мы же друзья

Роман заебался жрать ебучих пиявок, он хочет вкусную и немножко горькую, смешанную с запахом блядской псины, кровь. Годфри рассмеялся бы как душевнобольной, если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы ему, что он будет дружить с цыганом. Да ещё и с оборотнем, он бы громко поржал или слег бы с приступом, а потом его бы точно увезли в дурку, ибо он, и, блять, ебанный волк — друзья. Друзей ведь не хочется трахать, впиваясь клыками в шею, которая пахнет псиной и свежей землей, нет. Друзей не хочется вдалбливать в сидение своего крутого Порше и мечтать о музыкальных пальцах на собственном члене. Ебать, он так заебался. Роман стоит у зеркала и ведет лезвием плавными движениями руки по смазливому фарфоровому личику. Он прикрывает глаза и ловит кайф, его всего разрезает на кусочки, как разделочным ножом для мяса. Мясо. Он хочет есть. Он хочет съесть его. Пса, который заполз глубоко под кожу. Глубже только закрученные саморезы по металлу. Темная кровь стекает по подбородку, течет по шее и ключицам, пачкая белоснежную майку. Это всё Питер, мать его, Руманчек. Питер — горький кофе без сахара, от которого хочется выдернуть изнутри свои легкие. Порезы заживают быстро, он же упырь, спасибо мамочке за это. Майка летит в стиральную машину, а он отправляется в душ, чтобы снять напряжение (подрочить на него) и выкинуть дурные мысли из головы. Но они там, они прилипли, как клейкая лента, к его черепной коробке и не хотят отдираться. «Ужин готов, мой милый, — ровным голосом говорит мать, а потом добавляет: Неважно выглядишь, проблемы с мальчиком-отбросом?», — и после этого хочется снова прикоснуться к лезвию и раскромсать на ухналь всё лицо прелестной Оливии, которая тоже заебала. Но Роман лишь крепче сжимает вилку и ест, желая Шелли приятного аппетита. Мам, иди нахуй, просто иди нахуй, крутится в голове, больно отбивая чечетку. Роман видит, как демоны танцуют на бездыханном теле его матери, это заводит. Они оба заваливаются на старый завод, срывая ленту, где написано: «Не входить, опасная зона», — поебать, вот просто поебать. Они пьяные в хлам, Питер ещё и обдолбаный, он всего лишь решил попробовать отменной травы у Андреаса, родственники ведь как-никак. Годфри смеется и прыгает по вонючим лужам, и мало ли что там за отходы, он прыгает, и ему так похуй. — Можешь вытащить мою мать из тюрьмы? — прокуренно спрашивает цыган, и всё веселье куда-то выветривается и всё возвращается. Эта заебатость и давящая боль без сахара, такая горькая и ядовитая, как укус змеи. — Если и могу, то что получу взамен? — азарт загорается в глазах Романа, ему хочется играть. Он хочет поиграть с псинкой, следующий ход за вами, мистер Руманчек. — Что хочешь, — тупая ухмылка, глоток виски и подрагивающий кадык. — У тебя ведь ничего нет, друг, — поддевает, продолжает играть. Ты моя жертва, которую я нацепил на окровавленный крючок. — Любое желание, Годфри, только вытащи её, — и, кажется, это мольба, или слишком громкая просьба. Но это шанс, это огромнейший шанс наконец-таки выебать оборотня, который перекусывает животным позвонки. И не только животным. — Любое желание? Без сдавания назад, в случае чего? — Всё ровно, всё чисто, — зрачки расширены, и Роман думает, что волк пожалеет позже, но что поделать — он сам предложил. Оба прыгают по грязным, пахнущим дерьмом лужам, приканчивая всю бутылку виски и пачку сигарет на двоих. Когда Роман отваливает немаленькую сумму бабок за мать Питера, он не жалеет. Её выпускают, когда небо окрашивается в ярко-оранжевый. Годфри узнает об этом по смс-ке от псинки, ой, то есть, от Питера. Роман пишет только, мол, помнишь о должке, и получает короткое «да». И всё тормоза ломаются, их давно повредили, но они стойко держались на соплях, пока не пришло время. «Приезжай ко мне», — отправляет и ожидает, стаскивает с себя майку, на которой всё ещё остались пятна крови, и бросает в угол комнаты. Он касается своего тела, берет в руки лезвие и проводит по алебастровой коже, получая удовольствие. Он уже окончательно съехал с катушек из-за него. Его подвозит Дестини и говорит, мол, будь осторожен с этим больным ублюдком, а потом целует его в висок и уезжает. Наставления просто охуенные для оборотня, который сжирает каждый раз самого себя. Оливии нет дома, она то ли трахается с кем-то новым, то ли вообще умотала нахуй из страны на пару дней, Роман не знает и не хочет знать. Но он знает, что она устроит скандал из-за его пожертвований мальчику-отбросу-он-не-из-нашего-общества-пойми-ты-черт-возьми. Он разберётся с этим позже, сейчас он слышит и чувствует запах псины в своем доме. Чувствует, как тот поднимается по лестнице. — Чувак, я думал уже, что здесь никого нет, — с порога начинает Питер, заходит и прыгает на широкую кровать Годфри, а Роман уже строит в своей голове варианты того, как именно будет трахать этого оборотня. — Роман, у тебя кажется, порезан бок... Годфри ошалело смотрит на свой перерезанный бок, который не зажил, а должен был. Или нет. Он давно не ел. — Помнишь, без сдавания задней и всё такое? — наступает Роман. Руманчек кивает и непонимающе смотрит на Годфри, когда тот садится на него сверху и облизывает ушную раковину. — Мы же друзья, — и что ты хочешь этим исправить, Питер? — И что? — спрашивает, прикусывая кожицу на шее. — Друзей не трахают, — настаивает цыган, и вроде как дает заднюю. — Ты просто не пробовал. Это край, тормоза отказывают напрочь, а машина слетает с утеса. Питер не отпирается, ведь мама теперь на свободе, и это совсем не больно, когда в шею впиваются клыки упыря. Словно паук укусил, выплескивая яд в тело. Руманчек дергается, когда Годфри входит резко; он озверевший, но всё ещё в себе, зализывает Питеру раны и трется фарфоровой щекой о жесткую щетину, словно кот, переевший мяты, но, блять, Роман не кот и он не ел зеленую мяту. Он выпил немного волчьей крови и теперь его ведет. Сильно, жестко. Будто старый завод обрушился прямо на него и расплющил в лепешку туловище. Пиздец. Романа ведет, как шлюху, которая давно не раздвигала ноги за деньги. За дозу крови. Питер уходит домой с ярко-красными засосами на теле, укусом на шее и спермой в заднице; Роман сидит в позе ебучего лотоса на широченной кровати и вдыхает запах цыгана глубоко в легкие, чтобы запомнить, ведь завтра он может его и не увидеть больше. Заебало зависеть от кого-то недочеловечного. Заебало есть пиявок, напитавшихся кровью. Заебало выслушивать нравоучения от Оливии. Теперь заебывает металлическая банка, которая скрепит и дерет сердце Годфри. Нахер раздирает его ко всем хуям, потому что Питер глубоко. Очень глубоко под кожей Романа.