Лампочки накаливания.

…Порой люди просто перегорают, точно лампочки накаливания. Только что человек светился от разнообразных эмоций, переживаний, чувств. Скачок напряжения, вспышка. И вот он уже смотрит на мир пустыми глазами… Теперь и Акутагава все чаще начал замечать, как искры в глазах человека-тигра меркнут. Они больше не светились былым гневом и яростью. Перестали лучиться ярым жизнелюбием. Рюноске все же удалось его сломать. Теперь Ацуши то и дело опускал глаза, пытаясь спрятать отрешенный взгляд. Смирение- единственное, что могло уберечь его от еще более страшных последствий. И он смирился, оставив все попытки бежать. Парень не мог стать тигром, а все потому, что каждый день ему вкалывали лошадиные дозы транквилизатора, нескольких миллиграмм которого хватало, чтобы усыпить быка. Уж после такого Ацуши просыпал не меньше шестнадцати часов, а никакой возможности использовать способности эспера и вовсе не было. Теперь на протяжении всего дня его не покидали сонливость и головокружение, а притрагиваться к еде ему тем более не хотелось. Желание бежать пропадало само. Да и что он мог сделать будучи обычным человеком, без своей тигриной силы и скорости, когда вокруг столько эсперов и вооруженной охраны. Даже учитывая, что шансов на побег нет, к комнате, в которой его запирали, переставили несколько патрульных, а караулы сменялись чуть ли не каждый час. А все ради тех самых семи миллиардов, что гильдия пообещала за голову человека-тигра. Им всего-то и нужно доставить парня живым. Но и без регулярных побоев не обходилось: Рюноске навещал его как только появлялась свободная минута. Вот и сейчас, покончив с делами, парень уже направлялся к камере, где держали Ацуши. Не обратив внимания на охрану, Рюноске начал отпирать тяжелую металлическую дверь, которая далеко не с первого раза поддалась напору. Пройдя в глубь комнаты, Акутагава заметил спящего на койке парня: Ацуши лежал прижав колени к груди и тяжело дыша. В глаза сразу бросались стертые в кровь запястья, к кандалам на которых никто не прикасался уже с неделю. Все его лицо было усыпано ссадинами, а разбитые губы не заживали уже несколько дней. На когда-то белой рубашке теперь красовались багряные пятна, брюки же в некоторых местах были истерты до дыр: ему уже не один раз приходилось прочесать коленями пол. Хриплое тяжелое дыхание разносилось по всей комнате, отражаясь от обшитых металлом стен и гулким эхом доходя до слуха Рюноске. Акутагава не спеша подошел ближе, всматриваясь в профиль спящего. Найдя взглядом цепь от кандалов, он недолго думая, с силой потянул их на себя, тем самым стащив Ацуши с кровати. Испуганно распахнув глаза, парень с грохотом упал на бетонированный пол. Не сложно было догадаться, кто на этот раз решил его навестить, ведь кроме Рюноске сюда никто и не приходил.       -Поднимайся, - раздраженно прорычал Акутагава, натягивая цепь от кандалов еще сильнее и замечая, как раны на запястьях человека-тигра вновь начали кровоточить. Не произнеся ни слова, Ацуши послушно поднялся с пола. Отрешенно уставившись себе под ноги, он отчаянно пытался не встретиться глазами с Рюноске, а тот наоборот вкрадчиво всматривался в лицо парня, стараясь поймать на себе его боязливый взгляд. Но ничего так и не вышло. Рюноске уже в который раз с досадой заметил, что его, как бы он это не отрицал, все же волнует состояние Накаджимы. Отвращение к самому себе с каждой секундой все нарастало, и, чтобы хоть как-то заглушить предсмертный вой собственной гордости, он почти с сожалением ударил парня под дых. Не издав ни звука и даже не подняв головы, тигр упал на колени. А ведь еще несколько дней назад Акутагава в ответ получил бы поток оскорблений. Возможно даже посчастливилось бы услышать гневную речь от том, насколько сильно Ацуши хотел бы увидеть, как стая плешивых псов раздирает Рюноске на части. Но сейчас не было даже того тихого гневного рыка, которым Накаджима сопровождал каждый болезненный удар. И все бы ничего, если бы не вновь занывшая псевдо совесть Акутагавы. Теперь он был готов признать, что ему жаль. Жаль, что так вышло. Как ни странно, ему теперь вовсе не нравилось смотреть на то, как Ацуши опускает голову, пропуская все оскорбления мимо ушей, А ведь подобное раньше доставило бы Рюноске немалую долю удовольствия. Теперь же все иначе. Ему хотелось услышать хоть что-то, кроме уже надоевших до ужаса вежливых "простите". Сломленный и разбитый он нравился ему гораздо меньше. Да и нравился ли?… Ацуши же чувствовал только отчаянье, не было даже злости. Словно так и должно быть: ему приказывают, а он точно послушный пес, выполняет все приказы, за неповиновение получая жестокие наказания. Но так быть не должно. Точно не в этот раз: Злость и гнев душили его, разжигая внутри ревностный огонь отчаянья. Как назло колени снова начинали ныть, напоминая о том, чего будет стоить ему очередная попытка побега. Но именно сейчас, как никогда прежде, ему захотелось бежать. Он бы еще долго так просидел на холодном полу думая о собственной никчемной жизни и безысходности мирового бытия , но из раздумий парня вывел далеко не доброжелательный голос Акутагавы:       -Хватит молчать, - опасно сузив глаза, прошипел Рюноске.       -Простите, - голос тихий и хриплый коснулся слуха эспера, после чего он еще пристальней начал осматривать парня.       -Ты еще более жалок, чем прежде, - бросил он, выпустив цепи из рук и присаживаясь на изрядно потрепанную кровать. - Неужели не понимаешь, что служит причиной моих визитов?       -Н…нет, - потупив взгляд в пол, произнес Ацуши. - Я, - он замолчал, словно размышляя над тем, нужно ли продолжать, - не понимаю…       -Стоит ли?… - это прозвучало очень тихо, и являлось скорее мыслями в слух, чем обращением, но Накаджима все отлично расслышал, всерьез задумавшись над тем, что бы это могло значить.       -Простите, я не совсем понимаю о чем вы…- Ацуши нерешительно поднял голову, встретившись с холодными и опасными глазами напротив.       -Заткнись, - прорычал Рюноске, поднимаясь с койки. Акутагава медленно подошел ближе, остановившись в нескольких сантиметрах от парня. Даже слишком близко, что крайне смущало Ацуши. В голову Рюноске стали приходить довольно странные мысли, что уж говорить о желаниях. Настолько сумасшедшие и безумные, что просто откинуть их не получалось. Акутагава не обращая внимания на пристальный взгляд, продолжал с интересом разглядывать парня, а тот все еще откровенно не понимал, чем мог вызвать к себе подобный интерес. Ацуши нервно сглотнул, успев лишь раскрыть рот в немом вопросе, когда Рюноске подошел еще ближе, намереваясь сделать что-то явно странное: Он медленно подался вперед, потянувшись к уху Накаджимы. Парень судорожно отшатнулся, когда шеи коснулось чужое горячее дыхание. Хотелось бежать, но ноги подкашивались и не слушались его, казалось, будто еще немного и он снова упадет на пол. Странное чувство сковало все тело, а в голове начинали выстраивать еще более безумные картины, от которых ему становилось не по себе. Сердце начинает гулко колотиться о ребра, и, похоже, не только у него. Судорожный вздох и все начинает плыть перед глазами, когда Рюноске что-то томно шепчет ему на ухо:       -У тебя на лице отпечаток руки, - с усмешкой и шепотом произнес Рюноске, чуть отдалившись и замечая на себе удивленный и в то же время злой взгляд. И действительно, у Накаджимы на щеке красовался довольно заметный след, который остался после того, как парень проспал на руке не меньше часа. Рюноске, конечно, собирался сказать вовсе не это. Слова сами сорвались с губ, когда мафиози услышал очередной отголосок собственной гордости. Ацуши оскалился, чувствуя, как лицо начинает багреть и заливаться краской.       -Иди к черту, - прорычал парень, стараясь унять ярость, которая теперь все никак не хотела отступать. До боли в запястьях сжав кулаки, он развернулся, до сих пор чувствуя на себе этот пристальный прожигающий взгляд. Не прошло и минуты, как Накаджима услышал размерные шаги и протяжный скрип закрывающейся двери. Акутагава быстро вышел минуя охрану, и, вздохнув, направился дальше по коридору. Он еще долго будет размышлять над тем, что произошло бы, скажи он Ацуши то, что хотел. Но, все же, один только этот гневный взгляд заставил его губы растянуться в довольной ухмылке, ради которой он готов возвращаться туда каждый день.