***
Когда я очнулась, то обнаружила рядом с собой всё того же человека. Головная боль почти исчезла, я смогла вспомнить его имя – Седрик. Неужели всё так плохо? Даже когда у меня была температура под 39, всё не было так плохо... - Как ты? – из темноты на меня смотрела пара фосфорически горящих глаз. - Уже лучше, – еле разлепила сухие губы я. Горло, как ни странно, не драла обезумевшая кошка, насморка тоже вроде не было. Но отчего-то было так паршиво… Блондин молча кивнул и уставился в потолок. - Спасибо, – прошептала я и скосила глаза, пытаясь отыскать его в темноте. Откуда у него эта удивительная способность сливаться со стенкой?! - Не за что. Фобос ожидал этого. Ты слабее меня, – ответил он, но через секунду поспешил добавить. – В физическом плане. Ты всё же девушка, а Фобос, не учитывая этого факта, выкачивает из тебя силу как из меня. Я кивнула. - Что насчёт… войны? Седрик вопросительно взглянул на меня. Наверно, удивляется, как это я могу в таком состоянии волноваться за других. - Полное затишье, но это плохо. Лучше были бы какие-либо открытые действия. Фобос думает, что они готовят атаку. Я сокрушенно покачала головой и в тот же миг пожалела об этом. В голове как будто начал перекатываться тяжеленный металлический шарик, стукаясь о стороны моей головешки. - Ты сейчас очень слаба, он выкачал из тебя почти всю силу – и физическую в том числе. Я ничего не ответила. Отвечать тут бессмысленно. За ненадобностью меня быстро отсюда выкинут, и даже Седрик его не уговорит подержать ещё пару деньков. Когда глаза немного адаптировались к темноте (мне кажется, или сегодня и правда в камере темнее?) я заметила, что вид у Седрика был не намного лучше моего. На нижней губе запеклась кровь, «мешки» под глазами увеличились, кожа стала очень бледной. Логично было бы предположить, что князь забрал у него вдвое больше ежедневной нормы: мол, раз стал защищать девчонку, так и будь добр отдуваться за неё. Повторять "спасибо" было бы глупо, но на душе стало теплей и уютней. Значит, не такой уж он плохой, и кому-то я нужна здесь не из-за силы, а просто. Я смежила веки, перед глазами снова воцарился непроглядный мрак. Будем надеяться, что серая полоса когда-то кончится.Серая полоса.
18 декабря 2012 г. в 11:40
После этого дни и ночи превратились в сплошную серую полосу, без единого проблеска или хотя бы пятнышка белого цвета. Расписание оставалось неизменно. Встал – поел – отправился к Фобосу – помучился – вернулся обратно. С каждым днём силы становилось всё меньше, князь всё чаще хмурил тонкие брови и недовольно хмыкал. Я уже не боялась. В другой раз я бы ужаснулась, что потеряла всякую чувствительность к окружающему меня миру, но сейчас это было даже к лучшему. Ничто и никто меня не затрагивал, я как будто была в междумирье. Иногда, впрочем, всплывали какие-то отголоски из прошлого, лица, слова. Сначала я ломала голову над этим, приписывая разнообразные волшебные и ужасающие вещи, но позже поняла.
У меня начался бред.
Однажды утром, если это, конечно, было утро, я не смогла встать. Казалось, будто на меня сверху сел кто-то ну очень тяжёлый, а лицо придавили подушкой. Дышалось трудно, в глотке «рокотало», ноги и руки казались ватными и непослушными, я была в силах только пошевелить пальцами. Было невыносимо жарко (в такой-то камере!), с меня градом лился пот.
Я бессознательно заскулила, как побитая собака – жалостливо и протяжно. Не было рядом ни мамы, ни папы, ни бабушки, чтобы успокоить, взять за руку, принести тёплое одеяло и чай с малиной. Во рту мгновенно собралась слюна, только вспомнила я этот замечательный запах и вкус. Ах, как бы я хотела ощутить пальцами нагретую кружку с таким вкусным содержимым!
Неожиданно кто-то положил мне руку на лоб, пальцы были горячими, или же мне так показалось. Я не открывала глаз, и в этом состоянии мне сначала почудилось, что это был папа – с женскими руками никак не спутаешь. Ухоженная, но всё равно чуть шершавая кожа рук ассоциировалась с зимой и снегом. У отца всегда были тёплые руки, даже когда зимой он катал меня на саночках, и у меня замерзали руки, он ходил без перчаток и варежек. Маленькой я считала его настоящим волшебником: как же ещё можно сохранять такими тёплыми руки, когда на улице минус?..
Человек рядом опустился на корточки, осторожно ощупывая мой лоб. Нет, это не папа. Краешком сознания, ещё мыслящего более-менее осмысленно, я вспомнила, что папа далеко. Причём не на работе, где-то действительно запредельно далеко, что ему ни позвонить, ни достучаться.
По щекам поползли противные слёзы, глаза неприятно защипало. Обессиленная и измученная, я даже не могла утереть их, но этот человек заботливо делал это за меня, шепча какие-то успокаивающие слова и непонятные словосочетания. На душе стало спокойней и легче, болезнь не ощущалось так остро. Головная боль, прежде раскалывающая мою несчастную черепушку, теперь была глухой и далёкой.
Громкая ругань, доносившаяся из коридора, разрушила всю волшебную атмосферу, я успела проклясть их десятки раз. Эти замечательные руки, дарующие мне тепло и успокоение, куда-то исчезли. Я тихонько застонала, желая снова заплакать, но всё же смогла сдержаться.
- Она не пойдёт сегодня, – кто это? У кого такой красивый голос? Я попыталась напрячь свой мозг, но боль внезапно усилилась, безжалостно сдавливая голову в железные тиски.
Со стороны выхода раздался глумливый смех.
- О-о-о, конечно, повелитель! – неумело передразнил кто-то с противным и скрипучим голосом. – Поднимай её и неси.
Я открыла глаза. Перед глазами появились чёрные точки, происходящее ходило ходуном и никак не желало сфокусироваться. Седрик обернулся и посмотрел на меня. С минуту он молчал, а потом отрицательно покачал головой. Седрик? Его так зовут?..
Дальше - темнота.