***
Когда Хайсе открывает глаза, он не видит ничего. Вокруг непроглядная чернота, но отнюдь не пустая – вязкой смолой она заливается в приоткрытый от неосознанного животного страха рот, скользит в горле и с тяжёлым бульканьем скапливается в лёгких, не давая кричать или даже вздохнуть. Хайсе ещё шире распахивает глаза, до боли вглядываясь в ледяную тьму, немой рыбой открывает и закрывает рот, пытаясь звать на помощь, но его никто не слышит. Более того – он никого и ничего не слышит: тишина даже не звенит, и эта абсолютная беззвучность раздирает его изнутри и давит на барабанные перепонки, заставляя Хайсе попытаться закрыть уши, чтобы защитить их. Но конечностей он тоже не чувствует. «Хайсе». Чей-то шёпот сзади прерывает зудящее копошение мыслей в черепной коробке. Хайсе пробует повернуть несуществующую голову, чтобы увидеть шептавшего, но видит только черноту. «Я ещё здесь». Шёпот каплей жидкого азота стекает по позвоночнику от основания черепа до копчика. Хайсе не может даже передёрнуть плечами, чтобы избавиться от этого отвратительного чувства. Он вообще ничего не может – эта беспомощность до краёв наполнила его скованное тьмой тело, тошнотой подступила к горлу и вот-вот готова вылиться изо рта… Хайсе просыпается, вскакивает на кровати и тут же заходится кашлем, хватаясь за шею и чувствуя, как резко скачет под ладонью кадык. В полумраке комнаты ему кажется, что изнутри рвутся капли вязкой смолы, смешанной с тёплой кровью, но нет – всего лишь пятнистая тень на рифлёном покрывале. Хайсе валится обратно и невидяще смотрит в тёмно-серый потолок – только бы не отключиться снова. Под гулкий стук сердца он шевелит своими пальцами, конечностями, чтобы удостовериться, что они на месте, и слышит тихое шуршание хлопка, трущегося об его кожу. И хотя он убеждает себя, что это всего лишь сон, воспалённое сознание отказывается верить. Особняк куинксов ранним утром кажется вымершим. Вернее, не так: Хайсе ясно слышит, как под одеялом сопит Йонебаяши, чуть похрапывает Ширазу, как едва слышно на цыпочках ходит по комнате Муцуки, и даже улавливает доносящуюся из наушников Урие музыку, – но это не делает их дом более обитаемым, если они – всего лишь атомы, между которыми – пустота. Сам же Хайсе ступает осторожно, бесшумно спускается в гостиную, чтобы не тревожить своих подопечных: ранний подъём командира не считается добрым знаком, особенно когда тёмные круги под глазами не дадут солгать о том, что «выспался». Он заваривает себе крепкий кофе и, взяв чашку в руку, смотрит на серое небо за окном. Накрапывает мелкий дождь, и Хайсе, вспоминая, что должен появиться сегодня в Управлении, инстинктивно передёргивает плечами, как будто эти капли уже попали ему за шиворот. Под дождь попасть не хочется, но в Управление, на самом деле, он не хочет гораздо больше. С лестницы доносятся тихие шаги. Хайсе, заставив себя доброжелательно улыбнуться, оборачивается, чтобы посмотреть, кто это. Но его фальшивая улыбка разбивается вдребезги о невидящий взгляд Урие. Он смотрит сквозь, будто вовсе не замечает Хайсе, спускается в прихожую и обувается. — Урие-кун!.. — запоздало окликает его Хайсе, но ответом ему служит только хлопок закрывшейся двери. Он понуро опускает голову. Его отряд разлетается на части прямо у него в руках, а он может делать только отчаянную рокировку в виде переназначения командира и смотреть, как это не помогает. Погрузившись в свои мысли, он допивает кофе и снова поднимается к себе в комнату. На столе – пустой отчётный лист, в полумраке комнаты кажущийся серым. Хайсе щёлкает включателем на настольной лампе, и белое свечение немного разгоняет серость вокруг. Он садится на стул и, крутя ручку в пальцах, в который раз обдумывает, что написать. У Хайсе в его воспоминаниях никогда не было семпая. Коори не в счёт – вряд ли их отношения можно было назвать хоть сколько-нибудь тёплыми. И вдруг вчера он называет Змея, гуля S-ранга, семпаем, хотя даже лица его не помнит. И это страшно. Воспоминания, о которых предупреждал Арима-сан, выходят наружу. Как будто тьма из его сна начинает постепенно просачиваться в реальность, отравляя её и искажая планы и стремления Хайсе, своими чёрными когтистыми лапами искорёживая всё, чего он хочет добиться. Хайсе снова оставляет лист пустым и решает просить помощи у Акиры-сан. От этого решения, простого и логичного, у него как будто камень сваливается с души, и он в гораздо менее удручённом настроении спускается вниз и, нахмурившись, втягивает носом воздух. Кто-то готовит, вернее, пытается готовить кофе. На лице невольно появляется улыбка, и Хайсе, осторожно заглянув на кухню, чувствует, как начинает улыбаться ещё шире. Муцуки, надевший передник, что-то старательно вычитывает в кулинарной книге, водя пальцем по странице. На плите стоит сковорода, где уже что-то жарится, а на другой конфорке – турка с кофе. Движения Муцуки дёрганые, неловкие, но от него так и веет старанием. От этого на душе и правда становится светлее. Внезапно раздаётся громкое шипение, и Муцуки, подскочив на месте, испуганно вскрикивает и едва ли не хватается голыми руками за металлическую ручку. Хайсе мгновенно оказывается рядом, тактично отодвинув Муцуки, самостоятельно убирает турку с перелившимся через неё кофе в сторону и выключает огонь. Он смеётся, потому что на душе невероятно легко, попутно вытирает тёмную гущу с белой плиты, почти не обжигаясь. Как будто привык к этим мелким ожогам. — Эй, что там такое?! — орёт Ширазу с верха лестницы, а Хайсе и Муцуки не могут ему ответить, потому что не могут перестать смеяться над возникшим казусом. Ширазу спускается к ним и сварливо пытается их успокоить, активно вживаясь в роль командира отряда. От этого Хайсе становится ещё смешнее: Ширазу всё делает слишком, но так искренне, что хочешь не хочешь, а проникаешься каждым его действием. Когда Ширазу всё же удаётся утихомирить их (на деле у обоих просто закончилось дыхание и начало тянуть в животе), Муцуки накладывает какое-то подобие омлета себе и Ширазу, а Хайсе наливает в чашку выживший кофе. Ширазу с полным ртом нахваливает стряпню Муцуки, подозрительно хрустя чем-то вроде скорлупы на зубах, Муцуки смущается и утыкается абсолютно красным лицом в тарелку. Хайсе продолжает улыбаться и пить кофе, про себя думая, что стоит научить Муцуки его готовить. Когда они втроём приезжают в Управление – Урие так и не появился в особняке, и это даёт повод для беспокойства, – Хайсе просит Муцуки и Ширазу подождать его снаружи и заходит в прохладный холл. Солнце, выглядывающее сквозь заметно поредевшие тучи, освещает огромное светлое пространство. Хайсе дышит полной грудью, проходит сквозь белые RC-врата и вливается в поток следователей в чёрных костюмах. Он чувствует на себе чужие взгляды и опускает глаза в пол, чтобы не встретиться ни с каким из них. «О том, что ты вышел из-под контроля, знают только те, кто там был», — повторяет он сам себе слова Акиры-сан, но легче от этого не становится. Ему кажется, что эти липкие взгляды верёвками обвивают его и не дают дышать, но Хайсе всё равно через силу вздыхает, переубеждая себя. Ему кажется. Несомненно. И кошмары – не более чем последствия его переутомления. Он осторожно стучится к Акире-сан и, получив разрешение, входит в кабинет. — Здравствуй, Сасаки, — приветствует она его, и Хайсе смущённо треплет волосы на затылке. — Ты что-то хотел? — Да. — Хайсе мигом собирается и пытается на весу открыть чемодан, чтобы достать оттуда злополучный листок с ненаписанным отчётом. — Я хотел попросить у вас помощи в отчёте… — Я уже отнесла его, всё в порядке, — не отвлекаясь от бумаг, говорит Акира-сан, а затем поднимает глаза на Хайсе. Её взгляд слишком мягкий, улыбка слишком нежная – Хайсе чувствует, что что-то не так. И это из-за него. — А-а-а… — сконфуженно протягивает он и смотрит в пол. Белая плитка с чёрными ромбами вызывает ассоциации только с шахматами и никак не помогает придумать, что бы ещё сказать. — Мне надо извиниться перед Хирако-саном, наверное… — Извинись. — Акира пожимает плечами и снова смотрит на разложенные на столе документы. — Только не распыляйся слишком сильно, сегодня мы ещё должны съездить к следователю Шимогучи. Поэтому зайди к Ариме-сану – он вызывал тебя – и снова сюда. — Ладно, — улыбается Хайсе и низко кланяется. — Спасибо, Акира-сан. Акира-сан смотрит на него исподлобья, приподнимает уголок губ и машет рукой, чтобы он поторопился. Хайсе выходит в коридор и, выдохнув, прислоняется к стене. Где-то на подкорках сознания он чувствует, как его мир по самым краешкам начинает тлеть и исчезать, растворяясь, словно сизый дым.***
«Эй, Хайсе». Хайсе вздрагивает, открывает глаза – и утыкается взглядом в шахматный пол. Чёрные клетки совсем тёмные, словно дыры, сквозь которые смотрит та самая тьма из предыдущего сна. Сердце сжимает ледяная рука ужаса, и Хайсе, судорожно вздохнув, тут же прыгает на белую клетку, боясь провалиться в черноту навсегда. Но белые клетки не выглядят устойчиво. Они вовсе даже и не белые – скорее похожи на посеревшую от времени кость, которая вот-вот рассыплется под его ногами, обратившись в прах. Если это уже не прах – от клетки поднимается небольшое облачко, когда он ступает на неё, и ложится на чёрный ботинок, пачкая матовую кожу. Всё ещё боясь упасть, Хайсе медленно поднимает голову и смотрит по сторонам. И на всё обозримое пространство видит только бесконечную шахматную доску, зависшую в непроглядной черноте. К краям белые клетки истлевают, растворяются во тьме, от них остаются лишь тонкие контуры. «Посмотри на меня». Тянущийся хриплый голос ледяной петлёй обхватывает шею и силой тянет к себе, но Хайсе не поддаётся, хотя сердце рвано бьётся где-то под кадыком, эхом отдаваясь в ушах. Он складывает руки на груди, помогая рёбрам сдерживать его натиск, и глубоко дышит. «Это сон», — твердит он себе, но хриплый, почти истеричный смех не даёт сосредоточиться. Резкий звук трущегося о кафель дерева прорезает пространство, словно гудок фуры, и больно ударяет по ушам, заставляя сильнее обхватить себя руками и чуть пригнуть голову, сжимаясь. — Это не сон, Хайсе. Сквозь лязг цепей сложно разобрать слова, но чужой голос иглами впивается в подсознание. Хайсе слышит, как цепи со звоном скользят по плитке, как его собеседник приближается к нему, и спустя несколько мучительных секунд чувствует горячее прерывистое дыхание в двадцати сантиметрах от шеи. Он не видит, но знает, что этот кто-то стоит на чёрной клетке прямо над тёмным провалом. А ещё знает, что если этот кто-то станет на его клетку, они оба провалятся во тьму навсегда. — Не подходи, — вырывается у Хайсе раньше, чем он может подумать – всего лишь трусливое предупреждение. — Почему же? — смеётся собеседник, и его смех скрежещет в голове у Хайсе, извиваясь в пространстве между мозгом и черепом. — Ты же хочешь меня, Хайсе. — Он наклоняется чуть ближе, щекочет выдохами ухо. — Тебе нужно просто протянуть руку и взять. — Плечо до боли стискивают сильные пальцы с острыми ногтями. Собеседник делает шаг вперёд и прижимается к Хайсе со спины. Серая клетка не выдерживает и рассыпается прямо под ними. Хайсе вздрагивает всем телом и открывает глаза. С минуту он лежит, не двигаясь и глубоко дыша, а затем разжимает пальцы с зажатым в них одеялом и размыкает напряжённую челюсть. В зубах тут же отдаёт лёгкой болью. До рассвета около часа.***
— Эта девчонка, Фуэгучи, такая покладистая. Даже интересно. Хайсе рассеянно кивает на слова Хайсаки, начальника тюрьмы, не особенно вслушиваясь. Их шаги гулко отдаются от стен Кокурии, а голос Хайсаки, кажется, звенит в перилах. Хайсе здесь очень неуютно, хотя, думает он, это место наверняка не любят и следователи гораздо более старшие и опытные. От тяжёлых металлических дверей, за которыми томятся заключённые, веет страхом, болью и желанием умереть, и это чувство впитывается в Хайсе, заражая его и так хрупкое сознание страшной неизлечимой болезнью. Он с тоской смотрит наверх, где за стеклянным куполом, накрывающим этот колодец смерти, висит серое небо. Говорят, из колодца можно увидеть звёзды. Но Хайсе почему-то уверен, что гулям такая роскошь не позволена. Хайсаки молча доводит его до двери, с гулким скрипом открывает её и с нечитаемым взглядом пропускает внутрь. Хайсе кивает, заходит и слышит, как дверь за ним запирают. В помещении горит единственная флуоресцентная лампа над толстым стеклом, разделяющим Хайсе и Фуэгучи Хинами. Белые стены, пол и потолок немного рассеивают этот свет, но от этого приобретают болезненный серо-зелёный оттенок. За стеклом уже сидит Фуэгучи и с ласковой улыбкой ждёт его. Хайсе подходит к ней и опускается на стул. Он хочет быть серьёзным – всё-таки он следователь, разговаривающий с гулем, – но улыбка у Хинами такая простая и добрая, искренняя. Хайсе не припомнит, чтобы ему так же улыбался хоть кто-то в CCG. Даже у Акиры-сан улыбка немного другая, более строгая и капельку – формальная. — Хинами-чан… — хочет поздороваться он, а потом откашливается и добавляет: — Вернее, Фуэгучи-сан. Хинами смеётся, так тепло, что Хайсе смущённо опускает взгляд. — Добрый день, Сасаки-сан, — улыбается она. Хинами произносит его имя очень ласково, будто он не следователь, который заточил её в эту темницу, а любимый старший брат. Повисает неловкое молчание. Точнее, оно неловкое для Хайсе, Хинами же просто разглядывает его сквозь стекло, пока он делает вид, что роется в бумагах. — Я прочитала вашу книгу, спасибо большое, — прерывает паузу Хинами и кладёт в отсек для передачи томик Даниэля Дефо. Хайсе поднимает на неё глаза и усмехается, забирая книгу и украдкой просовывая другую — «Вино из одуванчиков» Рея Бредбери. — Сасаки-сан, вы не больны? Хайсе замирает в замешательстве, мгновенно переставая улыбаться. Он бросает взгляд на Хинами, которая внимательно смотрит на него и хмурится. В её взгляде искренняя забота, и это кажется Хайсе очень странным. Подкупающим. — Я… последнее время плохо сплю, — неожиданно для себя тихо сознаётся он и замолкает. Хинами напрягается на стуле, но не расспрашивает. И хотя Хайсе понимает, что только что проявил слабость перед гулем, ему стало чуточку легче. — Вы принесли мне какие-то бумаги, Сасаки-сан? — спрашивает Хинами, не давая Хайсе погрузиться в воспоминания своих кошмаров. Он вскидывает голову и коротко согласно кивает, доставая из сумки нужные документы. Хинами отрешённо слушает его вопросы и так же отрешённо отвечает, а Хайсе рассеянно записывает данные в блокнот. Их разговор формален, и они оба понимают, что хотели бы говорить друг с другом не об этом. Но не могут. Хайсе ловит себя на мысли, что в его жизни появляется всё больше гулей. Все как будто знали его, и даже не просто знали – они были друзьями. И это уже не так пугает. — Хинами-чан… — Он перебивает её сухой поток информации, сказанный безжизненным голосом, и она смотрит на него своими большими глазами тёплого орехового оттенка. — Мы встречались раньше? В белой комнате без запаха и цвета исчезают и все звуки. Хинами замирает, глядя куда-то в сторону, погрузившись в себя, а затем слабо улыбается и качает головой: — Нет, вам показалось. Она лжёт. Хайсе понимает это, но в какой-то мере благодарен ей. Она ведь не хочет ещё больше разрушать его и так некрепкий мир. Она неосознанно – а может, и осознанно – спасает его от самого себя, как спасла тогда на Аукционе. — Спасибо тебе. — Он встаёт, собирает бумаги и кланяется. Хинами расплывается в мягкой улыбке и машет ему на прощание. Он точно знает, что благодарил её не за информацию.***
— Хайсе, ну же, не бойся. Хайсе сидит, сжимаясь на грязном холодном кафеле в ненавистную чёрно-белую клетку. Его белая домашняя майка мешком висит на теле, открывая верх сгорбленной спины и напряжённые плечи. Холод пробирается через ткань шортов прямо в копчик, а оттуда по всему позвоночнику – в затылок. Пальцы на голых ступнях синеватые, чуть покалывают от онемения, и Хайсе обхватывает их такими же холодными пальцами рук в надежде хоть немного согреть. Едва тёплое прерывистое дыхание обдаёт голые колени, но температура его кожи не повышается ни на градус, и Хайсе обречённо прячет в них лицо. Как же он не хотел засыпать. — Всего одним глазком, давай же, — издевательски тянет хозяин этого места, тихо посмеиваясь. Хайсе напрягается ещё больше. Он чувствует, как один из худших его кошмаров – он сам? – подходит к нему сзади. Воздух становится гораздо тяжелее, с трудом проникает в лёгкие, холодными змеиными чешуйками скользит по телу, забираясь под майку. Хайсе отчаянно хочет проснуться, вдохнуть полной грудью, но страшный сон никак не уходит. Позади него кто-то садится и касается телом его спины. Хайсе вздрагивает и почти собирает волю в кулак, чтобы рвануть с места, – хотя куда он уйдёт, если он заперт под куполом из серых бетонных плит – но не успевает. На его руки, греющие пальцы ног, ложатся чужие ледяные ладони с чёрными ногтями, стискивают почти до боли, а ноги в оборванных чёрных штанах заключают в свой плен. Хайсе не может двинуться от ужаса, не может обернуться, только чувствовать шеей пронизывающее до костей дыхание. — Разве ты не нуждаешься во мне? — ласково спрашивает Он, прижимается плотнее, обнимая подрагивающего Хайсе ногами и руками. Хайсе начинает колотить ещё сильнее: тело за его спиной холодное, неживое, но Он трётся щекой о спину так, будто ещё жив. Жёсткие пряди щекочут шею. — Тебе нужно только позвать меня, Хайсе, — шепчет Он прямо в ухо. Слова высоким скрежетом отдаются в голове. — Уйди, — с трудом выдыхает Хайсе. Сердце бешено колотится в груди, ещё чуть-чуть – и оно пробьёт рёбра и упадёт на чёрно-белый кафель, окрашивая его в красный. Тогда Хайсе умрёт, но он не уверен, что его сон на этом завершится. — Уйти? — шипит Он и отстраняется. На мгновение Хайсе кажется, что сейчас всё закончится, но сильные руки рывком переворачивают его на спину. Он больно бьётся головой о пол и опускает ноги. Совсем поздно Хайсе замечает, что замешкался, позволив Ему сесть на себя сверху. Он трусливо закрывает глаза руками – вторая ошибка, – но их разводят в стороны и вдавливают в холодный кафель по обе стороны от головы. Хайсе зажмуривает глаза, только бы не видеть свой самый страшный кошмар – себя самого. — Почему это я должен уходить, Хайсе? — разъярённо рычит Он, и его голос гулко отбивается от стен. — Это моё тело, мне просто нужно, чтобы ты вернул его. Хайсе отчаянно качает головой, прикусывает язык до крови, чтобы проснуться, но чудовище из его сна никуда не исчезает. Его запястья до хруста стискивают сильные пальцы, и Хайсе кричит от боли, которая слишком реальна для сна. — Посмотри на меня, — приказывает голос, но Хайсе сильнее зажмуривает глаза, сводя брови до болезненного напряжения. — Я нужен тебе, Хайсе. Хайсе хочет прокричать что-то, но рот снова только беззвучно раскрывается, и Хайсе с ужасом понимает, что этим сном управляет вовсе не он. Вот Он наклоняется к нему, чужое морозное дыхание змеями заползает в глотку, заставляя давиться и кашлять. Как вдруг приоткрытых губ касается что-то мокрое и скользкое, а потом чужой рот накрывает его рот. Хайсе кажется, что его душат этим поцелуем, постепенно вытягивая из него жизнь. И пальцы, сжимающие его запястья, постепенно становятся теплее, как и язык, скользящий по губам. Мертвец из его сна по капле забирает его силы, постепенно оживая. Хайсе распахивает глаза и видит только белые пряди, скрывающие глаза. Его продолжают целовать, проникая в рот и собирая капли крови из прокушенного языка. Хватка на запястьях слабеет, а в касаниях появляется даже некоторая доля нежности. Наконец Он отстраняется от него и усмехается: — Приятно познакомиться, Хайсе. Меня зовут Канеки Кен. — Канеки встряхивает головой, убирая чёлку с глаз, и сердце Хайсе останавливается: на него смотрит он сам, с ярко горящим какуганом и безумным блеском во втором глазу. Со сжавшейся на горле петлёй ужаса Хайсе просыпается и тут же затыкает рот рукой, сдерживая крик. Он пытается глубоко дышать, чтобы успокоиться, но постепенно дыхание становится всё более поверхностным и учащённым, переходя в сдавленные рыдания. Хайсе прижимает колени к груди, обхватывает голову и тихо плачет, сдерживая всхлипы – куинксы могут услышать его сквозь чуткий сон. «Что же это такое… — беззвучно проговаривает он, чувствуя, как страшно горят глаза, но не только из-за слёз. — Что же это…» А вокруг – только темнота и ни намёка на рассвет.***
Здесь пахнет красками и секретами. Во втором Хайсе уверен, пожалуй, даже больше, чем в первом. По стенам развешены маски демонов, но ни один из них не страшит больше, чем демон из его кошмара. Хайсе уже второй раз – но второй ли? – рассматривает загадочные, неузнаваемые образы с пустыми глазницами, и пытается вспомнить, видел ли он хозяина магазина масок в прошлой жизни. Ута-сан, как и в первую их встречу, сидит на табурете у стола и снимает мерки с отряда куинксов. Его мелодичный голос разносится по мастерской, мягкие интонации убаюкивают бдительность и вкупе с атмосферой этого места даже немного гипнотизируют. Куинксы перешёптываются друг с другом, и Хайсе делает вид, что не слышит их. Ута-сан делает то же самое. Ведь они оба точно знают, что хозяин мастерской – гуль. Хайсе сам не может объяснить себе, что за странную игру он затеял, если сразу решил не идти в Управление сдавать Уту-сана. Наоборот, он приходит к нему во второй раз, со всем отрядом, да ещё и за помощью. Погружённый в свои мысли Хайсе рассеянно смотрит по сторонам и замечает на маленьком столике разложенную шахматную доску с размещёнными на ней фигурами. Партия не закончена, остановлена на середине, словно совсем недавно у Уты-сана кто-то был. Хайсе смотрит на доску, затем переводит взгляд чуть ниже и улавливает странную аллегорию: в мастерской, как и в некоторых кабинетах Управления – шахматный пол. Не слишком ли открытый намёк на то, что люди не более чем шахматные фигуры? В его кошмаре – тоже эти чёртовы клетки. — Играете? — с любопытством спрашивает Ута-сан, закончивший снимать мерки и стоящий теперь прямо за его спиной. Хайсе вздрагивает и, обернувшись, выдавливает из себя улыбку. — Я не слишком хорош в шахматах, — честно признаётся он. Ута-сан понимающе кивает. Весь его вид источает радушие, но у Хайсе всё равно мороз по коже от странных глаз, его обманчиво беззаботной улыбки и своих воспоминаний, которые тлеют где-то глубоко внутри. Ута-сан опасен ещё и тем, что с лёгкостью считывает его эмоции и ясно даёт понять, что сделал это. — Я сообщу вам, как закончу, — прерывает повисшую паузу Ута-сан, разворачиваясь. — Но если захотите поиграть – приходите. — Он мило улыбается через плечо, а затем отвлекается на свои заметки и наброски. Хайсе ни капли не сомневается, что здесь уже ведётся какая-то игра. И самое неприятное то, что его не покидает ощущение, что он уже втянут в эту партию.***
Хайсе открывает глаза и жмурится от яркого света. Он лежит на чём-то твёрдом – кажется, это снова кафель, но уже не обжигающе ледяной. Тут скорее свежо, чем холодно. — Проснулся? — Над Хайсе нависает кто-то, но лица не видно из-за бьющего в глаза света. Хайсе поднимает руку, чтобы прикрыть яркое свечение, и вглядывается в незнакомца. Это ребёнок, и он подозрительно напоминает Канеки. Вернее, это и есть Канеки, только вот Хайсе уже не испытывает страха или отвращения. Лишь настороженность и даже любопытство. — Сыграем? — спрашивает Канеки, показывая сложенную шахматную доску, а потом выпрямляется и уходит куда-то. Его лёгкие шаги тихо отдаются от стен вокруг. Хайсе садится и оглядывается по сторонам. Вокруг всё те же бетонные стены, только гораздо более светлые, тонкие. Верх их теряется где-то далеко, в светящемся небе – такое бывает, когда солнце прикрыто слоем полупрозрачных облаков. Купол исчез. Хайсе поднимается на ноги и смотрит вниз. Кафель тоже преображается: ровные клетки, абсолютно гладкие и без выбоин, отполированы, и в их блестящей поверхности отражается небо над головой. Хайсе даже видит собственное отражение в них: осунувшееся лицо, растрёпанные волосы и просто невероятная усталость в глазах. Он с тоской оглядывает себя, а потом встряхивает головой и смотрит туда, куда пошёл Канеки. В центре этой круглой комнаты стоит стол и два стула. Канеки раскладывает деревянную доску, разделяет шахматные фигуры на чёрные и белые, но не ставит их на клетки. Он кидает долгий взгляд на Хайсе, и тот, сглотнув, идёт к столу, как заворожённый, всматриваясь в лицо Канеки-ребёнка. — Присаживайся, не стесняйся. — Канеки кивает на стул возле стола, и Хайсе аккуратно садится. Его стул пластиковый – такие стояли на верхних этажах Кокурии, где он встречался с Аримой-саном. Стул Канеки, вроде как, деревянный, сложно понять: дерево слишком тёмное, то ли от гниения, то ли от обугливания. — От крови, — говорит Канеки, и Хайсе вздрагивает. Он, кажется, не помнит, от чьей крови так потемнело дерево, только почему то пальцы на руках и ногах начинают зудеть. Хайсе сжимает кулаки, пытаясь унять возникшую дрожь. Он не хочет вспоминать. Канеки садится на стул и задумчиво смотрит на доску, фигуры, а затем на Хайсе. — Умеешь играть? — подперев щёки руками, спрашивает он, и Хайсе неловко улыбается. — Ну… я знаю, как ходят фигуры. — Понятно, — останавливает его Канеки и складывает руки на столе. В его голосе слышится снисхождение, совсем не свойственное детям. — Видишь ли, Хайсе, чтобы играть в шахматы, недостаточно знать только, как ходят фигуры. Канеки смотрит на него долгим, пронзительным, но очень спокойным взглядом, и Хайсе теряется, отводя глаза. На данный момент среди них двоих скорее он ребёнок, а не Канеки. — Я покажу тебе, — наконец произносит Канеки и начинает расставлять фигуры. Хайсе немного расслабляется и с интересом наблюдает, как Канеки аккуратно ставит два ряда пешек: со своей стороны – чёрные, на стороне Хайсе – белые. Шахматы бесшумно касаются чёрно-белых клеток под взглядом серых глаз. Даже в таких простых действиях движения Канеки точные, выверенные, а сам он невероятно серьёзен. Когда пешки оказываются на своих местах, Канеки поднимает глаза на Хайсе и, указывая рукой на доску, начинает рассказывать: — Возьмём самый понятный тебе пример: белые фигуры – следователи, чёрные – гули. Хайсе кивает, внимательно глядя на фигуры. — Скажи мне, кто такие пешки? — спрашивает Канеки, подпирая рукой голову. — Наверное… — Хайсе задумывается, а затем продолжает: — Это простые следователи и гули до S-ранга. — Хорошо, — кивает Канеки, и его глаза загораются странным огнём. — Мне даже интересно, ты сопоставил своё название с тем, как ходят пешки? — В смысле? — непонимающе переспрашивает Хайсе. — Пешки – самые слабые фигуры. Они стоят впереди, могут ходить только на клетку вперёд или на две – с изначальной позиции, а бьют только по диагонали. — Канеки поднимает палец, не давая Хайсе сказать, что он и так это знает. — А если представить, что это следователи, как ты и сказал, то получается интересная картина: простые следователи ни при каких обстоятельствах не могут отступить назад, они даже не могут убить возникшего за спиной гуля. Они слабы, но почему-то прикрывают сильные фигуры, не могут сбить преграду, даже когда она у них перед носом – они просто не видят её, пока их не сбивают другие фигуры. И последнее: пешек всегда пускают в расход. Ну как, похоже? Хайсе сглатывает и опускает глаза. — Я… не задумывался, что это так похоже, — честно признаётся он, снова глядя на Канеки. Тот понимающе пожимает плечами. — На самом деле у жизни и шахмат много общего. Умение читать игру и противника, продумывать всё на несколько шагов вперёд, а также… — Канеки делает паузу, — пускать в расход некоторые фигуры – это важные навыки, которые могут пригодиться. Особенно если ты работаешь в таком месте, как CCG, — усмехается он. — Потому что само CCG – сплошная шахматная партия. Каждая группировка гулей или отряд голубей ведёт свою партию, но в то же время является одной фигурой в более крупной игре, которая, в свою очередь, всего лишь один ход в ещё более крупной. Хайсе во все глаза смотрит на Канеки и пытается осмыслить это. Обрывки разговоров, операций и собраний вертятся у него в голове с космической скоростью, но мысли не складываются в цельную картину. — Вижу, ты не совсем понимаешь… — протягивает Канеки, и Хайсе робко кивает. — Что ж, объясню на твоём примере, Хайсе. — Канеки откидывается на спинку своего стула и собирает руки в замок. — Возьмём твой отряд куинксов. В нём есть отдельные фигуры: ты и остальные. — Канеки пренебрежительно машет рукой. — Даже в твоём маленьком отряде между фигурами ведутся партии, самая яркая – между тобой и Урие, но, разумеется, и у Муцуки, и у Йонебаяши, даже у простака Ширазу – свои игры. Но в то же время ты как руководитель понимаешь, что это твои фигуры, и ты используешь их в своей партии, скажем, с руководством. Но пойми: ты и весь твой маленький никчемный отряд всего лишь одна фигура на доске CCG. Вы вместе с другими отрядами-фигурами ведёте партию против гулей, но все ваши операции, закончившиеся успехом или провалом, — не более чем ход в одной игре, которую играют гроссмейстеры. Канеки замолкает, и Хайсе полностью погружается в свои мысли. Если так посудить, Канеки точно описал ситуацию в отряде куинксов и в CCG. Но вот применима ли эта теория бесконечных партий на более крупном уровне, Хайсе не знает. — К чему ты мне всё это рассказываешь? — Хайсе непонимающе смотрит на Канеки. — Что я должен сделать? — Ты должен выяснить… — Канеки наклоняется вперёд и ставит локти на стол, кладя подбородок на сцепленные пальцы, — кто ведёт самую главную партию. Хайсе замирает, глядя в светло-серые глаза. Канеки смотрит на него с неприкрытой насмешкой, и впервые за этот сон Хайсе откровенно становится не по себе. Вопрос срывается с губ раньше, чем он успевает его остановить: — А что если я не справлюсь? Канеки смеётся, исчезая в белом свечении, как и стол, стены и шахматный пол. Смеётся тихо. Зло. — Тогда я заменю тебя. Хайсе просыпается и окунается в ночь. Он не хочет смотреть на часы – сейчас наверняка нет и четырёх часов утра. Лучше снова забыться в беспокойной полудрёме, надеясь, что ночь пройдёт сама.***
Крышу Lunar Eclipse окутывает ледяная тьма, которую не в силах развеять даже яркий свет прожектора. Кажется, до сознания доносятся какие-то неясные звуки: крики внизу, треск лопастей вертолёта, кружащего над ними, гудение машин на улицах. Хайсе не знает точно. Он, по правде, не слышит этого. Для него сейчас существует только стук собственного сердца и рваное дыхание – своё и наследника семьи Цукияма. Он видит красивое лицо распростёртого перед ним гуля, вглядывается в него до белых точек перед глазами, чувствуя, как внутри всё отчаянно кричит: «Кто же ты?!», хотя на самом деле хочет прямо сейчас закричать: «Кто же я такой?!» Но упрямый Цукияма, избитый, ослабленный, горько усмехается и молчит. Гули продолжают защищать его, хотя Хайсе не нуждается в этом. Он всего лишь хочет знать. — Лучше убей, — едва слышно шепчет Цукияма, прикрывая глаза. Хайсе разрывается на части между своим долгом и жаждой правды. Он дрожащими руками поднимает куинке и заносит его над гулем. Но Хайсе не в состоянии убить его. Ведь пешка не может сбить возникшее прямо перед ней препятствие. Последнее, что он чувствует, – невероятно сильная боль в руке с зажатым куинке. Если честно, он непомерно рад.***
Хайсе сам не понимает, как оказался здесь. Может, он потерял сознание от боли, но он был выдернут с крыши Lunar Eclipse снова сюда, в свой сон. Он садится и с любопытством осматривается. Стен нет – лишь бесконечная белизна с оттенком топлёного молока. Хайсе невольно улыбается: он бы никогда не подумал, что будет рад оказаться здесь. Пол, на котором он сидит, уже мало напоминает плитку – он сшит из того же света, что и небо, и лишь едва заметные серые квадраты говорят, что тут когда-то была клетка. Хайсе видит и стол, за которым сидит Канеки. Тот лишь кидает на него взгляд и произносит: — Не думал, что ты придёшь так рано. Хайсе встаёт, подходит к своему стулу – ступни с каждым шагом словно погружаются в ворс мягкого ковра – и уже без приглашения садится напротив Канеки. На доске – те же ряды пешек, что и в прошлый раз, только у чёрных одной не хватает. — Ты хочешь услышать продолжение, верно? — вскидывает брови Канеки, и Хайсе кивает и придвигается ближе, складывая руки на столе. — Что ж, тогда поговорим о сильных фигурах, которые, как ты помнишь, прячутся за спинами пешек. Канеки наклоняется вперёд и, взяв белую ладью, демонстрирует её Хайсе. — Вот ладья: она прямолинейна и ходит и по белым, и по чёрным клеткам. — Он водружает фигуру на её место и как бы невзначай спрашивает: — Кстати, ты определился, что для тебя значат чёрные и белые клетки? Хайсе задумывается и робко отвечает: — Наверное, успех и провал… — Хах. Ты так наивен, Хайсе, — усмехается Канеки и берёт коня. — Конь – одна из самых интересных фигур, и не только потому, что ходит по странной траектории. Помимо этого он во время хода может переступать через препятствия. Хайсе автоматически перебирает в голове следователей, которые подходили бы под это описание, но не может найти подходящего. — На твоём месте я бы выбрал кого-нибудь из Вашу, — подсказывает Канеки, и Хайсе непроизвольно вздрагивает. Он постоянно забывает, что в этом сне даже его мысли принадлежат не ему, а потому неловко кивает и смотрит на доску. Канеки с улыбкой берёт слона. — Слон ходит по диагонали и только по чёрным либо только по белым. Такая прямолинейность ещё хуже прямолинейности ладьи, — с лёгким презрением заключает Канеки, располагая фигуру рядом с конём. Хайсе хмурится и думает, что слон на белых – это, наверное, Арима. Но Канеки берёт в руки ферзя, и Хайсе понимает, что Арима – именно ферзь. Канеки усмехается его мыслям и говорит: — Ферзь считается самой сильной фигурой. Ходит во все стороны на любое количество клеток, но при этом любую преграду вынужден сбивать, — отмечает он, многозначительно глядя на Хайсе. Поставив ферзя на белую клетку, Канеки водружает на доску оставшиеся белые фигуры. Не остаётся ни одной, но клетка белого короля до сих пор пустует. Хайсе непонимающе смотрит на доску, а затем на Канеки, который флегматично расставляет чёрные фигуры, но тоже оставляет клетку чёрного короля пустой. — Как ты понимаешь, у гулей примерно та же схема: есть более сильные фигуры, гули от S-ранга, которых прикрывают слабые пешки… — говорит Канеки, но прерывается, видя, что Хайсе совсем не слушает его. — Что-то не так? — Я просто думаю… — Хайсе, сдвинув брови, вглядывается в пустующие клетки. — Почему ты не поставил королей? — А, это… — губы Канеки растягиваются в улыбке, и он откидывается назад и пристально смотрит на Хайсе. — Поставлю, когда ты скажешь, что олицетворяет белый король, а что – чёрный. Канеки точно кидает ему насмешливый вызов, но Хайсе не намерен отступать сейчас. — Та-а-ак, — тянет он, потирая виски. — Король в шахматах – это фигура, которая защищается даже ценой всех остальных фигур. То есть, по сути, это самое важное, что есть у каждой стороны, то, за что они сражаются… — Верно, — отзывается Канеки, всё так же глядя на Хайсе. — Тогда белый король – это простые люди, — уверенно отвечает Хайсе и твёрдо смотрит на Канеки. — Ну да, — усмехается тот, но Хайсе видит в ухмылке горечь. — Если, конечно, CCG защищает людей. — В ответ на непонимающий взгляд Канеки продолжает мысль: — Есть доля иронии в том, что белый король стоит на чёрном поле. — А это так важно? — спрашивает Хайсе. — Для меня – да. Потому что для меня чёрные и белые клетки – это не победы или поражения. Чёрное – это ложь, белое – это правда. Если бы ты, например, был сильной фигурой, ты был бы слоном, который ходит только по белым клеткам. И эта прямолинейность когда-нибудь тебя погубила бы. — Канеки снова придвигается к доске и, достав из кармана белого короля, водружает его на доску. — Ну, а чёрный король, по-твоему, – это что? Хайсе сбит с толку внезапным вопросом, потому что сейчас думает совсем о другом, но довольно быстро находится, сглатывает и гораздо тише отвечает: — Это… само существование гулей? Ведь они сражаются именно за него. Он поднимает глаза на Канеки, пытаясь найти ответ в холодных серых глазах. Тот усмехается: — А ты не безнадёжен, Хайсе. — Канеки складывает руки на столе и нависает над доской. — Но знаешь, что забавно? — спрашивает он, вглядываясь в Хайсе. — То, что по этой логике у гулей каждый – король. Потому что в конечном итоге каждый сражается сам за себя. И в этом их слабость. — Он выпрямляется на стуле и пожимает плечами. — Потому что король не намного сильнее обычной пешки. Ему всего лишь позволено отступать. Канеки ставит чёрного короля. На доске теперь не хватает только одной чёрной пешки. — Теперь поговорим о нас, Хайсе, — не давая Хайсе спросить, вкрадчиво говорит Канеки, крутя в пальцах оставшуюся фигуру. — Эта пешка – мы сами. Я не по своей воле вступил в игру сразу после того, как стал полугулем. — Канеки ставит пешку на пустующую клетку. — Все последующие мои шаги – принятие гулей вообще, принятие себя как гуля, форма какуджа – это продвижение по пустым клеткам. — Канеки отсчитывает три клетки и останавливается. — А вот на этом моменте появляешься ты. — Канеки ставит фигуру вплотную к ряду белых пешек. — Пока в виде Номера Двести Сорок, но совсем скоро ты вливаешься в CCG. Чёрная пешка становится в ряд с белыми, заменяя одну из них. — И что дальше? — глухо спрашивает Хайсе. — А дальше – самое интересное, — улыбается Канеки. — Ты знаешь, что происходит с пешкой, которая доходит до противоположного края доски? — Она становится ферзём? — хмурится Хайсе, припоминая это странное правило. — Нет, она может стать любой фигурой, Хайсе, представляешь? — с блеском в глазах отвечает Канеки и даже придвигается вперёд. — Мы можем стать кем угодно. Серые глаза снова затухают, и Канеки с оттенком сарказма заканчивает: — Только почему-то все стремятся стать ферзём. А ведь ты не знаешь даже, кем стала вот эта белая пешка. — Он крутит в руках заменённую фигуру. — Законы гармонии и сохранения ведь никто не отменял. «Все хотят стать Аримой-саном», — снова забывшись, думает Хайсе, но его мысль прерывает короткий смешок. — Аримой… А с чего ты взял, что Арима – ферзь? — Канеки вопросительно вскидывает брови и ухмыляется. От его выражения лица Хайсе становится не по себе. — Видишь ли, Хайсе, на самом деле все здесь пешки, которые пытаются дойти до края доски, причём у каждого этот край свой. Жизнь ведь не совсем шахматы, верно? Канеки говорит это так легко, что Хайсе закипает. Он почти понял, что нужно делать, и тут все его планы снова играючи стирают в пыль, в который раз показывая, что все его попытки что-то предпринять невероятно жалкие и ненужные вовсе. — Тогда зачем ты рассказывал мне всё до этого? — чуть громче нужного спрашивает он, но его голос тонет в абсолютной белизне, уносится на невидимые расстояния. — Да так, — пожимает плечами Канеки. Он едва сдерживает смех, глядя на выведенного из себя Хайсе. — Хотел рассказать тебе напоследок. Хайсе поражает ледяное спокойствие Канеки. Где-то в глубине души у него зарождается страх, что у этого спокойствия есть причина, и вряд ли она понравится Хайсе. — Прости, — трясёт он головой и тут же стушёвывается. Пытаясь оправдаться, он неловко улыбается и выдавливает: — Просто это слишком странно – узнавать такое во сне. Канеки начинает смеяться так весело и искренне, что Хайсе становится жутко. — Во сне, — отдышавшись, повторяет Канеки, а потом, склонив голову набок, пронизывающим до костей взглядом смотрит на Хайсе. — А с чего ты взял, что это сон, Хайсе? Слова проникают прямиком в мозг, с острой болью врезаются в кору. Внутри Хайсе всё мгновенно холодеет. — На самом деле это ты мой светлый сон. — Канеки улыбается так сладко, что Хайсе не может вздохнуть. Он слишком поздно понимает причину терпеливости и спокойствия Канеки. Таким голосом врачи разговаривают с умирающими. — Ты разве не заметил, что твой мир постепенно погружается во тьму, а мой наоборот восстаёт из абсолютной черноты? — с лёгким удивлением спрашивает Канеки, будто и правда не ожидал такой наивности от Хайсе. — Это своего рода инверсия. И когда твои волосы почернеют окончательно – она завершится. Глаза начинают болеть от белизны, которую излучает всё, что здесь находится. Голос идёт прямо из головы, пока Хайсе слепнет. Как будто издалека он слышит скрежет металла от соприкосновения с кагуне и чей-то хохот. — Ты – единственное чёрное пятно в моей реальности, Хайсе. И я хочу, чтобы ты исчез. Я уже устал спать, — шепчет убаюкивающий голос, целиком заполняя остатки умирающего сознания. Хайсе закрывает глаза, и весь свет вокруг превращается в абсолютную черноту. Последнее, что он слышит, это ласковое: — Спокойной ночи, Хайсе. Канеки Кен снова проснулся.