в темных углах коридоров

Деку — бесполезный, ненавистный, мелкий, неспособный, жалкий, отвратительный и бесящий. Деку — придурок и помеха, идиот, которому просто несравненно повезло. Катсуки кажется, что раз может и повезти, что этот бесполезный Деку сможет и такой глупости, как зачисление, порадоваться, а потом везти ему перестанет. На испытании. После испытания. Когда-нибудь. Когда-нибудь, черт возьми, везти перестанет. Но везти не переставало. Это «везение» превратилось в «обыденность» и стало раздражать. Изуку даже по школе ходил так, как будто ожидал, что на него нападут. Беспомощно озирался по сторонам, вздрагивал от малейшего шороха. Бакугоу каждый раз язвительно говорил «свали, Деку». Было бы кому нападать. Катсуки каждый чертов раз хватал его за руку. Когда возвращался, когда шел, когда убегал. В любой чертов раз, когда Деку оказывался один, Катсуки хватал его за руку. Бить его было бесполезно — сколько ни ударишь, все равно терпит. Всхлипывает, губы до крови кусает, даже вскрикивает иногда, но все равно терпит. Жалкий Деку. Такая покорность и беспомощность была для Каччана лишь поводом для новых, более изощренных издевательств. Сначала он просто начал зажимать его в углах. С силой сжимая запястья, чтобы Изуку ненароком не вырвался, Бакугоу просто... пялился. А Деку ждал. Отводил глаза, как стыдливая младшеклассница, и ждал, когда его опять начнут избивать. Он не сопротивлялся и не кричал. И это настолько сильно раздражало Катсуки, что он уже не знал, что придумать, лишь бы Деку подал вид, что его это хоть чуточку беспокоит, раздражает, бесит, мучает. — Каччан, — Мидория мнется и дрожащими пальцами сжимает сумку. У Деку длинные, бледные пальцы и тонкие запястья. — Идти... звонок... Деку — жалкий и бесполезный придурок. Он никогда не мог даже смотреть в глаза, если чувствовал, что Бакугоу злится. Деку часто облизывал пересохшие от волнения губы. Этот чертов Деку чертовски возбуждающе облизывал свои чертовы губы. Катсуки даже и не запомнил, с какого дня они начали целоваться. С какого дня Изуку начал бормотать свое бессвязное «пожалуйста» и «не надо». С какого дня он начал хоть как-то реагировать и оказывать сопротивление. Губы Деку были немного обветренными, израненными от того, что он постоянно кусал их. Губы Каччана были сухими и теплыми. Катсуки не любил, когда кто-то присваивал себе его Деку. Он ненавидел это сборище друзей-идиотов, с которыми Мидория по-дурацки улыбался и радовался. Бакугоу всегда оставлял отметины на самых видных местах. На шее, на запястьях, на лице. Когда Катсуки оставлял ожоги на его теле, Изуку, беспомощно плача, утыкался носом в плечо Катсуки и начинал извиняться. «Прости, Каччан». Это раздражало, вызывало противоречивые чувства, смущало и бесило, поэтому после таких слов Каччан его часто избивал. Спустя какое-то время он перестал его избивать. Через какое-то время они начали трахаться. На холодном полу, в темных углах коридоров. Катсуки не была присуща нежность. Он всегда любил по-другому. Оставляя на теле багровые отметины, резко входя и быстро наращивая темп, с силой сжимая волосы, как будто вытрахивая из Деку болезненные стоны. А Изуку был и не против. Побыть с Каччаном — ощущение, что сразу как-то пусто, а на душе остается неприятный осадок. Их «любовь» всегда оставалась только в темных углах коридоров, а «ненавистью» они упивались прилюдно. И ничего менять уже было не надо.