I hate you

В тот момент Китаяма ненавидел себя за свои слабости. Он понимал, что нужно было поговорить с Фуджигаей. Поставить точку, но перед этим все рассказать, объяснить, но никак не получалось. Стоило только взглянуть в его глаза и увидеть этот родной и радостный взгляд, его искреннюю улыбку; стоило услышать его шепот у своего уха и заливистый смех – вся решимость развеивалась словно прах по ветру. Он ненавидел себя за то, что однажды влюбил Фуджигаю в себя. Ненавидел самого Фуджигаю за то, что сам полюбил его. Полюбил так сильно, что теперь не представлял ни дня без него, без его касаний и улыбок. Он ненавидел всех остальных за то, что они не позволяли быть им вместе. И вопреки всему они все равно встречались, скрывая это от всех, кроме Йокоо, который узнал случайно и лишь презрительно фыркнул (Китаяма был уверен, что если бы с ним был не Фуджигая, а кто-то другой, Йокоо бы обязательно проболтался), и Коки, к которому постоянно бегал за советом сам Тайске. Хиромицу об этом, разумеется, не знал, а лишь догадывался, когда встречался взглядом с бывшим одноклассником или когда получал неоднозначное похлопывание по плечу, пересекаясь с ним в коридорах агентства. Сколько они продолжали сохранять свои отношения? Два года? Три? Четыре года и пять месяцев, мысленно подвел итог Китаяма, сидя на полу у себя дома и листая совместные фотографии. Тайске очень любил фотографироваться, поэтому не упускал удобного случая, чтобы не добавить очередное фото в их и без того большую коллекцию. Хотя, что было странным, совместные фотосессии он очень не любил. Постоянно ругался с фотографом, когда их просили принять как можно более откровенную позу, обнять друг друга и обменяться прожигающими насквозь взглядами. В такие моменты Хиромицу не понимал, почему Тайске так себя ведет. Потому что боится, что все узнают, или потому, что смущался? И последний вариант казался даже более реальным, потому что Китаяма как никто другой знал, насколько стеснительным человеком был Фуджигая, как бы он ни пытался скрывать это. Хиромицу грустно усмехнулся, глядя на последнюю фотографию, где Фуджигая целует его в щеку, прикрыв глаза от смущения. Для него это было больно точно так же, как будет самому Фуджигае, когда он обо всем узнает. Когда Мицу придет к нему домой, но на этот раз не останется ночевать, а уйдет сразу же, как только произнесет три слова, от которых при одной мысли на глаза наворачивались слезы. Он сложил все фотографии в коробку, спрятал в дальний ящик стола и поднялся с пола. Наверное, стоило сделать это как можно скорее, ведь тянуть – тоже больно и тяжело, но решимости все равно не хватало. Фуджигая только проснулся, мысленно радуясь выходному дню. Наконец-то никуда не нужно было спешить, наконец-то можно было нормально отдохнуть и посвятить себе хоть немного времени. Он принял душ, оделся, по-быстрому приготовил завтрак из того, что нашел в холодильнике (мысленно делая пометку, что нужно будет зайти в магазин) и прошел в гостиную, включив телевизор. Телефон он отключил сразу после пробуждения, чтобы никто его не беспокоил, поэтому можно было сполна насладиться одиночеством, а вечером включить телефон и самому позвонить единственному человеку, которого сейчас хотелось видеть. Но звонить никому не пришлось, потому что совсем скоро раздался дверной звонок. Тайске выключил звук в телевизоре и, шаркая тапочками, вышел в прихожую. Китаяма стоял у чужой двери, переминаясь с ноги на ногу. Он был уверен, что полностью подготовился к этому разговору, и все-таки слишком сильно хотелось развернуться и уйти, забыть обо всем, а вечером позвать Фуджигаю к себе и провести с ним всю ночь, всю неделю... всю жизнь. — Китаяма? — Тайске улыбнулся, увидев его на пороге своей квартиры. — Не думал тебя увидеть. Пройдешь? — Мне нужно поговорить с тобой, — он медленно вошел в чужую (почти родную) квартиру и закрыл за собой дверь. — В чем дело? — спросил Тайске. Видя настрой Китаямы, он заметно напрягся. — Тайске, я... Прости. Нам пора расстаться. В помещении повисла такая тишина, которой, наверное, не было даже за день до сотворения мира. Все звуки, все пространство и время как будто перестали существовать, и Китаяма даже не знал, что теперь ему делать. Он сказал это. Сорвал этот заржавленный стоп-кран, и пути отступления больше не было. — Зачем? — тихо и хрипло спросил Фуджигая. Его взгляд был полностью затуманен, лицо покраснело, а дыхание, кажется, участилось. — Зачем нам расставаться? Китаяма не мог ответить. Он стоял, потупив взгляд и закусив нижнюю губу. Он был не в силах что-либо сказать. — Зачем, я тебя спрашиваю?! — Тайске схватил Хиромицу за плечи и потряс несколько раз, выкрикивая слова ему в лицо. — Рано или поздно это должно было случиться, разве ты не понимал этого?! С самого начала это было понятно! — крикнул в ответ Китаяма, резко скинув с себя чужие руки. Он вернул своему голосу спокойствие. — Нас видели. Сначала стафф, потом Мичи... Я разговаривал с ней. Она сказала, чтобы мы прекратили. Что такие отношения недопустимы. — Недопустимы? — усмехнулся Фуджигая. — У Каменаши и Аканиши тоже отношения были недопустимы, хочешь сказать? — И что из этого получилось?! Один свалил из группы в Америку, а второй теперь сидит и до сих пор страдает, едва справляясь с бессонницами и глотая успокоительные после каждой репетиции! Послушай... — Хиромицу прислонился к входной двери и присел на корточки, все еще опираясь на нее спиной. — Мне тоже этого не хочется, понимаешь? — сказал он, и в голосе его слышалось так много боли, что вся злость Тайске разом улетучилась. — Я люблю тебя, Тайске, я так сильно тебя люблю... — он закрыл лицо своими руками. Фуджигая на негнущихся ногах подошел к нему ближе и опустился на колени рядом. Он потянулся вперед и обнял Хиромицу, уткнувшись носом в его шею. — Я не хочу расставаться, — тихо произнес он. — Я не хочу. Неужели мы не можем скрываться лучше? Например, не показываться вдвоем в агентстве, сдерживаться в перерывах репетиций... мы можем быть вместе только дома, разве нет? — Не можем, — Китаяма медленно снял с себя руки Фуджигаи. — Оказывается, мы уже столько раз были замечены... но они молчали, делали вид, что ничего не видели, и, наверное, так было бы и дальше, если бы не Мичи. Мы не сможем скрываться вечно, понимаешь? Рано или поздно кто-нибудь узнает. И тогда будет слишком поздно что-либо исправлять. Тайске молча смотрел на Хиромицу, совершенно его не понимая. Ведь можно же наверняка что-то придумать... — Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжил Китаяма. — Я думал о том же. И все-таки... мы должны сохранить группу. Подумай об остальных. Мичи вынесла предупреждение. Если будем продолжать встречаться, Джонни-сан обо всем узнает. Сам понимаешь, во что это выльется... Слушай, Тайске, мы ведь не перестаем видеться, правда? Мы все еще одногруппники. Мы можем быть хорошими друзьями, ходить куда-нибудь после репетиций... — По-твоему, для меня это будет возможно? — Тайске горько усмехнулся. — Сколько у нас есть времени? Китаяма не сразу понял, о чем идет речь: — Времени... а, ты об этом. Думаю, у нас его уже нет. — Тогда давай в последний раз просто сходим куда-нибудь вместе? Китаяма глубоко вздохнул и поднялся, поправляя свою рубашку. — Тогда... сходим в кино? Весь день они провели вместе, стараясь не думать о том, что все это совсем скоро закончится. После кино они сходили в парк, где их поймали несколько фанаток, так что пришлось улыбаться и пожимать им руки. Потом зашли в небольшое кафе, где любили проводить время еще будучи несмышлеными джуниорами, которым дебют казался такой же несбыточной мечтой, как полет на Марс. А после, уже вечером, просто долго гуляли, разговаривая обо всем. Совсем поздно, когда на улице уже не осталось людей, они сидели на лавочке, и Фуджигая позволил себе положить голову на чужое плечо. Ему хотелось просидеть так вечность. Хотелось остановить этот миг, чтобы он никуда не делся. Чтобы всегда можно было делать так, ни о чем не беспокоясь. Но зная, что совсем скоро этому придет конец, Фуджигая пытался запечатлеть в памяти каждую секунду этого дня, чтобы потом помнить, как сильно он был когда-то счастлив, и он даже не подозревал, что Китаяма делает то же самое. Когда время на часах перевалило за два ночи, Китаяма решил проводить Фуджигаю до его дома, чтобы там и поставить точку. Теперь уже они оба не чувствовали себя счастливыми, понимая, что лишь оттягивают время до неизбежного. Фуджигая шел молча, грустно глядя себе под ноги, а Китаяма шагал рядом, глядя куда-то вверх, с трудом сдерживая свои слезы. — Может, зайдешь? — попробовал предложить Фуджигая. — Сегодня останешься... — Не думаю, что это хорошая идея, — усмехнулся Китаяма, вздыхая. — Тем будет сложнее. — Тогда просто поцелуй меня. В последний раз. Китаяма замешкался, потому что эти слова эхом отдавались в его голове. «В последний раз» – это значит уже никогда, и стоило Китаяме подумать об этом, как в висках что-то сдавливало, а к горлу тут же подкатывал ком, не позволяя вымолвить ни слова. Хотелось закрыть глаза, сильно зажмуриться, заткнуть уши, а потом разом взять – и проснуться. Хотелось, чтобы это был сон, вне которого он на самом деле спит в теплой постели чужой квартиры, а под боком тихо посапывает Фуджигая, изредко что-то бормоча себе под нос сквозь сон. И все же он сделал это. Встал вплотную, поднявшись на носочки (мысленно в очередной раз проклиная собственный рост), и обнял Фуджигаю за плечи. Закрыл глаза и поцеловал его, тут же чувствуя, как сильно его прижимают к себе. Они оба в этот момент понимали, как любят, как нуждаются, проклиная весь мир, всех людей за то, что не могут быть вместе. За то, что оба родились парнями. За то, что судьба сначала свела их, а теперь так резко разводит. Они целовались долго, стараясь передать все переполнявшие их чувства и запомнить это мгновение навсегда. Чтобы через год, через пять, через десять и даже двадцать лет они помнили, как сильно любили когда-то. Наконец, Китаяма оторвался от губ Фуджигаи и нежно провел ладонью по его щеке, с болью отмечая, что впервые во время поцелуя Фуджигая не улыбался, а плакал. — Прости, — сказал Китаяма. — На этом мы закончим. Завтра на репетиции все будет так, как если бы мы никогда не были вместе. — Я ненавижу тебя, — произнес Тайске, сглатывая ком в горле. — Ненавижу... — прошептал он вслед уже уходящему Китаяме. Он заплакал, открыто заплакал впервые за несколько лет, глядя на удаляющуюся спину, и ему хотелось кричать так громко, чтобы все услышали его и все знали, как это больно – терять любимого человека. Китаяма шел, но не плакал; он думал, что Тайске сейчас плачет за двоих. Ведь кто-то из них все-таки должен быть сильным... С того дня смотреть друг на друга становилось невыносимо. Приходилось сторониться и избегать случайных касаний, взглядов, чтобы от одного такого не проснулись разом все с огромным трудом, болью и слезами подавлявшиеся чувства. Потребовалось время на то, чтобы во взглядах снова была радость, а улыбки снова стали искренними. Вот только теперь они дарили их всем, кроме друг друга. А спустя два с половиной года Китаяма получает от Фуджигаи дорогой подарок, на котором красуется единственная приписка: «С днем рождения. С этого момента... пожалуйста, позаботься обо мне». — Здорово! — произносит оператор, выключая камеру. — Похоже на начало новой дружбы, да? — Новой дружбы... — повторяет Китаяма, как будто пробуя эти слова на вкус, и тут же понимает, каким дураком был все это время. Он хотел быть сильным, но так и не смог сделать первый шаг. В отличие от Фуджигаи. И теперь ему остается только сделать шаг навстречу. — Пожалуй, да. Так и есть. Теперь все наконец-то будет так, как должно быть...