Взлеты и падения

      Nephilim (иврит) − «тот, кто приводит к падению».

И явились два пресветлых мужа, каких никто не видывал на земле. Лица их сияли, подобно солнцу, очи − будто горящие свечи, а из уст исходил огонь. Одеяния их напоминали пену морскую, тела переливались разноцветными красками, крылья были светлее золота, а руки — белее снега. Книга Еноха.

      В общем и целом, что бы там ни ныл каждому встречному (и Гаюсу в особенности) Мерлин, прислуживать принцу Камелота было не так уж и удручающе, как юноше казалось еще до более-менее тесного знакомства с вышеуказанной коронованной особой.       Конечно же, Артур остается невыносимым круглые сутки напролет, в любое время года и любую погоду (особенно ненастную), но, не кривя душой и говоря от всего сердца, Мерлину нравится этот парень. Безусловно, ведь, если подумать, кому не нравится Артур Пендрагон? Обаятельный принц сумеет подобрать ключик к любому, его же воспитывали на дворцовых интригах и политических сделках, он — наследник своего королевства, ему ведомы все тонкости дипломатии и прочей лабуды, до которой, конечно, такому простому парнишке, как Мерлин, далеко.       Однако Мерлина именно такой Пендрагон и раздражает — собранный, вежливый до скрипа зубов и судороги лицевых мышц. Мерлину нравится открыто улыбающийся Артур, механически запрокидывающий голову при смехе — звенящем и мягком; беззащитно улыбающийся в приятной задумчивости Артур с ямочками на щеках и легким прищуром; преисполненный гордостью за свой народ Артур с горящими глазами, ведущий за собой преданных ему и королевству воинов; будущий король, настоящий Артур.       Мерлину, по сути, и не нужно ничего особенного, он просто хочет быть принцу другом.       И Артур значительно упростил бы ему задачу, если бы позволил себе довериться собственному слуге.       Это сложно не заметить, ведь напряжение, исходящее от Артура, когда они остаются наедине, заприметил бы и слепой. Артур по какой-то (безусловно, нелепой) причине держит Мерлина на расстоянии. Мерлин не возражал первое время, поскольку думал, что Артур все еще недоволен решением отца, а на самого новоявленного слугу попросту до сих пор обижен за прошлые дерзости. Мерлин думал, что Артуру нужно привыкнуть. Но прошла неделя. Две. Месяц. За эти дни Мерлин успел не единожды спасти Артуру жизнь, и он считает, что заслужил чуть большего доверия. Но вот уже к концу подходит третий месяц его верной службы королевской семье, а Артур упорно не желает подпускать его к себе.       В прямом смысле. Мерлин за все это время ни разу не помог принцу одеться или раздеться: когда Мерлин приносит завтрак по утрам (в какой бы безбожно ранний час он ни приходил), Артур уже успевает проснуться и встать с постели, сесть за стол, всегда одетый подобающе к первому заданию из списка своих дел на день; Артур отдает приказы набрать для него горячей воды в купель, но Мерлин никогда не помогает ему с мытьем — принц прогоняет его по другим своим глупым поручениям; Артур не позволяет даже помочь себе подготовиться ко сну.       Мерлин, не без обиды, как-то подумал, что, быть может, у Артура есть еще один слуга, который занимается только одеждой принца, а вся остальная грязная работа достается ему. Но когда он невзначай спрашивает Гвен, сколько слуг имеется в подчинении у принца, та, сама не до конца понимая, как такое возможно, отвечает, что Мерлин — первый личный слуга Артура, и прежде тот справлялся со всем сам или с помощью оруженосцев и шляющихся без дела прислуг. Этот факт поражает Мерлина, ведь самостоятельно Артур толком не может ничего сделать. Только одеться. Мерлин тяжело вздыхает. Он решительно не может понять причин, по которым принц держится особняком.       Мерлин думает, что Артуру не составило бы труда избавиться от «бесполезного слуги», если бы ему действительно захотелось этого. Прошло много дней, и Утер уже и не помнит имени Мерлина, ему будет все равно на судьбу мальчишки: отправит его на все четыре стороны, не принуждая Артура к обществу в лице деревенского дурачка. Но Артур не спешит ничего предпринимать, и это одновременно сбивает с толку Мерлина и дает ему надежду.       Каждый вечер Мерлин пытается отвоевать честь помогать Артуру готовиться ко сну. Ему есть чем заняться, но один немного сошедший с ума дракон сказал, что вышеобозначенный упрямый и недоверчивый принц — его судьба, и раз уж Мерлин однажды вознесет его на трон, воздвигнув заново стены Камелота, ему требуется разрушить укрепления внутренней крепости Артура Пендрагона. И пока силен юношеский запал, а в крови вовсю бурлит магия, ему не страшны трудные задачи.       Каждый вечер происходит одно и то же: Мерлин собирает кое-какие вещи, оставленные с утра, расстилает королевское ложе, осторожно расчесывает волосы Артура, тушит все свечи в покоях, кроме одной, которую ставит на спальный гарнитур, и остается тихо стоять посреди комнаты, напротив обычно сидящего за столом Артура. Мерлин стоит, привычно сутулясь, но едва заметно стараясь держать осанку, сцепив за спиной руки в замок, пытается изобразить покорного и прилежного слугу и ждет, пока Артур заговорит первым. Он ждет столько, сколько потребуется: иногда это пара минут, иногда — все двадцать, когда Артур или погружен в дела, или специально мучает его. Мерлин ждет, рассматривая постепенно напрягающееся лицо принца, и сдерживает рвущиеся наружу вопросы, обвинения и затопляющее сердце желание помочь.       Каждый вечер Артур отвечает равнодушным и режущим ледяной сталью чувства голосом:       − На сегодня все, можешь быть свободен.       Сердце Мерлина неизменно ухает вниз, так громко, что он не перестает удивляться, как Артур может оставлять этот звук без внимания.       − Но, сир… − задушенно начинает он, еще держа себя в рамках хорошего слуги, но обессиленно осекается, прерванный тем жестким тоном Артура, который он не использует даже на тренировке рыцарей.       − Я сказал: можешь идти, Мерлин.       Каждый вечер выдержки Мерлина не хватает на то, чтобы выйти из комнат принца, как подобает: он слишком громко хлопает дубовой дверью, слишком недовольно буркает «спокойной ночи» на прощание, слишком импульсивно отказывается от ужина и слишком немногословно уходит в свою спальню.       А по ночам старая, но все же мудрая ящерица из недр своей вековой клетки шепчет ему легенды на незнакомых языках о пресветлых существах, подобных солнцу, чьи крылья были светлее золота, а глаза — ярче чистого аквамарина, пытаясь этим рассказать Мерлину чей-то секрет, но какой и чей именно — юноша не может понять.       Но глядя с утра на искреннюю улыбку Артура, вызванную глупой мерлиновской шуткой, слетевшей с языка безотчетно, Мерлин думает, что попытается снова. ***       Мерлин не задумывается о собственной жизни, вызываясь выпить из отравленной чаши. Он лишь знает, что не позволит Артуру так рисковать, даже если служанка солгала, чаша чиста, а его самого отдадут в немилость Баярду. Мерлин (на прощание) смотрит в аквамариновые глаза Артура и тяжело выдыхает, выжимая легкие до предела, думая, насколько же ему жаль, что он так и не сумел стать другом своему будущему королю.       Он выпивает. И растеряно смотрит на успевшего облегченно вздохнуть Артура.       − Все в порядке.       А затем выпадает из мира на три дня. ***       Гаюс рассказывает ему, кого стоит благодарить за свое спасение. А приветливый стражник, отбывающий свой пост у камелотской темницы, за бутылку халявного эля говорит, когда стоит ждать своего спасителя из-под ареста.       Мерлин слишком сильно взволнован осознанием факта, что Артур пренебрег наставлениями отца и собственной безопасностью ради его, Мерлина, жизни, чтобы дожидаться принца в его покоях. Удивительно, сколько возможностей и дверей открывается перед тобой за дешевый алкоголь, как-то раз беспардонно стащенный с дальних столов на королевском пиру. Мерлин уговаривает стражника благоразумно прикрыть глаза на свои прямые обязанности, чтобы слуга лично встретил принца у самых ворот его темницы и провел Его Высочество до покоев.       Мерлин все еще переполнен восторгом и бесконечной благодарностью, когда караульный громогласно поворачивает ключ в замке темницы. Он неровно и безумно радостно улыбается Артуру, выглядевшему ужасно устало и помято после трех суток, проведенных в одиночной сырой камере. Ему стыдно за слипающиеся красные глаза, синеющие многочисленные синяки, за каждую затянувшуюся царапину на теле Артура и за ноющие мышцы, но благодарности за спасенную жизнь в нем больше, чем обжигающего стыда.       Прутья металлической решетки скрипят, и Мерлин открывает рот, еще не зная, с чего начать, но этого и не требуется, пораженно замечает он. Артур бросается на него, почти падает, но крепко обхватывает руками мерлиновские плечи, вжимая в себя, и на дрожащем выдохе облегченно шепчет:       − Живой…       Мерлин слышит в этом слове, как разбивается собственное сердце, и неожиданно для самого себя несдержанно всхлипывает, отмирая и вцепляясь в грязную рубашку Артура, сгребая огрубевшую ткань в кулаки, смеется, шмыгая носом, зарывшись лицом в шею, вдыхая запах кожи, пропахшей насквозь потом и чужеродной плесенью. Мерлин думает, что Артура нужно хорошенько вычистить, а еще — что с этого момента будет легче.       Артур болезненно шипит, и Мерлин моментально отскакивает от него на метр, не забывая остервенело осыпать извинениями, и в последний раз шмыгает носом, незаметно протирая глаза ладонью. Артур расслабленно улыбается ему и кладет левую руку на его плечо:       − Пойдем, Мерлин, посмотрим, не заросла ли моя комната мусором, пока ты бездельничал, − Мерлин отвечает на улыбку и закатывает глаза, привычно толкая его в бок, но не отстраняясь. ***       Мерлин совершает привычный ритуал в конце длинного трудного дня, успокаивающий их обоих. Он расчесывает волосы Артура, податливые и еще влажные после принятой ванны — с травами, добавленными для расслабления изнуренных мышц, — более темные, чем в своем обычном состоянии. Артур, разомлевший от убаюкивающих манипуляций Мерлина и его тихого пения, умиротворенно закрывает глаза, подаваясь навстречу каждому прикосновению горячих пальцев и жесткого гребня. Мерлин улыбается, и его смех ощутимо прослушивается между строк.       Вечер тихий и вселяющий спокойствие в уставшие за последнюю неделю души. Мерлин чувствует себя по-настоящему счастливым.       − Мерлин… − хриплый после долгого молчания голос Артура прерывает незамысловатую песню юноши.       − Да, сир? — отзывается он, в последний раз пропуская высохшие золотистые локоны между зубцами гребня, кладя расческу на стол. Довольно улыбается проделанной работе.       Артур открывает глаза и поднимает аквамариновый взгляд на Мерлина.       − Мерлин, ты мог бы… − он смотрит немного напуганно, но решительно, и Мерлин хмурится, не уверенный, что могло вызвать в Артуре подобную смесь эмоций. — Ты можешь остаться сегодня.       Лицо Мерлина светлеет, и он даже не пытается скрыть ликующую улыбку. Юноша выпрямляется и расправляет плечи, счастье от осознания, что он, наконец, добился желаемого, добился полного доверия Артура, грозится выплеснуться через покрасневшие уши. Мерлин слышит только триумфальный набат своего сердца и надеется, что его голос не звучит до абсурда счастливым:       − Конечно, сир. Как Вам будет угодно.       Артур неровно ухмыляется и встает со стула. Мерлин кидает быстрый взгляд на его сдержанное лицо и упирается глазами в неспокойно вздымающуюся грудь принца. Собственное дыхание тоже сбивается. Мерлин сглатывает и поднимает руки, приближает к ткани почему-то (почему?) дрожащие пальцы. Вдох. Выдох. В унисон с Артуром.       Онемевшими пальцами Мерлин тянет за конец шнуровки на хлопковой рубахе и без малейших усилий превращает аккуратные завязки в тугой неподдающийся узел. Юноша озадаченно хмурится, вертя его между фаланг пальцев. Из сильной и отвлекающей артуровой груди вырывается смешок, который он безуспешно маскирует под внезапно охвативший его недуг в виде кашля. Мерлин фыркает и бормочет что-то про вредных принцев и их вредные шнуровки — выходит не очень внятно, поскольку его зубы заняты распутыванием одной из таких вредных шнуровок. Когда узел в конце концов поддается, он торжествующе и не без самодовольства улыбается вредному принцу, который закатывает глаза, обманчиво не выглядя особо впечатленным.       Мерлин цепляет край рубахи кончиками пальцев, замирает, без слов спрашивая разрешения. Артур буравит его нечитаемым аквамариновым взглядом. А затем закрывает глаза. Мерлин подсознательно клонит голову вбок, колеблется с мгновение, силясь понять, что же творится в этой светлой голове. И тянет ткань кверху.       Мерлин слышит задушенный вздох Артура, покорно поднявшего руки для удобства, и окончательно стягивает с него рубаху. Он смотрит на крепко зажмуренные глаза напротив, а затем его взгляд падает на перетянутую десятками кожаных ремней грудь.       Сердце падает ниже, проваливаясь сквозь несколько этажей замка, погреба и подземелье, остается гореть в вечном пламени Ада.       Мерлин бледнеет и чувствует, как ноги грозят не удержать его.       Господь Милосердный.       К спине не дышащего Артура плотно прижато нечто, покрытое перьями и пухом, что-то, очень напоминающее крылья.       И если это крылья, то, скорее всего, Артуру смертельно больно.       − Нет… − глухо шепчет Мерлин, и Артур ощутимо дергается, как от пощечины, каждое помятое перышко за спиной содрогается в такт. Мерлин будто с цепи срывается. — Нетнетнетнет…       Мерлин остервенело расстегивает десятки крохотных пряжек, одну за другой, заплетающимися пальцами. Вся конструкция — множество ремней (их так много, так много, Мерлин не в состоянии сосчитать), образующих нечто похожее на корсет. Мерлин отцепляет один за другим, один за другим, не в силах сдержать горькие слезы от накрывшей волны истерики, глядя, сколькими шрамами испещрено тело Артура, сколько на самом деле на его коже ужасающих синяков и ран.       «За что?» − безостановочно шепчет Мерлин. «За что они так с тобой?»       Когда последний кожаный мучитель с оглушительным звоном падает на пол, всего Мерлина трясет, как в лихорадке, докучавшей ему еще три дня назад. Но тогда было неплохо. Сейчас все много, много хуже.       − Мерлин… − голос Артура, зовущий его, доносится словно сквозь толщу озерной воды. Мерлин с невообразимым усилием переводит взгляд с раскрывшихся потрепанных крыльев за его спиной на не на шутку обеспокоенные глаза Артура. — Мерлин…       − Арт-… Артур… − задушено хрипит он. Мерлину страшно, страшно, что все эти ремни причиняют Артуру непреодолимую боль, весь день, всегда, постоянно. Что доспехи причиняют еще большую боль, что любое движение причиняет ему боль, что он сам причиняет Артуру физическую боль. Его крылья, его крылья выглядят красивыми, но такими изнуренными и помятыми, Господи, за что они так с тобой?       Артур берет его лицо в свои ладони.       − Мерлин, посмотри на меня, Мерлин… Пожалуйста, успокойся, Мерлин, я в порядке, все хорошо…       Мерлин яро мотает головой:       − Нет… Ты… они… Арт-, − всхлип, − …ур.       − Успокойся, Мерлин, − шепчет и вовлекает юношу в объятия. Мерлин не может позволить себе прикоснуться к спине Артура, но и отстраниться сил нет — он цепляется за его предплечья и остается в капкане из крепких рук до тех пор, пока дрожь не уходит из его тела. — Спасибо, Мерлин.       Благодарный Артур похож на изощренную пытку, крошащую разум, безжалостно режущую сердце, оставляющую без шанса на жизнь захлебываться собственной густой кровью, снедающую металлическим привкусом язык. Это неправильно. Благодарный Артур, подвергающийся страданиям неизвестно ради чего, просто потому что он не такой, как чертов загнанный зверь, трясущийся перед видом плетки в руках глумящегося дрессировщика, — это неправильно.       Он держал это в тайне. Все это время, всю свою жизнь хранил в секрете ознаменование личного несходства со всем окружающим миром — два золотых орлиных крыла, возвышающихся над атлетическими плечами, не вписывающихся в однотонное бытие смертных, но обрамляющих его силуэт сиянием благодати. Он, преследуемый беспрерывным страхом, носит за спиной бережно хранимый секрет. В одиночестве. Не имея возможности подпустить кого-то к себе, открыться.       Мерлин знает, каково быть одиноким, каково прогибаться под тяжестью груза собственного скелета в мешке. Мерлин понимает.       Мерлин защитит.       Он шмыгает носом и отрывается от артуровой груди, чтобы спросить:       − Я могу помочь? Там… Я… я принес мази от Гаюса и… у меня есть, чем обработать царапины и раны, − его голос сиплый; он пришел в себя, но все еще немного растерян и потрясен. И… Господи, почему он не догадался раньше?       Артур со смесью неверия и восторга смотрит на него.       − Да. Было бы хорошо.       Мерлин отрешенно кивает и отходит к расправленной кровати, где оставил все, что могло понадобиться принцу после тяжелого путешествия и нескольких дней, проведенных в темнице.       Артур бесшумно подходит к противоположной стороне и садится спиной к слуге, подобрав под себя ворох взбитых подушек. Его крылья расслабленно раскидываются по белоснежной простыни, маховые перья правого крыла свисают с края постели, и Мерлину они напоминают жидкое золото — живее и на тон светлее волос. Они не слишком большие, замечает Мерлин, они могли бы быть больше, если бы их не скрывали под одеждой, оплетая отвратительными ремнями.       Мерлин судорожно выдыхает и снимает грязную обувь, забирается на постель и подползает ближе к замеревшей прямой спине. Он на секунду останавливает себя, собирая мысли в кучу, вспоминая наставления Гаюса, и решает, что для начала нужно обработать царапины. Смочив тряпку нужной настойкой, он касается ею неглубокого пореза на лопатке, над самым основанием левого крыла, и чувствует, как ощутимо расслабляется под ним Артур.       Они молчат уже несколько минут, пока Мерлин обрабатывает раны, одну за другой, когда Артур решается заговорить.       − Моя мать была нефилимом.       Мерлин молчит.       − Тем же… что и я. Потомком одного из двухсот ангелов Наблюдателей, ниспосланных на Землю, чтобы наблюдать за людьми, но не сдержавшихся перед обольстительной красотой земных женщин, − голос его надломленный и глубокий, словно он раскаивается в совершенных грехах на исповеди. Он замолкает, и Мерлин изо всех сил сдерживает свой длинный язык за зубами, благоразумно разрешив, что сейчас лучше предоставить право голоса Артуру, а вопросы оставить до лучших времен.       — Они напоминают мне ее, — лица Артура не видно, но Мерлин безошибочно узнает задумчивую улыбку в голосе. Одно крыло подается вперед, и Артур чуть поворачивает голову, задумчиво рассматривая его. — Я не знаю точно, какими они были. Отец никогда не говорит о ней. Я помню свет. Очень яркий и теплый. Она обнимала меня ими.       Его приглушенный бархатный голос тонет в ковкой тишине, сохраняемой каменными стенами в сумраке комнат. Мерлин старается, чтобы стоящие горькие слезы в глазах не упали на покрасневшую кожу Артура.        — Я… монстр, Мерлин. Божественная ошибка…       − Не смей говорить так.       − Мерлин…       − Не смей. Ты не монстр, Артур Пендрагон. И ты не заслуживаешь этих оков.       Горячая ладонь Мерлина остается спокойно лежать на его лопатках, так, что мизинец почти касается пуха у основания крыла. Голос Мерлина твердый и уверенный в произнесенных словах. Артур прогибается под его натиском, опуская голову и подаваясь навстречу прикосновению. Крылья бьет мелкая дрожь. Непередаваемый контраст ласковости чужих пальцев и ноющей боли на собственных ребрах.       − Кто заставил тебя носить… ремни? — как можно мягче спрашивает Мерлин, заведомо зная и ненавидя ответ.       Артур с тихим свистом вдыхает воздух.       − Отец.       Мерлина захлестывает волной гнева и чистой ненависти к человеку, не достойному зваться человеком, — настоящему монстру этого королевства, сотворившего с собственным с сыном подобное. Мерлин не успевает вовремя заткнуться, слыша, как тревожно заметалась под кожей магия.       − Он… Он не смеет прикасаться к тебе, − несдержанно изрекает Мерлин. — Он не смеет причинять тебе боль, ломать тебя, осквернять божественный дар только лишь из-за собственных идиотских принципов, разрушать жизни тысячей невинных и не пренебрегать собственной кровью, идя на поводу у разрушающей сумасшедшей идеи о «светлом мире без магии». Утер Пендрагон…       − Хватит.       Мерлин осекается.       − Я слышал достаточно. — Артур встает с кровати и отходит в дальний угол комнаты, оставляя Мерлина пребывать в ужасе от собственных слов, бессознательно сорвавшихся с языка. − Он мой отец, Мерлин. Уходи.       Мерлину кажется, что на его голову вылили ушат студеной воды из колодца. Он чувствует, как в сотый раз за сегодня сердце норовит разорвать грудную клетку, как страх сковывает все тело и мольбы оседают на языке.       Он не может.       Пожалуйста, только не это.       − Нет, Артур, пожалуйста… − Мерлин неловко вскакивает с постели, на ватных ногах совершая несколько поспешных шагов к замеревшей у окна фигуре. Точно обескровленный, остается стоять босиком на холодном камне посреди покоев. — Пожалуйста, Артур, не отталкивай меня снова.       Страх потерять то самое сокровенное, самое ценное, что только он обретал за всю свою недолгую жизнь, искажает его раскрасневшееся лицо. Мерлин ничего не может поделать с вновь беспомощно выступившими на глазах слезами, что заставили расплыться очертание лица его принца.       − Не тогда, когда ты только начал доверять мне. − Он смаргивает влагу, думая, что если Артур прогонит его сейчас, то сама магия, сокрытая в нем, потеряет весь смысл.       Артур смотрит ему в глаза. Долго. Смертельно долго. Гипнотизируя чистотой аквамарина, будто держа непоколебимую руку на горле. И кивает, слегка неровно, оперение шелестит в унисон потревоженным волосам.       Мерлин судорожно вздыхает, ероша пятерней собственную кудлатую макушку, неуверенно улыбается.       − Мне больше некому доверять, − коротко ухмыльнувшись, отвечает Артур, подходя ближе.       Они стоят так с минуту, просто глядя друг другу в глаза, возвращая свои раскуроченные чувства на места.       − Твои крылья… − взволнованно вспоминает Мерлин, − я не уверен, что им помогут простые мази.       Артур расправляет одно крыло, критично осматривая его, и, против воли Мерлина, из горла юноши вырывается восхищенный вздох. Сейчас крылья кажутся ему больше, чем раньше, и ярче. Кончики каждого пера блестят перламутром, притягательнее любого драгоценного камня из камелотской казны. Мерлин ощущает невесомое покалывание подушечек пальцев от физического желания прикоснуться по-настоящему.       Артур делает вид, что не слышит благоговейного возгласа, но щеки, покрывшиеся смущенным румянцем, выдают его с потрохами.       − Гаюс варит для меня специальные, но я не уверен, что они поспособствуют восстановлению после когтей Василиска, − медленно произносит Артур.       Мерлин с ужасом понимает, что пришлось испытать Артуру во время его похода за Цветком Смерти для него, Мерлина, идиота, не сумевшего спасти себя самого. Он потупляет взгляд, испытывая жгучий стыд за собственную непредусмотрительность и вину — за каждое повреждение на теле и крыльях Артура.       Мерлина оглушает мысль о том, что он может помочь. Его целительная магия не всегда работает хорошо, но он знает, что способен затянуть раны и восстановить повреждения на крыльях, сотворенных из магии, способных отзываться на чужое волшебство и подпитываться им, возобновляя собственные силы.       Мерлин скрывал свою магию и свое происхождение от целого города, не только от королевской семьи и самого Артура. Сейчас, в этот момент — Мерлину нечего бояться. Не тогда, когда сам Артур обнажил перед ним свою душу и вытряхнул на ковер все скелеты. Время пришло.       − Я могу помочь, − выпаливает он и натыкается на изумленный взгляд Артура. — Без… Ну, знаешь. Этих лекарств.       Артур вопросительно вскидывает брови, но не возражает. Он внимательно следит за Мерлином и указывает кивком себе за спину, не разрывая зрительного контакта.       Мерлин в пару широких шагов обходит его, забывая об окоченевших босых пятках, лишь ощущая холодные капли, прокатывающиеся с висков по лицу. Он утирает лоб ладонью и выразительно смотрит на свои пальцы, немо приказывая им не дрожать. Мерлин вымаливает милосердия у Древней Религии. И начинает.       Занеся руки над правым крылом, он направляет в них свою пробудившуюся под кожей магию, льющуюся тягучей патокой, ласково разбивающуюся в искрящиеся брызги о внутреннюю сторону ребер, оставляющую вязкие поцелуи на стенках нутра. Его магия всегда снисходительна, когда Мерлин использует ее ради исцеления. Она любит поддерживать жизнь. А еще она с самого первого дня любит Артура. Несуществующим голосом магия ликующе распевает молитвы во имя родного и прекрасного нефилима в мерлиновой голове, наполняет доверху всеобъемлемым теплящимся обожанием перед венцом божьего творения. Вытекает из-под кончиков пальцев, растворяясь в величественных крыльях, запоздало отзываясь громыхающими залпами слепящих фейерверков в его разуме.       Мерлин распахивает глаза и бегло осматривает Артура на повреждения: не лишил ли он своего принца оперения или того хуже — левой ноги (никогда нельзя быть уверенным на сто процентов).       Но Артур выглядит… явно лучше, чем еще несколько минут назад. Он набирает полные легкие воздуха и откидывается назад, кладя затылок Мерлину на плечо, улыбается счастливо, так свободно, как, должно быть, никогда прежде не улыбался. Мерлин облегченно вздыхает и обвивает руками его талию, уже не боясь нечаянно причинить боль.       Через какое-то (совершенно не важно, какое) время Артур чуть поворачивает голову так, что его ровное дыхание щекочет ухо Мерлина, и довольно шепчет:       − Это был ты.       − Мм?       − Там, в пещере Баллора, где я нашел Цветок, одна ненормальная бросила меня на съедение гигантским паукам, — усмешка. — Было темно, пауков — слишком много, а Цветок — слишком далеко. И в какой-то момент я подумал, что, наверное, это конец. Я так и не спасу своего единственного друга, но хотя бы за это поплачусь жизнью. А затем появилась сфера из чистого света. Я слышал чей-то беспокойный ломающийся голос, искаженный расстоянием и собственным волшебством. Он звал меня за собой. Направлял. И я подумал, что, если уж мои шансы и без того невелики, почему бы не испробовать единственное преимущество, дарованное мне природой. Я стащил с себя доспех и освободил крылья от ремней. Я взмахнул ими изо всех сил, разжав пальцы и отправив себя в бездну. И… Это был мой первый полет. Светоч вывел меня. И я спас тебя.       Артур открывает глаза и выпрямляется, отстранившись, чтобы посмотреть на Мерлина.       − Это был ты. Это твоя магия шептала мне. Я узнал ее, Мерлин. Ты спас меня, пока я спасал тебя, − Артур улыбается. Беззащитно, с выступающими ямочками на щеках, бесхитростно щурясь. Так, как Мерлин любит больше всего.       − Спасибо, Мерлин. — И, о, благодарящий Артур — последняя капля в чаше терпения мага. Мерлин порывисто обнимает его, тесно прижимая к себе и вновь пряча пылающее лицо в изгибе шеи. Артур гортанно смеется, накрывая его спину сначала руками, а затем — крыльями, обещая защитить от любых невзгод и бед, уготованных для них судьбой.       − Так значит, ты маг, да? Поверить не могу, что ты не догадался обо мне. Ну ты и идиот, Мё-лин.       Мерлин звонко смеется ему в шею.       − Задница.