Меланхолия

      Она любила свободу самой чистой любовью, но гораздо больше любила чувствовать на своих плечах его властные руки, мягкие и тяжёлые, ласково стягивающие тонкие лямки сарафана с её плеч. Сколько времени понадобилось только на то, чтобы он перестал вздрагивать при осторожных прикосновениях к ней, не отпустил, но притупил вечно терзающие мысли о грехопадении, смог без боли во взгляде прижать её гибкое тело к своему, подминать под себя, вдыхать родной чувственный аромат волос и после сплетаться ногами на белоснежных простынях.       Она всегда приоткрывала дверь спальни, когда готовилась ко сну, и снисходительно улыбалась, прекрасно зная, что он любит наблюдать за её размеренными шагами по комнате и постоянными поисками потерянного тюбика с благоухающим кремом, облокотившись о кедровый косяк. Никогда не использовала магию перевооружения дома, если рядом был Джерар, и раздевалась сама, медленно, словно растягивая время, снимала вещь за вещью, бросая в его сторону лукавые взгляды. Жмурилась от холодного ветра из вечно распахнутого окна, а он нежно усмехался, опуская взор на округлые колени, соблазнительно выглядывающие из-под тёмной атласной сорочки. В эти моменты она была безумно счастлива.       Он с особым вниманием принимался расчёсывать её спутанные алые волосы, когда Эрза приходила не в духе и мрачно садилась на постель с первой попавшейся книгой в руке. Услышав приближающиеся шаги, а затем и увидев его самого, она только покорно подавала ему расчёску, от предвкушения болезненного удовольствия прикрывая глаза и откладывая несчастную книгу в сторону. Она делилась с ним впечатлениями прошедшего дня и удивлялась, когда сразу после рассказа понимала, насколько всё же было глупо и незначительно это маленькое несчастье. Джерар понимал, что она хочет выпустить свои переживания изнутри, тем самым освободиться от лишнего груза, и поэтому выслушивал молча, не нарушая её гармонии. Она любила эту его черту: он умел слушать.       Когда же неспокоен был Джерар, она тихо опускалась рядом и обхватывала руками его холодные ладони, прижимая к губам и крепко целуя (после всего, что было — к чему наивная девичья скованность?). Если его томила печаль, он на мгновение сжимал её руки в ответ и терпеливо вздыхал, обещая больше никогда не представать перед ней в таком скверном виде. Она поджимала губы, отводила смущённый взгляд и всегда повторяла одно и тоже:       — Брось глупости, если я оставлю тебя в одиночестве, никогда не прощу себе. Пожалуйста, просто дай мне утешить твоё сердце.       И он сдавался до следующего раза. А потом, словно по записи, повторялись те же самые слова, и Джерар снова сокрушённо вздыхал, притягивая её ещё ближе.       После долгой разлуки, разгорячённые и немного сумасшедшие, они громко ссорились: Эрза безжалостно била тарелки о пол, хлопала дверями и колкими словами обрушивала на него всю боль, что успела пережить за время пустых ночей. Она просто не считала нужным снова терпеть горечь разлуки, когда до бесконечного счастья можно было дотронуться, лишь протянув руку в темноту, туда, где, тяжело дыша после очередного кошмара, спал он. Джерар хмурился, повышал голос, сбрасывал с полок аккуратные стопки её одежды и обещал непременно уйти. А затем они яростно, будто сражались на смерть, целовались, жадно кусали губы друг друга, сдёргивали одежду. Он тесно прижимал её к стене и больно сжимал бёдра. Она цеплялась за его волосы и притягивала ближе к себе, беспорядочно целовала лоб, виски и щёки, исступленно вздрагивая от наслаждения и долгожданной близости. Джерар растворялся в её теле, покрывал мокрыми поцелуями тёплую грудь и стонал прямо в ухо, заставляя её плавно изгибаться и, как бы укрываясь, она в изнеможении опускала тяжёлую голову на его влажное плечо, всё красное от царапин.       Она научилась готовить скорее посредством стыда, — впервые попробовав свою еду с другой, домашней стороны перед тем, как подать на стол, она ужаснулась и с отвращением выбросила неудачный эксперимент в мусорное ведро. Эрза и представить не могла, чем после этого всплеска эмоций станет кормить своего мужчину, но точно знала, что не позволит ему давиться её пресными блюдами. Впоследствии она никак не могла понять, почему до этого он спокойно поглощал пищу вместе с ней, никогда не жаловался и вообще оставался здоров и вполне счастлив. Она спрашивала и у него, однако прямого ответа никогда не получала, а только с удивлением ловила его незначительные улыбки:       — Когда-нибудь поймёшь, — склонив голову набок, проговорил он, когда она в очередной раз попытала счастье. Улыбнулся уголками губ и заговорил о чём-то отвлечённом. И тогда, пусть односложные ответы и раздражали её, она слушала волнующееся сердце в груди, приятно ноющее от теплоты и умиротворения, и понимала, что большего ей и не нужно.       Увесистые тома по кулинарии, тематические журналы, вырезки из газет — заполнили всё пространство на кухонном столе. И днём и ночью, когда он отсутствовал и не мог наблюдать её жалкие попытки приготовить что-то путное, Эрза стояла у плиты, воссоздавала, а затем уничтожала одно блюдо за другим, хладнокровно избавлялась от глупых и заведомо невкусных рецептов и уползала с кухни только тогда, когда сила воли позволяла расслабиться после нескольких довольно неплохих, но не идеальных — как она непременно хотела — попыток. Это было для неё сложнее, чем тренироваться на износ, одной, в пустыне, без глотка воды, без права на отдых и поощрение.       Она возненавидела готовку, но снова полюбила, когда в первый раз дала Джерару попробовать одну из своих лучших попыток. Его лицо! Оно смешно вытянулось, и два блестящих глаза заметно расширились. Он был поражён, а она была вне себя от радости и даже не нашла времени на обиду за его несдержанное изумление. Тогда Эрза отбросила предосторожности, рассеяла обыденную сдержанность и бросилась к нему в объятья, удивлённому и безумно любимому. С того случая Джерара одолела привычка наблюдать за её домашними хлопотами. Сидя на стуле, он, нисколько не скучая, внимательно следил за каждым её движением, слушал всё, что она говорила, и не понимал, почему ему, такому грешному и неправильному, снизошло такое простое благополучие. Не понимал, но уже давно принимал и не уставал перед сном целовать её в щёку или шею, каждый раз шепча слова благодарности за счастье.       Когда в человеке живёт мечта, вместе с ней в нём живёт и цель достичь её; достичь для своего полного удовлетворения, как духовного, так и мирского: приятного и душевного. Эрза давно хотела перестать носить выдуманную фамилию, — конечно, за все эти года, даже с самого начала её обретения, она добросовестно заменяла настоящую и даже стала ею, но пришло время, когда Эрза чувствовала, что не только защита друзей её главная задача. Она хотела семью, которой у неё не было в детстве. Мечтала стать Эрзой Фернандес, но не смела об этом говорить, боясь пошатнуть их хоть и прочный, но драгоценный, словно хрусталь, союз душ.       Они любили прогуливаться по вечерам, крепко держась за руки и иногда останавливаясь, чтобы соприкоснуться холодными телами и передать друг другу накопившееся тепло через нежные касания к коже, тонкой и бледной, через невесомые поцелуи в губы, едва заметные, но значительные настолько, что после них Джерар надолго уходил глубоко в себя, думая о будущем, туманном и неприступном. Эрза молча шла рядом, равнодушно рассказывая откровенный бред, чтобы он не чувствовал себя одиноко в полной тишине.       — Я хотела бы поплавать на лодке, — честно призналась Эрза, когда перед сном Джерар спросил, о чём она думает в последнее время. — Знаю, невозможно дурацкое желание. Да и с ребятами мы катались не один раз.       — И вовсе не дурацкое, — одобрительно усмехнулся он, обнажив ровные белые зубы, — я бы сказал, необычное.       Она пожала плечами и потянулась к нему навстречу, зазывающие улыбаясь. Обнажённая нога плавно опустилась на его бедро. Тонкая ткань одеяла жалостливо зашелестела и упала на пол; за окном, вечно открытым, вокруг которого беспокойно струился прозрачный тюль, сквозь млечные звёзды, сплошь заполняющие чёрный шёлковый небосвод, приоткрывалась завеса между таинственными и пугающими мирами: блаженства и страсти. Эрза всегда громко и протяжно стонала, стремясь полностью открыться пред ним, томно закатывала глаза и под конец чувствовала себя донельзя измотанной, но необычайно счастливой и любимой.       А через неделю он с удовольствием исполнил её скромное желание. Чтобы показать ей куда больше интересного, им пришлось ехать несколько часов, а потом, когда ему уже не терпелось увидеть её лицо, Джерар, мысленно покаявшись, использовал заклинание «метеор», и спустя несколько минут они оказались в лесной глуши, среди множества густых деревьев, длинных вьющихся по земле растений, в мире свежести, зелени и свободы.       На Эрзе колыхалось светлое, почти воздушное платье, она хотела перевооружиться для удобства, но Джерар заверил её, что это ни к чему. И действительно, им удалось прогуляться не больше пяти минут, как они вышли к перламутровому блюдцу — широкому озеру, с противоположной стороны окружённому высокими густыми зарослями камыша. Потрясённая, Эрза молча смотрела на лодку, плавающую около берега, и судорожно вздыхала запах леса, чувствуя, как против её воли губы изгибаются в довольную дугу. И он это видел.       — Это, конечно, не океан, не море и не река... — начал говорить он, но Эрза, резко повернувшись к нему, удивила его внезапно загоревшимися огоньками в глазах.       — Невероятно! Пошли же, чего ты ждёшь?        Около берега было влажно и тепло, рядом стрекотали кузнечики, то и дело мелькали проворные мотыльки. Эрза подала Джерару руку, и он усадил её на нос лодки, пуская тихие смешки в моменты, когда она ужасно смущалась шаловливыми порывами ветра, бесстыдно задирающими вверх юбку её платья. Он поднял весло и аккуратно оттолкнулся о берег, наблюдая за восторженным взглядом Эрзы, с неподдельным интересом изучающей каждый сердцевидный бутон множества кувшинок.       Вода цвела. Вся покрытая зеленоватым блеском, она казалась неизученной и удивительно непонятной. Эрза ощутила укус в плечо и дёрнулась, резко убив полную мошку. Тогда она и заметила на себе странный, какой-то скрытый взгляд Джерара. Она привстала, чтобы подойти ближе, но лодка закачалась, и они оба чуть не перевалились за её пределы. Она осела обратно, а он снова пришёл в себя и тепло улыбнулся.       — Может, ты хочешь стать моей невестой?       Тогда они всё же упали. В миг, когда он произнёс слова, которые она ждала с содроганием сердца, она перестала дышать и только беспомощно таращила на него свои большие карие глаза, нисколько не веря своим ушам. Не может же всё быть слишком хорошо! Всего три года назад он и не смотрел на неё, избегал встречи взглядов, был равнодушен и холоден, не давали и надежды на взаимные чувства. Теперь... А что теперь? Она вздрогнула, судорожно сжала края платья и снова вскочила, чтобы зацепиться за его плечи, вжать в них свои пальцы и крепко-крепко обнять, но слабенькая лодка подвела, и они оба промокли до нитки. В просвечивающем платье, с мокрыми запачканными волосами, она вернулась домой и до утра просидела в одной позе, дрожа всем телом и поглядывая на пустующее место рядом. Эрза разучилась терпеть вынужденное одиночество, но совершенно не жалела об этом.       Она любила, когда он не только читал её мысли и понимал с полуслова, но и когда она сама видела все его тайны, как на ладони. Бывало, он возвращался поздно, хмурый, и не говорил ни слова. Это было одно из проявлений его злости: в такие моменты она не трогала его, не задавала лишних вопросов, а порой боялась, что слишком громко сопит, раздражая его. Но всё равно знала, что он никогда не причинит ей вреда, и ночью, забываясь, всё же прижималась к нему. Он обнимал Эрзу в ответ не так нежно, как делал это в обыкновенные дни, порой неохотно, но, в отличие от прочего, когда она крепко засыпала, аккуратно прижимался носом к её макушке и вдыхал её запах, дурманящий и путающий его тёмные мысли, отчего он непременно успокаивался. Он не говорил ей, а она и не подозревала.        Однажды она попала под дождь, когда ходила на рынок. Страшный, быстрый ливень вырывался из громоздких туч и успел намочить её с ног до головы несмотря на то, что до дома ей оставалось всего несколько метров. Порядком мрачная, Эрза прошла в дом, как тут же была отведена в ванную комнату. Джерар без церемоний стянул с неё мерзкую, прилипающую к коже одежду и загнал под тёплый душ, вслух рассуждая о том, что ей давно уже пора повзрослеть. От ощущения полной испорченности вечера, который должен был быть идеальным, она упала духом и весь последующий день просидела в комнате, занимаясь откровенным бездельем. В Гильдии велись ремонтные работы по улучшению внутреннего устройства здания, и её участников отправили в срочный отпуск. Она была недовольна, что долгое время проведёт в разлуке с друзьями, и счастлива, что всё это время будет денно и нощно в объятиях своего будущего мужа. Это был первый день отпуска — он был испорчен.       Часов в восемь, когда Эрза, уже умирая от скуки, снова перечитала начало любимого романа и уже готовилась ко сну, Джерар заглянул к ней и убедительно попросил спуститься для важного, — попросил подчеркнуть жирной линией, но она, сонная, ничего не разобрала, да и не пыталась, — разговора. Она подумала, что спускаться в сорочке в доме, где кроме неё и её любимого человека никого нет, скорее правильно и даже полезно, и воплотила своё стремление в жизнь.        Она любила сюрпризы. Он любил наблюдать за быстрой тенью изменений на её лице. Эрза сконфузилась, оглядела праздничный стол, изысканный и дорогой в своём безупречном убранстве, — как она желала и во сне, и наяву, — и всё же села на стул напротив довольного Джерара, одетого в белый парадный костюм.       — Кошмар, — сказала она тогда.       — А мне кажется, что необычно.       — Давай не сейчас. Не хочу рассказывать детям, что их отец сделал мне предложение, когда я была в сорочке, и вместо драгоценных камней меня украшали синяки под глазами.       — А ты хочешь от меня детей?       — Непременно, — выразительно поглядывая на него через тонкое стекло фужера, ответила Эрза, — минимум десятерых.       Приятным дополнением к прочим удобствам для Джерара был уют: его как раз и недоставало, когда ему, Мереди и Уртир приходилось скитаться по миру, ночуя в случайных местах, порой даже смертельно опасных. Он без труда мог погрузиться в оцепенение от мрачных и печальных воспоминаний, корил себя за прошлые ошибки, но более не досаждал ей. Рядом с Эрзой, где бы они ни были, он чувствовал, что готов на всё, лишь бы построить её крепкое счастье. Она вся излучала уют, хотя и не видела этого. Рядом с ней ему удавалось быть чуточку смелее, чуточку отважнее и мужественнее. Добрая и ранимая без своих доспехов, смелая и властная в них, она нравилась ему любая, главное, что она была самой собой и не видела нужды скрываться под маской лжи. Он так привык к постоянному приливу теплоты, что уже не мог представить другой жизни, без неё, её голоса и спокойного пронзительного взгляда.       Их настоящие ссоры представляли собой кинематограф в начале его пути: вся жизнь становилась чёрно-белой, как будто дождь смывал с неё цветную краску, и она томилась в ожидании нового цвета, а актёры картины были немыми, но поразительно точно выражали эмоции без слов. Оба молчали ровно и сдержанно, не замечали присутствия друг друга. Ни один, ни вторая, если вопрос был спорный, и их мнения сильно расходились, а само обсуждение ничего особо не значило, не желали уступать друг другу. Упрямые, упирались всеми силами и порой не разговаривали больше пяти дней до того, как кто-то бы случайно не позвал другого. Пожалуй, проигравший в этой ситуации всё же выигрывал: он спасал обе души, и те облегчённо выдыхали.       Окончательно и бесповоротно растворившись в горячих руках Джерара, Эрза разомлела и стала куда мягче. Однако в характер пробралось нечто такое, что стало сбивать её с ног. Только завидев в дверях Уртир или Мереди, она уже желала затворить её с возможностью прищемить им конечности, чтобы больше никогда не приходили. Но, вынужденно улыбаясь, пропускала гостей в гостиную. Она ревновала и вела беседы, вела беседы и ревновала. Эрза не хотела, но сердце противно тянуло, а подобные мысли, как бы она ни старалась, посещали её голову.       Она справилась с неведанной силой, потому что доверяла им всем, а главное — выбору своего сердца. Вот и Джерару было важно, чтобы ему доверяли. Почему-то, когда начинался разговор о доверии, он вспоминал их первый раз: неумелый, нежный, слегка наивный, но страстный. Она послушно выгибалась под тяжестью его тела, ласково гладила лицо и смотрела в его глаза смущённым замутнённым и доверчивым взглядом. Потом на его щеках остались царапины от её ногтей: она не ожидала таких ощущений и от переизбытка чувств с силой надавила на то, за что так нежно цеплялась секунду ранее. Было и смешно, и стыдно, но Эрза стойко перенесла угрызения совести, правда, окончательно успокоилась только после его настойчивой просьбы.       Их любовь со стороны казалась странной, но для них она была обыкновенно прекрасной. Живой, яркой и гибкой. Она считала, что должна говорить ему заветные слова, но никак не решалась, а он просто не думал над этим, потому что был мужчиной, который сам любил и без слов понимал, что Эрза чувствует к нему то же самое. Он целовал её в лоб, когда ей сильно нездоровилось, заваривал слишком сладкий чай и уже по привычке вслух читал новую книгу — тогда они принимались за бурные обсуждения поступков героев и засыпали, сами того не замечая. Он относительно, но знал её мысли, предполагал мечты, считался с желаниями и чувствовал своей грудью биение её ранимого сердца. Джерар любил.       Дождливыми вечерами, после тяжёлого и загруженного дня, если он приходил, они, упоённые тихой мелодией дождя, садились на диван в гостиной, включали тусклое, источающее слабое золотистое тёплое свечение бра, и Эрза умиротворённо перебирала его чуть жёсткие волосы тонкими холодными пальцами. Аккуратно блуждала подушечкой указательного пальца по плавным изгибам татуировки, за сдержанной, мягкой полуулыбкой скрывая потаённые мысли о её природе. Если она замерзала, но по своему обыкновению упорно молчала, он брал её за крепкие тонкие выпуклости щиколоток и растирал их ладонями, со своей бережной осторожностью наблюдал за её поджатыми от смущения губами и чуть покрасневшей щекой, — обычно левой, так как она прятала от него глаза, отворачиваясь в другую сторону. От этой картины, тонким шёлком кожи под пальцами, он чувствовал, как внутри растекалось вязкое, как душистый мёд, чувство бодрой душевной радости за то, что она сейчас рядом с ним.       Она никогда не носила нижнего белья, если он был рядом с ней. Натягивала простой батистовый сарафан на тонких лямках, которые он так любил спускать с её покатых плеч, светлый и пухлый, обтягивающий молодую фигуру, только когда она стояла у вечно раскрытого окна и что-то искала взглядом среди бесконечной белизны облаков. Молочный, почти белый, не такой удобный, как её родные доспехи, однако вылавливающий слабо скрытое восхищение в умных любимых глазах. Она давно научилась любить то, что тайно желал он. Неожиданно обнимала его сзади и специально прижималась упругими, свободными грудями к его спине, ощущала волны возбуждения и проворно отскакивала, убегала в спальню, стоило ему чуть повернуться к ней.       Перед долгой дорогой Джерар неловко целовал её в щёку, а она каждый раз отводила печальный взгляд, с силой цепляясь руками за его крепкую шею.       — Обещай, что вернёшься, — обычно требовала она своим строгим и бескомпромиссным тоном.       Он кивал головой, но оба знали, что это ничего не значит. Эрза всегда верила в его возвращение, — это было больше и важнее, чем беспутное ожидание неизбежного, — верила и всегда готовила ужин на двоих.       В тот день Джерара не было уже больше недели. Она провела четыре весёлых и беззаботных дня в компании своих друзей: разнимала всполошённых Нацу и Грея одним только взглядом, разговаривала с Люси и Венди о чём-то глупом, смешном и по-детски наивном: в основном говорили они, а она сидела рядом, улыбаясь от приятных воспоминания и хмурясь при новых подозрительных стычках между взбалмошными магами. Остальные же два провела в новеньком здании гильдии, раздавая всем поручения и беседуя о своём с улыбчивой Мираджейн. Нехотя призналась той, что испытывает что-то вроде скуки, и Штраус предложила ей взять новое задание. Она порекомендовала простое и быстрое — Эрза прочитала и несколько огорчилась, но потом резко вернулась в прежнее боевое состояние и, перевооружившись в доспехи, ушла ровно на три дня.       Вернулась она всё равно раньше него, с положенной суммой и вознаграждением в виде обыкновенного ожерелья. Её ночное одиночество, освещённое только тусклым диском луны, продолжалось ещё трое суток, в двое из которых к ней заходила Люси, всегда захаживающая, когда чувствовала, что Эрзе одиноко — ведь та всегда молчала и не смела просить о подобном. Однако и в первый, и в третий день застала ту в плохом настроении, хмурую и рассеянную, поглядывающую на гостью пронзительным и холодным взглядом.       Джерар наблюдал за тем, как она медленно переворачивала страницы новой книги, хмурилась, снова листала, читала быстро и рвано, пропуская целые абзацы. За это время она начала сутулиться, под глазами появились тёмные подводы, а лицо несколько осунулось, что он всерьёз начал беспокоиться о её здоровье.       — Я просто устала, Джерар, — вздыхая, равнодушно отвечала она, и придвигалась к нему, чтобы поцеловать перед сном. С трудом терпела смелые касания, раздражительно вздрагивала, но позволяла снимать с себя сорочку, понимая, что её уныние никак не должно касаться его благополучия.       Она почти не улыбалась, а если ему удавалось вытащить из неё слабый смешок, весь последующий день ходила ни жива ни мертва. Её перестали забавлять витиеватые узоры на потолке, не интересовали любимые романы, она готовила только для него, когда сама за весь день съедала или горсть орехов, или маленькое кислое зелёное яблоко. В доме поселились пугающие тени разлада и ссор: он хотел, чтобы она наконец пришла в себя, Эрза желала, чтобы Джерар оставил её в покое и не трогал. Печально опускалась на диван по ночам и долго смотрела в пустоту, тревожно сжимая плечи руками. Она не давала ему расчёсывать свои непослушные волосы.       Иногда, снова ощущая твёрдую поверхность под ногами, она на ватных ногах поднималась к нему и — спящего — нежно гладила по щеке, с содроганием ложилась рядом и не могла вспомнить, почему оказалась в мрачной и тёмной гостиной совсем одна. Ощущала сильный голод, неприятную тяжесть в руках и ногах, спала беспокойно и коротко, без снов, а порой просто тихо лежала и боялась вздохнуть, чтобы её не заметила странная тень, мелькающая то за окном, то на потолке, то в дверях.       — Ты дурак? — почему-то дико разозлившись, грубо осведомилась она, когда он пожелал, чтобы она посетила врача, — действительно считаешь, что я больна?       — Я считаю, что в последнее время ты сама не своя, — строго отвечал он.       — Разве тебе не кажется это необычным? — насмешка.       Потом он стал следить за каждым её шагом, насильственно заставлял есть, гулять в парке, приводил в дом Люси, Грея и Нацу, с которыми она на некоторое время цвела, однако так же быстро опадала, читал книги вслух и заплетал алые локоны в две толстые косы. Джерар видел, как дрожал каждый её мускул на лице, как она с силой сжимала ладони в кулаки, как бросала на него неодобрительные и насмешливые взгляды. Ему было в некоторой степени больно, но он не останавливался и старался найти истинную причину её изменений. Понимал или, быть может, надеялся, что, если он сможет отыскать выход, она снова станет собой и сможет спокойно улыбаться, без тени злой грусти.        Эрза со злорадством искала печаль в его глазах, усмехалась в самые губы и отказывалась прикасаться к нему, однако видела и безмерно усталый взгляд, и двухдневную щетину, и то, как он, упершись локтями в колени, склонял голову к рукам и просиживал в такой позе часами. Он не спал по ночам и следил за каждым её вздохом. Она больше не подходила и не брала своими холодными руками его ладони. Порой виновато смотрела, но лишь делала шаг, чувствовала чудовищные спазмы в самом сердце. Ей хотелось кричать, а ещё хотелось пустоты.       Она стала чаще лежать в постели и безучастно реагировать на беспокойные вопросы Джерара, отвернув голову к стене. Он искал ответы везде, где только мог, но, когда она, неожиданно приподнявшись, потребовала закрыть их вечно открытое окно и задёрнуть занавески, решился на постороннее вмешательство.       — Может, и больна, — в один из спокойных от приступов сердечной печали и уныния дней решилась сказать Эрза, — только ты никому не говори. Сохрани это в тайне, если в тебе остались хотя бы крупицы чувств ко мне.       Он успокаивающе прижимал её к своей груди и сыпал беззвучные обещания в самое ухо. Эрза, как когда-то в светлые дни, срывала с его губ поцелуи, увлажняя колючую щеку своими горькими слезами и, срываясь с шёпота на крик, просила простить её. Он пресекал эти попытки; ведь он по-прежнему оставался грешным, а она всё ещё была чистой и светлой.        Теперь у неё постоянно дрожали руки. Она не желала видеть ни друзей, ни доспехов, ни Джерара, а самое страшное — своего отражения, сулившего открыть ей видение на глубоко впавшие щёки, усталые, не выражающие ничего глаза, пустые и отчаянные, фарфоровую, будто мёртвую кожу, обтягивающую столь тяжёлые для неё кости. Мучительно морщилась, стоило подняться с кровати, и, замерев в известной лишь ей нерешительности, более не двигалась с места. Окончательно перестала читать, но не видела в этом ничего странного: она просто знала и принимала, что прежние занятия не приносят былого оживления, не воодушевляют, не доставляют никаких эмоций, а только тянут куда-то вверх, где быть ей совершенно не хотелось, замедляя течение песка сквозь сухие пальцы жизни. Ей надоело жить без прежних красок, но того, что было когда-то, для неё больше не существовало: она видела только сейчас и понимала, что это сейчас больше ей не подвластно.       — Помочь ей тяжело, — с порога ответила на вопрос старая гадалка, удивительно молодыми глазами рассматривая мужской силуэт в дверях, — проклятая μελαγχολία. Зря она приняла тогда тот дар от жителей, он нёс с собой только смерть и боль. Теперь же чёрная желчь подбирается к самому её сердцу, она скоро умрёт. Готов ли ты...       — Я готов на всё, — яростно бросил Джерар. — Я обязан помочь ей спастись, это мой вечный долг! Забирай у меня всё, что только можешь, мне не жаль ни жизни, ни тела, ничего, только помоги ей перебороть эту болезнь! Я не могу спокойно наблюдать, как она исчезает на моих глазах.       Старуху заглянула ему в глаза и некоторое время молча исследовала их своим пронзительным взглядом, а затем пододвинула к краю стола маленький мешочек:       — Я знаю, мальчик, я знаю... Но, пожалуй, твоя жизнь здесь не помощница.       В тот же день, только вернувшись, он без промедления приготовил ей её любимый сладкий чай. Сладкий для неё и горький для него. Когда он поднялся, Эрза на удивление спокойно дремала на кровати, и из-под простыни выглядывала её бледная и исхудалая нога. Джерар сел рядом и сжал холодную правую ладонь, чуть погладив и тут же выпустив. Она казалась такой мирной и обычной, что перед его глазами замелькали яркие обрывки воспоминаний, где она прикрывала глаза и наслаждалась тёплыми касаниями его рук, где смущалась от привычных вещей, где противилась и громко ругалась, где улыбалась ему живой и ласковой улыбкой: по-настоящему, как умела только она.       — Эрза, — тихо позвал он, а сам замер, будто оцепенев. Сердце судорожно забилось. Она приоткрыла глаза и сонно оглядела его лицо.       — Кажется, сегодня я опять твоя Эрза. — Она нежно усмехнулась и прикоснулась к его холодной и небритой щеке. — И зачем ты только закрываешь это окно?        Джерар заглянул прямо в её глаза и почувствовал, что если будет медлить, то никогда больше не сможет решиться. У него перехватило дыхание и внутри смертельно похолодело, та тяжесть больно надавила на сердце, но он приподнял уголки губ в подобии улыбки, сдерживая слёзы горечи. Он так не хотел снова терять её после стольких бед. Даже не мог представить, что будет делать, когда не сможет холодным вечером ощутить приятное тепло её пальцев на коже рук. Он безумно хотел ответить на все её вопросы. Был готов поменять её фамилию...       — Что с тобой? — медленно спросила Эрза, заметив знакомый блеск в уголках его глаз. Она, повинуясь чувствам, обняла его за шею и крепко прижала к себе. — Ты хочешь уйти? Не оставляй меня одну, после всего, что было, это невозможно так, я... я же люблю тебя. И ты, и ты тоже любишь меня. Мы справимся. Всегда справлялись, потому что потом мы всё делали вместе...       — Конечно, — отстранив её, чтобы видеть лицо, серьёзно ответил Джерар. — Эрза, только пообещай мне, что ничего не вспомнишь.       — Что не вспомню? Джерар?! Я никогда не забуду, не уходи, я виновата, но я нездорова, — испуганно, резко и крепко она обхватила руками его щёки и с силой поцеловала в губы, по её искажённому от боли лицу полились горячие слёзы. — Я не могу снова потерять тебя! Я нездорова, но все когда-то вылечиваются, и я, как и они, просто немного подожди. Пожалуйста, подожди немного... совсем немного... ведь ты же умеешь ждать. Ты всегда ждал...       Он мягко высвободил руки и отсел на кресло, глубоко вздохнув. Сложно. Джерар заглянул в окно и встретил там темноту. За тонким стеклом бледно и тоскливо светил грязный полумесяц, одинокий, запачканный множеством сияющих вокруг звёзд, отодвинутый их великолепием и забытый на бесконечном просторе.       — Ты Эрза, но другая, — хотел сказать Джерар, но осёкся и осевшим голосом предложил ей выпить чаю: — Тебе стоит подумать о чём-нибудь хорошем, таком, что бы заставило тебя почувствовать себя бесконечно счастливой. Ты же знаешь, бывает, что даже самые простые вещи могут творить чудеса.       И какое он имел право снова беспокоить её своим существованием? Людям, в силу их слабости, свойственно совершать бесконечные, порой те же самые ошибки. Но у него их было слишком много. Сейчас он знал, что в очередной раз оказался обманутым судьбой, а за ним пострадала и Эрза.       Она стёрла с лица мокрые полосы — остатки после внутреннего сражения с собой и окружающей действительностью — и глазами, полными утомления неизвестностью, посмотрела на его спину, а потом за несколько глотков одолела непривычно горький и странный чай, не поморщившись.       — Он же горький, — тихо произнесла Эрза, последними живыми остатками себя чувствуя, что смертельно устала и снова безумно хочет спать.       А избавиться от невроза оказалось донельзя просто. Он без колебаний согласился стереть все её воспоминания, связанные с последними месяцами, всё, что она за это время поняла о нём. Теперь, когда эта жизнь отчётливо показалась ему неправильной, непростительной, он осознал, что никогда, ни дня не был свободен от своих грехов. Джерар тонул в них, изо дня в день, как посреди океана, захлёбываясь солёными брызгами.       Ответ был на поверхности, она была рядом — он верил в спасение, которое она внушала. Да и оно было — это спасение, пришло скользким видением, создало в голове желанные образы, на самом деле не спасая его, а загоняя глубже, увеличивая панику, чтобы утонуть, захлебнуться в ледяной воде было ещё страшнее.       — А мне кажется, необычный, — слабо усмехнувшись, ответил Джерар, укрывая её тело прохладным покрывалом.       — Глупый, ты-то не пробовал его...       — И правда глупый, — отрешённо согласился он. Она закрыла глаза. Кажется, в этот момент по его сердцу пошёл глубокий надрез, петляя и засаживаясь глубже, он безжалостно уничтожал последние остатки того, что обычно человек называет надеждой на лучшее. Сердце не было мягким — оно затвердело.       Она уснула крепко и почти сразу, непроизвольно сжав в ладони простыню. Джерар подошёл к умиротворённой занавеске и сразу отворил окно, впуская в дом свежесть ночной тишины. В момент полного безмолвия он лениво усмехнулся прозрачному полумесяцу; изнутри что-то жгло, он словно растворился вместе с тяжёлым холодом ветра, впитался в порошок — крошки от сердца, которые остались раздробленными осколками лежать на дне его пропасти. Ему осталось уйти.       И пусть, когда он в последний раз оборачивался на окно, он знал, что больше никогда не вернётся. Осознавал, что, как только она проснётся, её займут совсем другие мысли, и он, как и задумано судьбой, опять станет для неё лишь эпизодическим другом детства, близким и чужим одновременно. Даже если не ему выпала доля согревать холодные женские плечи, с тонкими лямками на них, — он ни о чём не жалел, ведь в нём, чуть дыша, жили мысли о том, что отныне она не закроет своё вечно распахнутое окно и не перестанет читать новую книгу после трудного дня из-за очередного приступа боли. Она снова позволит кому-то расчесать свои длинные волосы и непременно будет счастлива. Ведь Джерар любил.       В кромешной тьме его окружил лишь холод безмолвия. Он улыбнулся, чётко осознавая, что в этот раз всё действительно кончено. Сегодня он вычеркнет своё имя из последних хроник гильдии и утром станет для Эрзы тем же отступником. С одним отличием: в этот раз навсегда. Кажется, сердца и правда больше нет. Но с ним осталось его главное умение. Он не разучился ждать. Джерар всегда ждал.       Эрза легко мирилась с его причудами, но не уставала повторять одно и то же, не подозревая, что к этим просьбам он глух. Джерар никогда не спрашивал, чего хотела она.