно. К тому же, — добавляет Баки со значительным самодовольством, — это было в кармане героя войны, когда нашли его тело. Они оба таращатся на рисунок, разделяя удивление. Стив думает о своих старых блокнотах и его накрывает паника, когда он думает, куда они делись, хранятся ли его рисунки Баки где-то в Смитсоновском или их растащили частные коллекционеры. Он прочищает горло, остро ощущая нужду сказать что-то, и они сидят так близко друг к другу, прижимаясь плечами и коленями. — Боже, Барнс, — говорит он. — Не знал, что ты такая размазня. — Говори за себя, — он откидывается назад так, чтобы волосами задеть щеку Стива. Его шампунь пахнет яблоками. — Кажется, это ты схватился за мою руку, когда мы падали. Стив втягивает воздух и понимает, что вышло слишком громко. На мгновение ему хочется, чтобы они умерли где-то во льдах. — Если честно, я думал это наши последние минуты. Баки кладёт рисунок обратно и поворачивается лицом к нему. Он всё ещё улыбается — он чаще стал улыбаться, и их психиатр говорит, что он привык к новому времени, как будто всегда тут жил, — но его глаза всё равно серьёзные. — Это было одноразово? После семидесяти лет влюблённости в лучшего друга, Стив сумел себя убедить, что до этого разговора никогда не дойдёт. Что-то всегда происходило и спасало его задницу: война, новая девушка Баки или они разбиваются на самолёте и замерзают ископаемыми во льдах. Он задерживает дыхание и ждёт привычную катастрофу (может, улица взорвётся или астероид врежется в них), но Баки только складывает руки с убийственным взглядом на лице. И Стив, который сталкивался с хулиганами, нацистами и сумасшедшим, коий выглядел как демон, не моргнув и глазом, понимает, что дышит слишком часто. Он глубоко вдыхает и медленно выдыхает. — Ты знаешь, что это не так, — осторожно подбирает слова он. — Иначе не спрашивал бы. Выражение лица Баки смягчается и приобретает оттенок озорства. — Знаешь, я бы разбился на любом количестве самолётов, чтобы сделать это снова, — говорит Баки. — Но было бы лучше подержаться за ручки на нескольких, ну, не угрожающих жизни свиданиях. Для разнообразия. Если ты не против. Стив кивает. Потом кивает ещё раз, уже активнее. Это проходит куда лучше, чем он бы осмелился предположить, и он знает, что ему не стоит испытывать удачу, но что-то подсказывает ему в голосе Баки, что тот нервничает точно так же. Если они на равных, то почему бы и нет? — Мы могли бы сделать ещё кое-какие вещи, — говорит Стив. — Например, как, ну... И он ртом решительно показывает, что именно. Бак восклицает, одновременно удивлённо и восторженно, и потом возвращается к поцелую. Он на вкус как мята и шоколад, а его язык нетерпеливый и умелый, и его смех отдаётся, как благословение. Когда они отрываются для того, чтобы вздохнуть, Стив видит, что Баки успел залезть ему на колени, расставив ноги, что должно быть невозможным в этих джинсах. — Я уже думал, ты никогда не решишься на это. — Я решался на многое, — говорит Стив глумливо-грозно. — Ты видел многое из этого. Баки ухмыляется, наклоняясь, чтоб легко поцеловать ключицу Стива, а затем Стив притягивает его для продолжения и думает, что ему начинает нравиться этот век.