Serkonan gift

«Корво выделялся. Среди мальчишек, среди юношей, среди гвардейцев и аристократов, каждый раз по-своему и всегда очень эффектно, но при этом тихо и незаметно. Когда-то давно— он отчётливо помнил это до конца жизни — маленький Аттано видел, как огромное дерево, не выдержав слишком широкого надруба, валится прямо на них с отцом с неимоверной скоростью. Но секунда до его падения показалась мальчику очень длинной, и он сам не понял, как у него получилось так быстро отскочить в сторону. У его отца, расплющившегося под давлением тяжелого ствола, не получилось. Корво захотел проверить, насколько быстрым он может быть. Будущий лорд-защитник, будучи шестнадцатилетним, укладывал на лопатки пусть и подвыпивших, но гвардейцев, с нечеловеческой скоростью от них же удирал, умудряясь на бегу бросать бутылки точно им в головы, но, несмотря на весь свой пыл, был тих и чрезвычайно замкнут в себе. Он редко смеялся вслух, но за него это делали его глаза, хитро щурившиеся в предвкушении забавы. Его заметили очень быстро. Капитан лейб-гвардии, наслышавшийся от офицеров о парне, заинтересовался и был удостоен целых двух ударов поддых. Он сумел схватить Корво за руку только на пятой минуте рукопашного боя. Аттано был безоружен, и капитан, глядя в спокойные льдистые глаза, боялся, что когда-нибудь этот парень оружием обзаведётся. „Он может стать очень серьёзной проблемой, — подумал гвардеец, — или ценным солдатом.“ Корво предпочёл стать солдатом. Он не был уверен, что согласится — тогда ему, молодому и беспечному, не задумывавшемуся о будущем, была ближе разбитная жизнь мальчишки, ловко дерущегося на улицах Карнаки — пока перед его глазами не распустился, словно утренний бутон, клинок Вербаны, сияя северной сталью лезвия и безупречным эфесом. „За такой и жизнь отдать не жалко“, — подумал Корво, и на следующий же день проснулся в казарме. Среди ворчащих и невыспавшихся увальней бодрый и полный жизни встал с постели, оделся, прижимая к груди под рубахой клинок, и ринулся прочь, к тренировкам, дабы быстрее опробовать оружие. У Аттано был талант. Впервые взяв в руки клинок, он орудовал им так, словно учился этому всю жизнь, но все равно тренировался день и ночь — ему была не в тягость военная служба. За только усиливавшиеся скрытность и угрюмость его недолюбливали гвардейцы, за это же боготворили мастера. Соратники прозвали худощавого, невысокого подростка Чудовищем, думая, что это должно быть оскорбительно. Но Корво понравилось." Веки мужчины дрогнули, и рассеченное шрамами лицо чуть скривилось от резкой головной боли, сосредоточившейся в затылке. Черноглазый ублюдок очень любил показывать красочный «фильм», устраивая в голове Дауда вип-кинотеатр на одну персону, приправлять все своим воистину чарующим голосом, а потом уходить и долго не появляться, оставляя главу китобоев задаваться тонной вопросов. Бывшего главу китобоев. Почему именно сейчас? Не тогда, когда Дауд готов был биться головой о стену, лишь бы достать информацию о Корво, а именно сейчас, когда осунувшееся лицо Аттано находилось в паре сантиметров от его лица, а сам мужчина спал, сведя в месте тёмные брови и изредка подрагивая. Головная боль и Чужой (а это были вещи в принципе идентичные) отошли на задний план, оттеснённые мыслями о сравнении нынешнего Корво с Корво-мальчишкой из воспоминаний (воспоминаний ли?) бога. Он определённо не был худощав — Дауд точно знал — но оставался так же угрюм, крючковатая горбинка на носу чуть выдалась вперёд, делая мужчину похожим на ворона и теми же остались льдисто-водяные глаза. — Немного потемнели, — мужчина испугался своего же хриплого голоса, потому что не рассчитывал, что скажет это вслух. Аттано быстро проснулся и недвижным взглядом вперился в Дауда, чуть приподняв левую бровь. — Ко мне приходил Чужой, — бывший китобой замолчал и прочистил горло, откашлявшись, — Показал мне свои… Воспоминания о твоей юности. Ассасин хмыкнул и положил тёплую руку на бок мужчины. — Вчера показывал мне о последних годах твоей жизни, — Корво не улыбался, но улыбка была слышна в его голосе и отражалась светло-голубой искрой в глазах. «Он знает», — Дауда ошпарило этой мыслью, словно кипятком, но он лишь вздохнул, придвигаясь настолько близко, чтобы лечь вплотную к Аттано, — «он теперь знает.» — У тебя голова после этого не болит? — убийца чувствовал, что если ничего не скажет, то сейчас грянет гром. Брюнет отрицательно махнул головой, заставив Дауда проворчать что-то вроде «о, значит, это только моя привилегия». Ещё пять минут они лежали молча, то и дело перекладывая руки и сцепляя ладони, чувствуя сумасшедшую неловкость — каждый из них теперь знал что-то непозволительно близкое о другом, настолько близкое, что связь их теперь не могла разрушиться ни под каким гнетом. Солнце Серконоса расцветало за окном ярко-розовым бутоном, отбрасывая персиковый свет на море, песок и тихо покачивающиеся на утесе деревья. Его лучи пробивались сквозь бреши в изъеденных молью гардинах, подсвечивая взвешенную в воздухе пыль и ложась пятнами на лица мужчин. Дауд сощурился и облизнул губы. — Мне казалось, что Чужой нас покинул. — Думаю, теперь мы точно видели его в последний раз, — Корво передвинул руку на шею убийцы, наблюдая, как тот чуть поднимает брови и жмурится в ответ на ласку, — Это был его последний и самый лучший подарок.