I hope you die in a fire

Кровь. Она была повсюду. Она пропитывала костюм изнутри, она заливала мои глаза и наполняла рот. Я помню этот мерзкий металлический вкус на своем языке и нёбе. Но первой пришла не кровь, а боль. Неописуемая. Убивающая. Боль, что пронизывает все тело, словно золотая нить, пронизывающая саван. Я слышал, как ломаются мои кости. Этот хруст до сих пор стоит у меня в ушах, и я слышу его каждую ночь, каждый день. Каждое мгновение своего существования. Я чувствовал, как стальные штыри пробивают мое тело, разрывают плоть, пронзают органы. Эта боль похожа на огромную волну цунами, которая накатывает с океана, собирая весь гнев водной стихии, чтобы затем обрушится на берег, разломать все и смыть трупы, похоронив их на дне. Эта боль похожа на сотню толстых игл, что пронзают тело снова и снова. Я кричал. Боже мой, как я кричал, но меня никто не услышал. Никто не пришел мне помочь. Я хотел лишь спрятаться в этом старом костюме, чтобы мои собственные ожившие страхи не нашли меня. Я думал, что схожу с ума. Я видел их. Пятеро крохотных лиц, что смотрели на меня мертвыми белыми глазами, протягивая ко мне руки. Я знаю, я убил этих детей. Нет-нет-нет. Я дарил им освобождение. Они считали этих проклятых роботов своими друзьями, они верили им, а не мне, и тогда я показал им, какие эти роботы на самом деле. Я заманивал детей, надевая костюм медведя, которого все так любили, одного за другим в крохотную комнату, о которой никто не знал, все думали, что она давно замурована, но, нет, только у меня был ключ. Я убивал детей ночью, когда никого не было в пиццерии кроме этих самых роботов. Собственными руками я перерезал им их крохотные глотки, и кровь текла из их артерий. Кровь была на полу, на стенах. Мои руки были в крови, а я лишь смеялся. Боже, как я смеялся. Я прятал тела в аниматроников. Фредди, Чика, Фокси и Бонни. Каждый из них стал пристанищем для одного из моих трупов. Днем они обслуживали посетителей, играли с детьми, но никто не мог догадаться, что внутри каждого робота лежит крохотное тело мертвого мальчика. А потом что-то пошло не так. В каждом аниматронике я видел тех, кого убил. В их глазах читалась ненависть, желание отомстить. Они подходили ко мне и долго смотрели на меня так, что у меня мурашки пробегали по всему телу. Я ненавидел их. Я боялся их. И тогда я решил сломать их. Всех. Ночью я пробирался в пиццерию, отключал системы охраны, а затем брал топор. Я рвал их костюмы, пытаясь добраться до стального эндоскелета. Я наносил удары снова и снова, обрывал провода и разламывал крепления. Я разломал Фредди, я разломал Чику и Бонни, и даже Фокси – моего любимого Фокси. Но стоило мне закончить свое дело и спрятать обломки, как мои страхи ожили, обрели плоть. Я видел детей. Черт возьми, я видел этих мертвых убитых детей, видел их раны на шее, которые остались от моего ножа. Они тянули ко мне руки, они шли ко мне. Боже, я никогда еще так не боялся, и паника охватила меня. Я хотел спрятаться в старом костюме, который можно было надеть без вреда здоровью, я так делал, я знаю. И я спрятался, да. Глупые дети искали меня повсюду, а я тихо смеялся, прячась от них в костюме. Но в ту ночь шел дождь, и прохудившаяся крыша начала протекать. Капля воды попала на костюм, затекла внутрь, пропитывая ткань… И в это мгновение я услышал, как пружины соскочили, и стальной каркас раскрылся. Штыри маски пробили мне глотку, вышли сквозь щеки, и кровь наполнила мой рот. Детали аниматроника пронзали мое тело, разрывали его, я чувствовал это. Боль похожа на алый цветок, что распустил свой прекрасный бутон, но этот цветок не завянет на утро, он будет продолжать радовать этих чертовых детей снова и снова. Я кричал от боли. Я задыхался от боли. Я должен был умереть. Но я не умер. Почему я не умер? Эти проклятые дети не желают подарить мне смерть. Я убивал их быстро, так почему же они не могут оказать мне такую услугу? Мое сердце бьется. Я чувствую его. Слышу. Моя агония продолжается снова и снова под смех детей. Их звонкие голоса разбавляют мой крик. Слезы текут из моих глаз. Я сижу на полу, замурованный в костюм аниматроника. Все мышцы моего тела нервно сокращаются, и я не могу унять эту дрожь, как не могу унять боль. Смех детей исчезает, или это я сам начинаю растворяться в нем, желая сбежать от реальности? Нет, это правда. И в конце комнаты я вижу белую смеющуюся и плачущую одновременно маску марионетки. Я хочу протянуть руку, чтобы схватить ее, сдавить и сломать, но у меня больше нет сил. Я проваливаюсь в глубокую тьму. Может, эти дети все-таки позволят мне умереть?

***

Я открываю глаза и вижу лишь вязкую темноту комнаты. Это был лишь сон, верно? Кошмарный и ужасный сон, где я остался в костюме аниматроника, и стальной каркас пробил все мое тело. Да, это сон, и я начинаю тихо смеяться. Мне почему-то больно, а звук выходит булькающим и хрипящим. Я в задней комнате пиццерии Фредди. Наверное, уже утро. Здесь нет окон и здесь всегда темно. Я хочу встать, но не могу. Что со мной? Я смотрю на свои руки, но они почему-то красные и липкие. Они не мои. Эти руки принадлежат костюму, который когда-то был золотистым. Это не сон! Черт возьми, это не сон! Стоит мне резко сделать какое-либо движение, и боль вновь пронизывает тело, заставляя сжиматься в комок. Нет-нет-нет. Я должен был умереть! Почему я не умер?! Я слышу смех. Одинокий и тихий, а затем из темноты появляется маска марионетки. Я ненавижу ее. Ненавижу, но у меня нет сил, сказать ей это в лицо. Она говорит мне, что пиццерия закрыта и опечатана. Она говорит мне, что никто меня не найдет здесь, ведь официально этой комнаты не существует. Я обречен жить во тьме этого помещения, я обречен страдать так же, как страдали дети, что я убил. И мои муки будут продолжаться столько, сколько захочет сама марионетка. Как она это делает? Зачем она это делает? «Спрингтрап» Она повторяет это слово снова и снова, смеясь мне в лицо.

***

Тридцать лет. Тридцать долгих и мучительных лет я просидел в этой комнате. Мой костюм покрылся пылью, которая так же забилась в мои легкие. Я пытаюсь откашляться, но не могу. Мне больно. Ужасно больно. Я пытался снять с себя костюм. Боже, сколько раз я пытался снять этот дурацкий костюм, но у меня ничего не получалось! Стоило мне потянуть за детали корпуса, как стальные штыри лишь глубже застревали в моем теле. Я сломан в прямом смысле этого слова. Я разбит. Меня не существует. Я пытался снять голову этого костюма. Я раскрывал игрушечный рот, но боль становилась лишь сильнее. Я жив и мертв одновременно. Я разлагаюсь внутри этого костюма, и кожа слезает с меня, но я не могу умереть. Тридцать лет. Тридцать долгих лет я провел в этой комнате. Я считал дни, но сбился. Я пытался заснуть, но не мог. Я пытался умереть. Я пытался вырвать себе сердце. Тридцать лет в темноте и одиночестве. Тридцать лет с болью, что пронизывает мое тело каждое мгновение. Я плакал. Я кричал. Я извинялся. Ничего не помогало. Тридцать лет. Тридцать долгих лет я провел наедине с марионеткой, которая смотрела на меня своими отсутствующими глазами из другого угла комнаты. Она смеялась надо мной. Злорадствовала. Я мечтал разломать ее пополам. Я мечтал вырвать ее голову и снять ее маску. Я мечтал разломать даже себя. А потом нас нашли. Кто-то проломил стену и попал в скрытую комнату. Впервые я увидел свет, который обжег мои глаза, сделав их навсегда белыми. Нас волокли прочь, а я пытался сказать, что я жив. Я тут. Снимите с меня костюм! Но я не мог больше говорить сам, а звуковая коробка этого барахла давно сломалась, выдавая лишь непонятные звуки. Марионетка смеялась, когда смотрела на мои потуги хоть что-то сказать этим людям. Они осматривали нас, словно экспонаты, говорили о музее, который должен открыться уже совсем скоро, а я лишь хотел их убить, хотел доказать им, что я жив. Я смотрю на свои руки, и они в крови. Опять. Марионетка смеется, а затем уходит, и больше я не вижу ее. Я хочу найти и сломать ее, но я боюсь. Что еще она может со мной сделать? Эта кукла знает мои страхи, а потому спокойно уходит, пока я могу лишь мычать ей вслед. Я иду по давно знакомым коридорам, которые сейчас, увы, выглядят обшарпанными и забытыми. Время не знает пощады, как и эта марионетка, время уничтожает все, стирая в пыль. Только я остался, только я – не пыль. Я подхожу к посту охранника и вижу его сквозь большое стекло, но в его глазах читается только немой страх. Я почти слышу, как часто и нервно он дышит, а затем он поднимает планшет и нажимает на кнопку. Детский смех разрывает тишину какой-то комнаты, и в то же мгновение система моего аниматроника активируется. Мое сознание больше не принадлежит мне, и я иду на смех. Чувствую, что так надо, что я должен быть там, где дети. Это похоже на инстинкт. «Помоги мне» Мои слова превращаются в простое мычание, едва различимое слухом человека. Каждый раз я пытаюсь подойти к охраннику, чтобы попросить помощи. Каждый раз я пытаюсь и сам освободиться, но это все не работает. Я слышу детский смех и иду на звук. Я вижу по сторонам старые рисунки и части аниматроников. Голова Фокси висит на стене, словно трофей, голова Чики стала светильником, а от Фредди остался лишь костюм. Я смеюсь про себя, когда вижу своих старых знакомых в таком состоянии, и только марионетка еще смеется надо мной, выглядывая из-за углов. Мои страдания должны тянуться целую вечность, пока нас обоих не сломают. На последнюю ночь недели охранник не приходит на свою смену. Не знаю, почему, может, ему осточертело это место так же, как и мне самому? Я стою в коридоре с подарками под камерой 08 и надеюсь, что меня заметят, но никто меня не видит. Я пытаюсь найти марионетку в груде подарков, она же так любит их, любит дарить что-нибудь этим проклятым детишкам. Я разрываю каждую коробку на части, ломаю ее, пытаясь найти чертову куклу, но все зря, ее нет здесь! Однако вместо нее я нахожу нечто более полезное – выставленную напоказ проводку. Я вижу сплетения разноцветных проводов и начинаю смеяться. Я знаю, что заслуживаю всего этого, что я сам виноват во всем. Ни дети, ни марионетка, а только я, но я устал. Я хочу, чтобы все закончилось. Хочу умереть, хочу, чтобы меня забыли, я не могу больше жить в этом проклятом костюме, чувствовать боль. Я устраиваю пожар, надеясь, что марионетка сгорит вместе с этой проклятой пиццерией, надеясь, что она сгорит вместе со мной. Я бреду по знакомым коридорам, а за мной разыгрывается пламя, которое алчно пожирает на своем пути все. Я усаживаюсь на пол там, где стоит мертвая голова Чики и беру ее в руки, закрывая глаза, и наигрывая про себя мелодию Фредди, которую он так любил напевать. Голова Фокси трещит, когда сгорает, я слышу это. Языки пламени разрывают темноту этого места, подбираясь все ближе ко мне, но я только улыбаюсь, крепче сжимая голову Чики. «Вот и все. Все закончится уже сейчас» Огонь перебрасывается на меня.

***

Я открываю глаза, пробуждаясь от долгого сна. Я вижу перед собой серый потолок, который кажется удивительно высоким. Где я? Я должен был умереть! Я смотрю на свои руки, но вижу лишь обломанные пальцы аниматроника и разноцветные провода. – Ты и вправду думал, что сможешь так легко умереть? Тихий голос разрывает тишину, и я оборачиваюсь, пытаясь рассмотреть того, кто со мной говорит. Я вижу перед собой белую маску марионетки, которая смотрит на меня своими отсутствующими глазами.