Игра на вдох-выдох

У Питера кухня просто невероятная. Огромная, чистая, светлая и, конечно, обставленная по последнему слову техники. Стилински иногда остается у Хейла в первую очередь из-за нее – «территории удовольствия», как прозвал ее Питер, подтрунивая над ним. Джон лишь отнекивался, по привычке споря с хозяином дома, ведь им обоим это так нравится. Слушать, смотреть, вторгаться в личное пространство, касаться неожиданно и ощутимо, но даже вида не подавать – насколько они оба нуждаются в этом. Просто игра между ними и ничего более, что нельзя было бы прекратить по собственному желанию. Питер тщательно обжаривает бекон, краем глаза наблюдая за четкими движениями ножа шерифа. Джон чувствует его взгляды, как солнечный свет, что припекает кожу через большие блестящие окна на кухне, пока он нарезает овощи в высокий стеклянный салатник. Они стоят очень близко, почти плечом к плечу на грани дискомфорта, когда кажется, что воздух высыхает и наэлектризовывается, достаточно одного легкого касания и тело прошьет молнией. Джон почти готов спровоцировать этот удар, всё чаще залипая на обнаженных предплечьях Питера, увитых вязью напряженных вен, но оборотень его опережает, неожиданно обнаруживаясь за спиной, так нечеловечески быстро, что шериф не успевает отследить его перемещение. Он лишь улавливает жар, обволакивающий спину душным одеялом, и равномерный звук хейловского дыхания, оседающий на коротких светлых волосках прямо на загривке. Затаив дыхание и подобравшись, шериф рассматривает ладонь с широкими костяшками, которой оборотень опирается на стол возле его бока, близко, но не соприкасаясь. Другой рукой Хейл тянется к солонке, нависая над плечом Стилински. Джон чуть поворачивает голову, так, чтобы встретиться глазами с Питером, но оборотень смотрит лишь на крохотную капельку пота, стекающую по виску шерифа прозрачной росинкой. Джон сглатывает и зажмуривается не в силах наблюдать за тем, как Питер медленно склоняется к его лицу, а в глазах его загорается ледяная синева. - Дыши… – смеющимся шепотом в самое ухо приказывает Хейл, прежде чем прижечь скулу сухими губами, растворяя каплю пота в своей слюне. И Джона, наконец, прошибает болезненно-колкой искрой удовольствия. Нож с громким стуком ударяется о гладкую поверхность стола, выпадая из дрожащих пальцев. Питер крепко обхватывает его руками за пояс, прижимая к себе, будто Джон может быть против, и легко пробирается под резинку домашних брюк, по-хозяйски лаская крепнущий член знакомыми движениями. Питер контролирует всё: своё дыхание, силу, тело Джона, который только и может, что содрогаться и постанывать, без возможности сдвинуться или навязать свой ритм. Злость затягивает возбуждение крепче, шериф запрокидывает голову назад, открывая беззащитное горло, и громко стонет, сбивая дыхание Питера ровно на один вдох-выдох. И эта маленькая победа растягивает губы Стилински в ехидной усмешке, пусть и не такой колючей, как хейловская, но оборотню хватает и ее – с утробным рычанием он впивается ртом в тонкую кожу, натянутую кадыком, ощутимо задевая ее кончиками проступающих клыков. На языке остается легкий химический привкус геля для бритья. Питер шире раскрывает рот, фиксируя зубами щитовидный хрящ, считывая сумасшедший пульс Джона губами. Достаточно двух небольших проколов и сладкая пряная жидкость польется прямо в глотку. Шериф инстинктивно дергается, сильнее вжимаясь в мускулистое плечо, но ему некуда отстраниться. Собственный член в кулаке Хейла, послушный, словно глина, истекает смазкой, мучительно желая разрядки, а Питер плавно и ритмично держит темп, желая заставить Джона скулить, умоляя. Извечная борьба, в которой упрямо не хочется проигрывать. Стилински до боли прикусывает щёку изнутри, стараясь удержаться и не начать просить Хейла позволить ему трахнуть оборотня прямо на столе или на полу его роскошной кухни. С трудом сглатывая, шериф протяжно выдыхает горячий, пропитанный собственной свежей кровью воздух, на что оборотень реагирует мгновенно – разжимая челюсти и врываясь в рот настойчивым умелым языком, вылизывая, посасывая, поглаживая. Металлический привкус поцелуя дурманит, дразнит хищника, спрятанного в искусно вылепленном теле Хейла, заставляет ослабить контроль, терять власть. Джон бедром чувствует, как поджимаются у Питера яйца и пульсирует член, но прежде чем он успевает скомандовать, его как игрушку вздергивают вверх, разворачивают и усаживают на край стола. Питер зарывается лицом ему в пах, трётся, ластится о брючную ткань, упираясь лбом и носом в эрекцию, выгибает блестящую от пота спину и покатые мощные плечи. Стилински чуть ёрзает, отталкивая от себя разделочную доску, затем сжимает в кулаке черную и густую, как шерсть, гриву Хейла, оттягивая её до вздымающихся шейных жил. Питер дышит тяжело и громко, на сияющей полированной поверхности стола подрагивают его длинные пальцы с жуткими когтями, на которые шериф старается не обращать внимание. - Хочу, Джон… слышишь? – неразборчиво тянет Хейл, жадно и зло глотая слова, продолжая накачивать лёгкие мускусом шерифа. «В тебя» повисает в липком и загустевшем воздухе между ними. Шериф разжимает кулак и выпускает на свободу хейловские пряди. Питер редко просит о подобном, но каждый раз, соглашаясь, Джон принимает последствия игры, которая для него может закончиться очень плохо. - Ты знаешь правило – одно твоё движение и всё прекратится. Питер судорожно кивает, распрямляясь, и нетерпеливо хватает его за бедра в попытке перевернуть и поставить на четвереньки. От одной мысли, что ему придется стоять на столе, подставляя голый зад под рот Хейла, лицо и шею опаляет краской стыда. Шериф столько раз говорил «нет», но оборотень предпочитает не помнить об этом, не оставляя попыток загнать его в эту позу. Джон протестующее шипит, ударяя по наглым рукам, и откидывается спиной на стол, приподнимая бедра и помогая раздосадованному оборотню стянуть с себя брюки. Глаза Хейла то вспыхивают, то гаснут, пока он нарочито небрежно раздевает шерифа, преодолевая потребность наброситься на беззащитного человека. Он старается дышать спокойно, концентрируясь на том, как движутся собственные грудь и живот, постепенно начиная размеренно подниматься и опускаться. Исчезают когти и каменное напряжение лица и тела, Питер, наконец, касается голой кожи с золотистыми волосками на угловатых коленях, раздвигая худые бедра. Испытывать себя, швыряя к самой грани – привычка, превращенная в зависимость. Джон пристально смотрит ему в лицо, словно читает на нем мысли. Питера же больше занимает нежное и розовое, всегда такое узкое, спрятанное между бледных поджарых ягодиц. Ладони оборотня разводят их в стороны, открывая взгляду маленькое, плотно сжатое отверстие, Хейл наклоняется к нему все также без спешки и нетерпения, высовывает кончик языка и касается легко и мягко, короткими влажными мазками, раздразнивая нервные окончания. Шериф на это лишь сильнее упирается пятками в стол, будто готовится оттолкнуться, чтобы отодвинуться как можно дальше. Питер никогда не растягивает его пальцами, только языком, играючи, совсем немного, так, чтобы вошла головка. Слишком толстый и длинный, хейловский монстр способен распахать и не самую разборчивую задницу. Джон рискует надолго остаться лежачим, если Питер не удержит себя в узде. Страх мешается с извращенным желанием узнать, каково это – быть оттраханным обезумевшим от желания зверем. Стать той самой точкой невозврата, чекой, сорвавшейся с разрывного снаряда, сбывшейся мечтой. Дурные мысли, дурная игра, в которой им обоим хочется выиграть и проиграть. Джон сжимает свой член, не в силах больше терпеть, трет под головкой, прикусывая нижнюю губу и низко, ноюще постанывая, пока Питер толкается языком глубже, с каждым новым разом с большей силой надавливая на стенки входа. По ягодицам к пояснице стекает хейловская слюна, от влажных, хлюпающих звуков внутри что-то сжимается, натягивается и звенит, и кажется, вот-вот расколется или порвется. Ощущение горячего, гибкого языка остается даже, когда оборотень отстраняется, чтобы сдернуть собственные штаны. Шериф приподнимает голову, в который раз поражаясь щедрым размерам Хейла между ног. Питер подтягивает его ближе к себе, закидывает ноги Джона на свои плечи и, приставив влажную головку ко входу, привычно замирает, спокойно и глубоко вдыхает, глядя прямо в глаза, затем опускает веки, толкаясь внутрь под медленный долгий выдох, выбивая из шерифа кислород. Стилински задыхается от напряжения, ослепительно-яркие, похожие на солнечных зайчиков, пятна расплываются перед глазами. Жгучее, режуще-щекотное чувство наполненности становится центром ощущений во всем теле, оттесняя даже возбуждение. Он выгибается, опираясь на лопатки, во рту пересохло, и губы липнут к зубам, а глаза щиплет от пота – всё это шериф начинает постепенно чувствовать, привыкая к присутствию в своей заднице. Джон фокусирует взгляд на линиях хейловского тела: стальные мышцы пресса, отлитая, словно из гранита, грудь, бугрящиеся линии плеч, переходящие в мощные очертания шеи. От всего этого пугающего великолепия в паху словно кран с кипятком свинчивает. Шериф хватается за член, ведет ладонью вверх по всей длине, выгибает запястье, подкручивая у головки, и резко вниз, чтобы повторять раз за разом, поджимая ягодицы. А Хейлу будто плевать, он не шевелится и не открывает глаз, словно неживой, застывший, как в отключке, и только трепещут тонкие ноздри над поджавшейся верхней губой. Джон никак не может понять, откуда в Питере столько силы, чтобы не двинуться хоть на дюйм глубже, не качнуться навстречу взывающему инстинкту, ведь даже сам шериф жаждет насадиться сильнее, хотя прекрасно знает, что спровоцирует лишь боль, в отличие от оборотня, которому будет только в кайф. Хейл дышит часто, неглубоко и так тихо, Джон может лишь догадываться, не слыша его дыхание из-за собственного тяжелого и прерывистого, отдающего прямо в уши. На кухне жарко и пахнет хрустящим жареным мясом, а каждая мышца в теле, придавленном к столу нечеловеческими ладонями, ноет и болит от перенапряжения. Не сдерживаясь, шериф стонет, и в этом звуке сливаются отчаяние, страх и желание, зад беспрерывно сжимается, сдавливая головку, рефлекторно пытаясь продвинуть в себя, пока кулак с бешеной скоростью надрачивает член. Среди бессвязных звуков и поскуливаний можно разобрать имя Хейла, что рвется наружу с первыми каплями семени. Джон пытается ёрзать самовольно, сопротивляясь весу хейловских ладоней, подчиняясь древнему как мир инстинкту движения, но ему не позволяют, всё также легко фиксируя за бока, горячего и взмокшего с потеками собственной спермы на груди, пальцах и животе. Джон хрипит и сжимается в последний раз, замирая до онемения собственных мышц, и вот тогда Питер над ним широко раскрывает свои невероятные, словно написанные синей гуашью глаза и срывается в дикое, идущее из глубины рычание, от которого на кухне дребезжат и вибрируют стекла, а внутрь намертво сжавшего головку отверстия мощными толчками начинает выплескиваться сперма. Джон безвольный и размякший улыбается в искаженное наслаждением и усталостью лицо оборотня. Всё кончилось, Питер устоял, а это значит – они сыграют снова.