Чанель не умеет жить

Чанель не умеет жить. Он зарывается в себе лучше, чем в постельном одеяле, изолируясь от простых радостей жизни, которых заслуживает даже последний паршивец, и этим портит все: отношения с родными, свое самочувствие, возможность в будущем начать чего-то стоить. Сейчас – ничего (по его мнению). Он нескладный сам по себе, так еще не умеет складывать правильно одежду, вместо стопочек в шкафу у него похожие на многослойную капусту комы, он не умеет гладить одежду и ходит в складках, как снаружи на рубашках, так и внутри – под ними. Чанель не знает, как распределять рационально время (рациональность отсутствует вообще в его словаре понятий), так что может с утра пораньше залезть в ноутбук лопатить всю википедию, днём вместо учебы сажать клумбу под окном, а вечером сготовить оладьи или омлет. Ночью вполне нормально было бы с его стороны заявиться к кому-нибудь в гости. Если бы было к кому, да. Но Чанель очень добрый. Доверчивый и похож на пластилин – легко ломается под чужими силами, влиянием, принимает форму такую, какую придадут обстоятельства. Он ломкий и гибкий в плане состояния, быстро реагирующий в отношении перемен. Это ему не играет на руку, потому что Чанель в вечном поиске своего – того, что точно угодит, устроит и его, и подойдет под стандарты нормального человека. Ему говорили – подрасти, ты подросток, ты не можешь быть устойчивым, и даже не пытайся. Чанель в мыслях часто сравнивает себя с метрономом, термометрами и всякими такими приборами, легко меняющим свои показания. Он очень неустойчив. И это ему мешает. Парень может расплакаться от ненавязчивых слов или какой-нибудь рекламы или до треска в лице улыбаться пробившемуся цветку сквозь асфальт. Один день его может клинить на музыку инди-попа и захватить какое-то плывущее-безмятежное настроение с любовью к теплым цветам и неспешным движением, а на следующий – электроника и басы вперемешку с желанием всё разрушить или хорор тема с шахматами, картами и тикающими часами, всё такое. Короче, его порой не узнавали знакомые и всерьез беспокоились о том, было ли в крови Чанеля что-то постороннее или запрещенное. Что уж говорить о родителях – те вовсе о ребенке своем составили неблагоприятное мнение и давно смирились, что они теперь порознь – есть семья Пак, а есть Чанель. Такой вот, в своей комнате неизвестно чем занятый. Парень смирился с отсутствием всякого тепла: атмосферного (их не топили зимами), материнского, душевного, и вообще. Он запутался в себе на семнадцатом году жизни, неуверенный, что в силах сам размотать паутину. Ему предлагали психолога, психиатра и так далее, но Чанелю невыносимо было думать, что он того заслуживает – такой помощи, показывающей, насколько он слаб. Нет, у него все-таки было мужское эго. Что говорить о школе? Та может только плюсовать к проблемам, радости в ней никакой, ибо радость отлична от полезности, которую предоставляют получаемые знания. Друзья Чанелю шли приложением в начальной школе, дальше уже взрослая реальность и система «по одиночке». Он справлялся с ней потихоньку – проникался любовью к видам из окон, возле которых сидел, искал что-то своё в столовом меню и находил минутки для расслабления щекой на учебниках. В школе совсем другая жизнь, будто ты отсутствуешь. Просто выполняешь то, что должен, на её данном этапе. Дома Чанеля развлекали книги, всемирный сток – интернет, какие-то навязчивые идеи, вроде перекрасить одну стену или полдня учиться стоять на голове. На улицу он выходил редко - когда в квартире скопится достаточно «нет этого, нет того», чтобы сходить на рынок/в магазин. Порой, если совсем спекался воздух и мышцы клянчили разогрева, фланировал по центру города в наушниках. Пытался себя убедить, что так приходит в гармонию. Нет ничего важнее, чем это – быть в ладах с самим собой. Только хватало такого удовлетворения ровно до порога квартиры, до ближайшей сухости разговора с матерью, до первого взгляда на стол с учебниками. И всё по наклонной в знакомую неустойчивость. Чанель так сильно жалел себя – абсолютно точно с ума сходящего. На конец зимы, вот тебе раз, посыпался дождь за окном, а дома – угрозы родителей отобрать у него все гаджеты и переселить в зал, чтобы не рассыпался на полках пылью. Чанель реагировал ровно как погода на время года – «что у вас там? Февраль? Плевать, вот вам лужи со снегом». Один из неплохих принципов существования - режим ожидания. Какого-то происшествия, поездки, встречи, дня. Так можно стремиться дальше и даже прощать себе бессмысленные дни, потому что впереди оно. С этим на горизонте и дышится проще, и кислорода кажется больше, и шагается легко. Сейчас у Чанеля таковое было окончание года, весна ему уже давила на пятки. Надоело ходить в грузных свитерах, делавших его похожего на плюшевого йети черной версии. У Чанеля темные пышные волосы, его единственная гордость во внешности, его маленький успех в плане взросления и возмужания. На остальное природа, видимо, неловко пожала плечами – костлявые руки-ноги, мышцы почти в один слой с кожей и кости там тоже недалеко. У Чанеля даже воздыхательниц не было, хотя голос его должен был действовать на девушек лучше всякой валерьянки для кошек. Сам он его мало любил (может, в этом причина). Когда что-то в себе замыкаешь, этого сторонятся и другие. Что ж, тогда всё понятно – Чанель в принципе был от себя –всего – не в восторге. Он вообще какой-то дефектный, может возглавить список позоривших человеческий вид (опять же, по его мнению). Через раз теряет из карманов деньги, путается в улицах и числах, ляпает лишнее или непонятное в разговорах, отталкивает других взглядом в упор, беспричинно уходит с уроков. И никогда не может определить боль по десятибалльной шкале. Ему часто плохо – с детства проблемы с сердцем или артериями, в общем, кровь тоже противится такому носителю и всячески ему досаждает, мешает жить. Чанель любит шутить, что сирена скорой напоминает ему детство и почти что прослужила колыбельной все ранние годы – он может нарисовать по памяти карту их детской больницы и поименно назвать медсестер, и какой у кого способ успокаивать перед уколом. Какая рассказывает про своего сына, какая плетет сказки, какая говорит ложь про комарика. Чанель из-за здоровья еще в коллективе всегда был из «слабых». Такие, которых боишься толкнуть на перемене, и на ком никогда не увидишь физкультурную форму. Его это сначала злило, потом стало плевать. Потом снова злило. Чертова непостоянность. И вот вам весна. Уже давит на спину, уже лезет на шею. А Чанелю она внезапно не понравилась. Столько ждал, уже грезил тот день, когда уберет обогреватель и стянет с плеч плед, а вот он, свет бьет по щекам и лезет во все щели, а его это бесит. Совсем не в настроение. Хочется проливного дождя, как пару недель назад, потому что он еще не кончился внутри. А что ему эта небесная ясность и плюс пятнадцать, совсем не в тему, хоть вешай второй слой штор. Чанелю опять плохо. Опять без причины. У него мания попробовать голубику и просмотреть все фильмы с Джонни Деппом. Родители отсчитывают дни до отпуска и составляют Чанелю поваренную книгу, чтобы тот смог жить сам две недели (хотя так он живет уже целый год). Парня не радуют прогулки вдоль аллей с расцветшими деревьями, раскинувшими напоказ розовые и белые ветви. Он только замечает какие-то мелочи. Балконы похожи на поставленные друг на друга спичечные коробки. Улицы города такой привлекательности, что хочется фотографировать каждый поворот, но у Чанеля нет вкуса, способностей и хорошей камеры. Он трогает каждую собаку, что встретит, даже не спрашивая у хозяевов. Нет, это определенно его город, но не его возможность наслаждаться им. На улице весна и это основное препятствие на пути к самоубийству. Ну какая смерть, когда такое солнце. И если бы оно только грело. Но тепло у Чанеля разве что в желудке, там уже настоящее лето, жаркое, сильное. Руки такие непослушные и самовольные. Да, он остался наедине с семейным погребом, что тут такого? Грех не воспользоваться таким шансом, тем более, когда всё хреново. Одиночество ему нравится больше обычного, хотя должно быть наоборот – гормоны же никто не отменял, только что-то они не действуют. Единственный недостаток весны в том, что она бывает некстати. Чанель отдает должное выходным и, тушуясь по тенькам, всё же гуляет по городу. Его пожизненная склонность к косякам и неудачам со стороны не так видна, он выглядит как высокий юноша в сером цвете, с авиаторами на вороте футболки и вообще весьма довольный жизнью. Может, глаза и зеркало души, но зеркала умеют искажать. Так, глянув в черные зрачки, можно было по ошибке увидеть покой и стабильность. В один из дней без толку и смысла Чанель присел на скамейку широкой улицы недалеко от парка, в котором оставил пару слез и выронил мелочь из куртки. Можно было бы в принципе понаблюдать незамысловатый закат над кронами кустов и пойти домой, но расписание внезапно сменилось. К Чанелю резко, будто с разбегу и не пойми откуда подсел молодой парень с телефоном в руке и так же сходу спросил: - Куда можно пригласить девушку на свидание? Чанель помигал-помигал, да взглянул на него. Вот это внимание к себе, подумал он, проведя взглядом как гребешком по шелковым волосам каштанового цвета на ровный пробор. Потом – серому пальто выше колен и краю наручных часов, выглядывающих из-под рукава. Сам парень соответствовал своему впечатлению мягкими чертами лица, которые тщетно пытался исказить до резкости. - Ну, например, в ресторан, - ответил Чанель первое, что пришло в голову, а точнее – что следовало ответить. Собеседник (уже да?) взглянул на него умоляюще, наклонил голову и досадно хмыкнул: - Я постоянно горблюсь и иногда забываю, в какой руке держать вилку, какие рестораны. О, Чанель так внезапно проникся к нему пониманием. Захотелось даже об этом пылко сказать, но НЕ НАДО. Это же НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, с ним так нельзя делать. Незнакомец закачал головой, поморщившись. - Нет, тут так просто не справиться. Понимаешь, в чем горечь - мне же важно, чтобы было уютно и мне. - Боже, не смей уходить, - моментально сказал Чанель, поняв, насколько он ошибся. Парень медленно взглянул на него. Назвал своё имя. Спросил Чанеля. Потом предупредил, что всегда страдал проблемами в отношениях, причем не только с девушками, так что попытка в любом случае будет пыткой. Чанель сказал, что с ним та же история, всё в порядке. Бэкхену шло его имя, очень шло, что Чану хотелось называть его при каждом обращении вместо «хен», которое следовало бы употреблять – парень старше его на целых четыре года. Так вот, потом Бэкхен предложил пойти поесть мороженое с голубикой и ненадолго забыть про время. - А ненадолго – это сколько? – спросил Чанель, постоянно путающий понятия или неправильно расценивающий. - Ну, - ответил Бэкхен, - столько, сколько захотим сами. Они поймали друг друга в тот вечер. По-другому и нельзя было сказать. - Если бы только продолжительность дня так же повиновалась нашей прихоти, - вздохнул Чанель, - я бы сегодняшний не заканчивал так скоро. Ему просто впервые за долгое время так приятно было с кем-то сидеть. Молчать. Говорить. Снова молчать. Бэкхен казался настоящим мотиватором – такой собранный, аккуратный, похож на стол влиятельного нотариуса: всё на своем месте и ничего лишнего. Но, несмотря на то, что парень показался Чанелю со своего полюса, прям вот «оно-оно», он не озвучил эту мысль, не признался в своем восхищении. Только взял обещание еще как-нибудь вместе размыть часы и пространство. Ему его дали. И потом даже выполнили. Вскоре, не в какую-нибудь там захудалую и шумную субботу, а посреди недели вместо обязательных дел: прогулянные уроки, прогулянные пары. Бэкхен всё так же мучается с какой-то неизвестной и неприступной особой. - Она не любит цветы и мягкие игрушки, представляешь, - говорит он, строя недовольную мину экрану телефона. Чанель глупо улыбается ряду морщинок на маленьком носу, его термометры состояния нагреваются, тянутся к плюсу. А утром он бил старый домашний сервиз. Чертова непостоянность. - Странное создание – человек, - вздохнул парень, уже немного осмелев в словах. - Вроде самое уникальное на земле, а такое зачастую никчемное и глупое. Бэкхен энергично закивал головой и, перекинувшись через спинку лавочки, кинул руку в сторону оживленной улицы: - Смотри, на каждом шагу - доказательство нашего поразительного сознания, но мы чувствуем себя тупее одноклеточных, глядя в чьи-то глаза. Чанель вздохнул. - Как я сейчас. - Что? - Ничего. Бэкхен хмыкнул. Они двое за несколько встреч друг к другу притерлись в своих странностях. Чанель честно и полноценно любовался этим новым человеком, и чувствовал в нем какой-то ответ. От Бэкхена, его привычки серьезнеть, грубоватой жестикуляции и громкого голоса сердцу было щекотно. И будто бутоны распускались в костях спустя кусты сорняков. По крайней мере, сражались с ними. Чанелю по-прежнему было плохо и он почему-то не постеснялся этим поделиться. - Нужно как-то жить, понимаешь, - сказал он Бэкхену под липой, под вечер, под градусом (чуть-чуть) то, что давно мучало. – Я того не умею. - А кто умеет? – спросил у него юноша, разведя ладони. – Покажи мне. Все мы в этом плане новички и ничего не знаем. Нам пособия не выдавали. Чанель царапает лоб о кору и щурится от солнца, уже до легкой тошноты надоевшего. И уверяет, что если такового нет, то его обязательно нужно составить. Потому что самому тяжко. - Хорошо, - согласился Бэкхен, - будем думать. Им вдвоем нравилось наблюдать за рельсами на мосту, отвернувшись от прохожих и дороги. Поезда лучше всяких магов, похожи на исполнителей желаний – несут людей от их рутин в новые места, спасают от гниения повседневности. Вот их лучшая компания – мороженое, поезда, очки и телефон Бэкхена, на котором можно спустить негатив. От жары они спасались в беседках, если те пусты, пару раз забегали к Чанелю домой, куда вернулись родители, чей отдых испортили недействующие документы. Бэкхен из пальто вылез в безрукавки с капюшонами, а Чанель, подстригшись, стал делать такой же пробор. Он вообще пытался у Бэкхена хоть что-то позаимствовать, не скрывая этого. - Мама рада, что я в ком-то веке привел друга и не подозревает, насколько она ошибается, - сказал он как-то, валяясь на поляне и издеваясь над травинками в руках. Бэкхен поднял голову. - Я… твой советчик? - Просто ты мне кажешься ориентиром, - Чанель в глубине души искренне верил, что в конечном счете это выйдет венок. - С тобой легко. - Здорово, - Бэкхен вернулся в прежнее положение. - Я чей-то компас. Чанель, ты о других слишком хорошего мнения и слишком плохом о себе. - Я ничего не умею. Это была правда. Пак не знал банального минимума, вырабатывающего со временем в воспитании, его память просачивалась, а не впитывала, а мысли были слишком быстры, чтобы что-то оценивать, усваивать. И у него не проявлялось талантов в процессе обучения и поиске себя во всевозможных занятиях, потенциал спал беспробудным сном, а сила воли лежала на дне. От этого так пермаментно паршиво. Сейчас у таких как он такой возраст, что по лицу хрен определишь цифру, настроение сродне ядерному реактору, а здоровье заслуживает медальку за выносливость. И в каждом бушует своя третья мировая. Бэкхен помолчал-помолчал, да и ляпнул: - Ну, могу научить определять координаты на картах разве что. Чанель рассмеялся, глядя прямо на небо. И все равно весна его била под дых. Бэкхен в этом нежелании отдаваться поре возрождения был солидарен. От яркого света их кое-как спасали очки. В них всё терпимо - облака бурые, солнце - серая клякса. От всеобщей радости одуревших граждан не спасало ничего, да и ладно. Их главной задачей была формула правильной жизни, в ней никак без анализа. Смотря на многочисленных прохожих, ребята синхронно вздыхали. - Иногда думаю, что проще не бывает никому, - произнес Бэкхен, - Ну подумай сам. Всем нам что-то не додали. Кому-то денег, кому-то людей, кому-то умения этим пользоваться. Чанель возражал и пытался пояснить своё подсознательное чутье, подсказывающее, что у Бэкхена всё намного лучше, чем у него. - Ничего у меня не лучше, - отвечал тот, - Я старше и, может, просто опытней в провалах, и они не столь заметны. Но мои счета погрязли в красном цвете, а квартира в мусоре, мой последний запрос в гугле: «как хоронить рыбок», а друзья поминают меня белыми лилиями каждый ноябрь. Для них я давно мертв. - Семья? - Семья? - парень пожал плечами, сунув ладони под колени и опустив голову, - Это те, кто официально должны дать тебе 18 лет существования? Ну, я по-прежнему не приучен мыть руки перед едой и класть салфетку на колени. Наши встречи похожи на супружеский долг. Уже давно не в удовольствие, но надо и так правильно. Честно, я их люблю. Только родители уже мне не волшебники, решавшие все проблемы. Чанель абсолютно точно чувствовал, когда степень расстройства в Бэкхене больше его, и в такой момент всегда спешил веселить его мороженым или шоколадом. Ему очень было важно, чтобы его ориентир не терялся, не исчезал, а был таким, каким он его обнаружил – точным и резким, смело и гордо заявлявшем о себе, как о последнем лузере в плане отношений. Парень как-то обнаружил его на скамейке, уставившимся на островок желтых цветочков в траве. - Одуванчики в цветении красивее окончательной стадии, - пояснил Бэкхен, когда Чан подсел к нему. - Так и всякий шедевр интереснее всего наблюдать в процессе. Тот нагнул голову и увидел рядом с ногами парня причину таких умных мыслей, уже полупустую. - Всё ясно. Чанель за всё прошлое время действительно одичал. Он забыл, как общаться с людьми, как ходить к кому-то в гости, как проводить с кем-то время, тратить его бесчисленное количество на простую болтовню, да и ему, казалось, это не нужно. Но с Бэкхеном ему чудился второй дом, из которого не хотелось уходить в первый. Его непостоянство утихало, его развивающееся безумие сбавляло обороты, а в голове задерживались образы – пусть просто составляющие одного человека – стойко, крепко. - Я знаю, куда ушли холода, - сказал Чанель Бэкхену, заглядывая тому в лицо. - Они спрятались у тебя во взгляде. - Не совсем, - ответил тот. - Я их полноценное детище. - Мне кажется или мы несем полный бред? - Абсолютно. Оба рассмеялись под звуки наступающей ночи и включения первых звезд. - Эй, давай вернемся к нашей задаче. Бэкхен сел, развернувшись к Чанелю корпусом. - Ну смотри. Нужно просто делать все правильно. Не забывать забегать на чай к родителям, дни рождения друзей, место близких на кладбище. Иногда радовать себя сладким и вечерами заранее класть улыбку под подушку, чтобы утром была под рукой. Вытирать пыль и не переходить дорогу на желтый. Выполнять все требования по работе-учебе, быть частью общества хотя бы для виду. И лечить себя чем-то приятным, вроде сериалов или картин. Всё просто. - Угу, - буркнул Чанель, - Только охринеть как тяжело. Бэкхен с задумчивостью согласно закивал, расценивая их возможности. - Ничего, мы найдем ответ. Обязательно найдем, - он стукнул парня по колену, - Пак, эй, слышишь. Мы же познакомились на лавочке, такие истории вообще должны круто заканчиваться. Или драматично. Тот усмехнулся. - Куда драматичнее. - Ну не знаю, - Бэкхен пожал плечами, - Я безумно в тебя влюблюсь, а у тебя обнаружится рак. - Ага. Было бы неплохо. И через некоторое время обоюдного молчания, парни прониклись электричеством между друг другом. На двадцать градусов северной широты и пятьдесят на восток невыносимой долготы Бэкхен находит его слабое место на белой коже. На ней тропический климат и легкие бури в виде дрожи - Чанель не ожидает. И ничего не говорит. И не нужно. Ему просто так глупо, так тщетно, так бессмысленно кажется, что всё будет хорошо – ну что это с ним? Доходит даже до того, что на следующий день Чанель присылает Бэкхену смс: «Я сегодня начудил целую тарелку оладьев. Это успех? И потом даже кофе сварил и увидел в нем цвет твоих глаз.» На это ему спустя полчаса отвечают: «А я вышел из дома в 4 утра и застал апогей красоты». Они пробуют вместе строить что-то хорошее или искать в исходном – в каплях слепого дождя четверга или улыбки пробегающих детей из детсада. Чанелю становится точно ясна их позиция в отношении друг друга, когда Бэкхен на той же первой роковой лавочке возле парка рассказывает: - Я просто подошел к ней и сказал: смотри, во мне ровно 100 % стандартного человека и еще столько же неизвестного безумия, с которым нужно либо справится и полюбить, либо отказаться. Я могу обещать только пристальное внимание к твоим мелочам и выбившимся волоскам на висках. И предупреждаю о своем непостоянстве во взглядах, настроении и страсти к рассветам. - А она что? Бэкхен расслабился и мягко-мягко заулыбался всем своим обаянием: - А она сделала меня счастливым, - ответил он. - Развернулась и ушла. Когда они стоят на мосту, глядя на траекторию последних майских лучей, Чанель рушит тишину первым: - Весна, прощай. Бэкхен поднимает нос с плеча брюнета: - Куда она теперь? - Надеюсь, что в наши сны, - пожимает Чанель плечами. - А я думаю, в чувства. Потому что... – Бэкхен тянется на носочках выше, к губам, плотно закрывая глаза и не договаривая. Это и не нужно. А Чанель завершает свою погоню за несуществующим. Так что там с формулой жизни? Думаю, это она и есть.