From the grave

Только потеряв — мы начинаем ценить, или как там? Фраза, не сходящая с просторов всемирной паутины, облюбленная миллионами подростков, мелькнула в подкорке мыслей и почему-то зависла, как допотопный компьютер с новым приложением. Фрэнк уверял себя, что всё в порядке, ему совсем не тоскливо, не больно, не хочется разнести всю жизнь к чертям. Давай, Айеро, расскажи это гранитным изваяниям, поглотившим фантомы многочисленных душ, расскажи это старому, иссохшему клёну, который полностью разделил судьбу застрявших в двухметровой яме людей, расскажи свою историю золотым буквам, которые складываются в такое знакомое для тебя имя. Правда ведь, ты же помнишь его, Фрэнки? Ты же помнишь? Предательски возникает ком в горле, и сжимаются кулаки. Потому что он не может ничего, как ему кажется, абсолютно ничего. «Джерард, что такое? Джи?! — вопль звенит в ушах, изображение перед глазами то сжимается до игольного ушка, то разворачивается до огромного разномастного полотна и не думает сходится в одно целое. — Что с ним? — дрожащими пальцами вцепляется в накрахмаленный халат, пахнущий марлевыми бинтами и антисептиком, смотрит так, словно от последующих слов врача зависит не только жизнь взбалмошенного вокалиста, но и его собственная». — Джерард, скрытный мудак, Уэй, — с горечью вырывается у Айеро, и свежий букет с размаху впечатывается в надгробие. Однако секунду спустя Фрэнк уже бережно укладывает цветы у изголовья. Джерард — эстет, ему бы понравилось. Ему много что нравилось, особенно нравилось издеваться над вашим именем. В его понимании, возможно, все звучало, как безобидные шуточки или любовь к емким сокращениям, но на вас это понимание не распространялось бы. Чтобы понять Уэя, нужно быть Уэем или чокнутым, пока что Айеро не мог похвастаться ни тем, ни другим. «Серьёзно? — лукаво подхватила другая часть сознания. — Не считаешь себя чокнутым, ну да, ну да…», — как бы невзначай намекнув на то, что Фрэнк сидит совершенно один на кладбище уже не первый час и тупо пялится на кусок камня, даже вот разговаривает с ним и подарок принёс. Подарок. Он совсем забыл. Во внутреннем кармане чёрной ветровки нащупывается тоненький блокнот с обложкой в виде страниц комиксов (Айеро знает одну из страстей своего друга). — С днём рождения, — звучит как-то уж совсем уныло, и он пытается улыбнуться хоть краешком губ. — Я… Я не совсем уверен, понравилось бы тебе, но это всё, что я могу, Джи, я пытался, — книжечка опускается на бетонный бортик. Выглядит по меньшей степени нелепо, однако мало ли таких вот подарков оставалось здесь. Если ты приходишь сюда, то лишь искренне, на месте окончательного пристанища некому врать, не перед кем разыгрывать сцену и красоваться, здесь ты видишь себя таким, какой ты есть, с потрёпанной временными ранами душонкой. « — Смотрите, кто это у нас тут пришёл? — Джерард весело подпрыгивает с дивана и несётся открывать дверь. — Это же дорогой Фрэнки, — улыбается совершенно наивно, широко, делает жест радушного хозяина, приглашая Айеро войти. Фрэнк на такое ребячество наигранно устало закатывает глаза и молча топает к остальным. Что ещё за Фрэнки?! Нет, вы только вдумайтесь! Джи пружинистым шагом семенит за ним, чуть раздражая в не задавшийся с раннего утра день. — Фрэнки, ты подключил гитару? — голос чрезвычайно энергичный. Интересно, он питается только кофе? — Да, Джерард, — сквозь стиснутые зубы отвечает Айеро. — А что там за провода болтаются? — грациозно порхает вокруг Фрэнки, пытаясь разобраться, куда же ведут лишние. — Уйди, я сам, — грубо прерывает его гитарист, наклоняясь к пластиковым завиткам. — Ты чего? — Ничего! — тугая спираль нервов начинает трещать. — Да брось, мистер Фрэнки, ты раздулся, как большая важная курица, — Уэй смотрит на него снизу вверх и… И Айеро вдруг улыбается. Странно, очень странно. Но здесь кругом такое происходит, потому что всё это затеял один простодушный ненормальный — Джерард Артур Уэй». — Прости меня, — пустое эхо собирается со старых обломков и ударяется о встречный звук. — Знаешь, я почти привык к твоему «Фрэнки», бесило поначалу жутко, конечно, — вырывается что-то похожее на истеричный смех, — но мне этого не хватает, я скучаю, правда, — Фрэнк упирается лбом в непримечательное надгробье, скользит ладонями по гладкой поверхности, которая отражает мраморный свет лунного круга. — Фрэнки! — восклицание за спиной, и волна сбегающих на высокой скорости мурашек. «Шутка, плохая шутка, — успокаивает себя Айеро. — Просто развернись, и ты поймёшь, что у кого-то напряжёнка с чувством юмора. Или ты окончательно съехал с катушек. В любом случае — обернись и убедись». Но тело парализовало, оно не подчиняется, ожидая встретиться отнюдь не с плохой шуткой, по крайней мере, не с человеческой. — Фрэнки, — жалобно повторяется совсем близко. Трудно спутать голос, который так хочется слышать вновь, проигрывая в ненадёжной памяти, с чьим-то другим, и Фрэнк решается. В жестких скрюченных под нещадным солнцем Калифорнии ветвях с прожилками ночного неба в рваной пелене, Айеро видит Джерарда. Белое полотнище рубашки замарано земляной грязью и соками весенней зелени, которые сползают неровным пятном на хлопковые брюки, истёртые на коленях. Алый галстук, зияющий вокруг шеи, больше похож на багряную полосу крови, чем на сценический аксессуар, да и торчащие из него нити добавляют натуральности идеи про рану. Сквозь прорехи в одежде Фрэнк видит кости скелета, ещё не до конца изъеденные мышцы и ту же почвенную крошку. К горлу подбирается тошнота, зрелище, видимое хоть и не в полной мере из-за отсутствия источников полноценного света, не самое приятное, но, набравшись смелости, он поднимает взор выше. Джи улыбается ему. Труп Уэя улыбается ему синими дугами. Глазные яблоки чудовища неподвижны, лишены человечности, тонкая кожа лица изрешечена сеточкой провалов, кое-где оголяя беж черепа, волосы всклочены, переплетены с гниющими, как и сам вокалист, стеблями растений. Единственное, что подсказывает разум, это бежать. Немедленно. Во всю силу и скорость, назад, в город, за кованные прутья старинных ворот, скрывающих обитель мертвецов. С запозданием Фрэнк реагирует на здравый совет. Подорвавшись с места, он летит прочь от полуночного гостя (или хозяина?), крепко зажав уши, потому что труп зовёт его, повторяя: «Фрэнки, Фрэнки, Фрэнки», как заезженная в проигрывателе пластинка. Только не оборачиваться, только бы не обернуться. Внезапно звук стихает; для верности преодолев ещё пару метров, беглец останавливается, освобождая органы слуха, и все-таки поворачивает голову назад. Джерард растянулся на ухоженном газоне, протягивая к нему руку. Аейро не был знатоком человеческих эмоций, однако ясно осознавал, что существо в отчаянии. Опираясь на костлявые руки, Джи поднимается, с трудом усаживается, прижимая колени к груди, и… плачет? — Не может быть, я псих, псих, — Фрэнк не замечает, что говорит вслух. Случившееся не вяжется ни с одним доводом здравого смысла, кроме нервных отклонений, ни с научными теориями, да вообще ни с чем. Но это Джерард, Джерард, который сейчас, сжавшись в комок, всхлипывает, роняя капли на истлевшую материю, Фрэнки никогда не видел, чтобы при реальной жизни Уэй даже ходил с кислой миной, не то чтобы позволил себе слезы. Чаша весов решения Айеро колеблется не в две стороны, а по часовой стрелке. Что же ему делать, что? Не выдерживает, сбрасывает с себя весь страх, предрассудки и уверенно идёт навстречу мертвецу. Джи не видит этого, голова его подавленно опущена, лишь медленно вздымаются плечи, будто он и вправду дышит. Фрэнк опускается перед ним и приподнимает поврежденную голову существа за подбородок. — Ну чего ты, чего, — тихо шепчет, стараясь успокоить, приободрить, поглаживая по провалам щек. Джерард молчит, но робко касается плеч живого, спрашивая разрешения на что-то еще. И Фрэнки даёт его. Уэй обнимает парня, цепляясь за источник теплоты изо всех возможных для него сил, передаёт ему своё волнение, трепет, призрак грусти и тревоги. Фрэнки обнимает в ответ, и его уже не питает чувство отвращения и страха, он забывает о том, где они, что они, когда, в один миг реальность теряет значимость. Нет ничего важнее этого момента, когда есть просто Фрэнк и просто Джерард, в собственном мире из сплетённых силуэтов и робкого ощущения счастья, разделённого на двоих.