Прощаться с прошлым нелегко

Ойкава любил звёздное небо, горячий чай и пальцы Иваизуми - шероховатые, грубые, постоянно перебинтованные на сгибах. Этот дурак, как бы ни заботился о других, никогда не жалел себя на тренировках и то и дело умудрялся при неудачном блоке выбить костяшки. То, что Ойкава любил, он по возможности старался сочетать, дабы получить как можно больше удовольствия за раз. Волейбол и Ива-чан, ночь и Ива-чан, фильмы про пришельцев и Ива-чан... Ива-чана совместить с чем-либо всегда оказывалось легче всего. Он ведь был рядом, мать отпускала его на ночёвки к Тоору без претензий, он тоже любил подолгу пить чай и закрывал глаза на восторженные или панические вопли лучшего друга во время совместного просмотра фильмов. Ива-чан так удобно попадался под руку именно тогда, когда это было нужнее всего, что Ойкава и не задумывался о возможной скорой развязке. Пожалуй, это было эгоистично. Во всяком случае, то, что он только брал и ничего не давал взамен, было таким же фактом, как и то, что чай в его кружке не мог кончиться, если гипнотизировать его взглядом и не пить. Однако Ойкава просто всматривался в тёмную глубину остывшего напитка, следил за кружащимися у дна чаинками и не думал ни о чем. В голове было пусто, первозданно чисто, так, словно что-то внутри перемкнуло, данные стёрлись, а восстановить их нет уже никакой возможности. Коротко стриженая трава газона колола босые пятки, свежий ветерок холодил и гонял табуны мурашек по светлой коже сеттера, а он только инстинктивно кутался в свой любимый плед с принтом в виде карикатурных мордашек пришельцев и даже не мог вспомнить, что каких-то пару недель назад его в этот плед укутывал Хаджиме и что-то якобы недовольно бурчал, словно невзначай пытаясь просунуть под теплую ткань свои ледяные руки и заставить Тоору визжать так, будто он - девчонка из его же собственного фанклуба. Ночь пахла остывшим чаем, травой и чем-то ещё невыносимо родным, чем-то, что посылало импульсы по замершему в каком-то нелепом забвении телу и задавало ритм готовому в любой момент остановиться сердцу. Ему, казалось, просто лень было биться. Зачем, если звёзды на небе и кружка чая в руке не приносят хозяину никакого удовольствия? Если бы Ойкава ещё мог, он бы обязательно вспомнил ту последнюю тихую ночь, проведенную вместе с Иваизуми. Он бы вспомнил, как целовал его сильную шею, как забирался ладонями под ткань спортивных трико и без зазрения совести лапал "принадлежащие ему по праву" ягодицы, как в очередной раз эгоистично использовал Хаджиме для удовлетворения своих потребностей. Разве он тогда понимал, как ранит Иваизуми по-детски наивным отношением к происходящему между ними? Тоору не замечал ничего, а Хаджиме не счёл нужным к тому времени грубо ткнуть его носом. По первости Ойкава много плакал и не выходил из своей комнаты. Там было тихо, спокойно, уютно - совместные фотографии в рамках, наклейки-звёздочки на потолке, которые Ива-чан подарил ещё в средней школе, потёртый волейбольный мяч - второй лучший друг с самого детства. Комната Ойкавы была пропитана воспоминаниями и Ива-чаном - и именно поэтому уже через несколько дней она опротивела собственному хозяину. Тоору переселился в зал и готов был терпеть неудобный жёсткий диван, лишь бы не видеть светящей явным недостатком зубов детской улыбки Иваизуми, запечатлённой на старой фотокарточке. Он мог вынести все снимки, содрать наклейки, отнести в кладовку мяч - но какой от этого прок, когда он помнил, что на этой самой кровати Хаджиме хрипел сквозь зубы его имя и просил не останавливаться? За спиной Тоору, где-то в гостиной, раздался оглушительный взрыв смеха. Гости... Надо было пойти к ним, поговорить, улыбнуться, обрадовать мать - но как это сделать, если каждая малейшая деталь напоминала об Иваизуми? Как можно было не остановиться перед телевизором, вспоминая, что, кажется, целую вечность тому назад они сидели там вместе и уже в который раз пересматривали так любимого Ойкавой "Чужого"? Тоору было лучше сидеть на дощатой веранде, лелея в пальцах бирюзовую кружку, и не вспоминать Хаджиме. Ушёл этот сильный парень из жизни так же, как уходят многие достойные люди - по глупой, нелепой случайности, оказавшись не в то время и не в том месте. Ойкаву не интересовали подробности - ему достаточно было короткого сообщения от Матсукавы, чтобы задрожать всем телом и выпустить кружку с чаем из рук. На похоронах Ойкава не смог подойти к открытому гробу и посмотреть на лицо мёртвого друга. Он то ли боялся чего-то, то ли на что-то надеялся. В любом случае он не смог бы разглядеть аккуратно сшитых губ и смеженых век - слёзы застилали ему глаза и берегли от страшно тихой картины. Где-то в кустах пели свои песни неугомонные цикады, плед уже не спасал от холода, чая не хотелось, а жить дальше как-то было надо, пусть уже и без такого удобного Ива-чана. С ним нужно было наконец распрощаться, отпустить собственность на свободу, собрать воспоминания в огромный мешок и вынести на мусорку. Нужно было вздохнуть полной грудью и уже в неизвестно какой раз пересмотреть "Чужого", не думая о том, что рядом нет такого, словно созданного для объятий, тёплого Иваизуми. Первую звезду с их глупой детской имитации неба Ойкава содрал с трудом, балансируя на стремянке и шёпотом ругаясь себе под нос. Однако оно того стоило - с каждой новой звездой, покидающей плоский оштукатуренный небосвод, Тоору чувствовал себя немного лучше. Фотографии и мяч отправились в кладовку, а на экране телевизора уже появилась знакомая заставка. Нормальная жизнь, без остывшего чая и тени лучшего друга за спиной, звала, манила. И Ойкава, сминая в кулаке их любимую совместную фотку, впервые после смерти Иваизуми улыбался. - Прощай, Ива-чан. Следующая же ночь встретила его шорохом листвы, бирюзовой кружкой в ладонях и совершенным отсутствием мыслей. Помятый, но бережно расправленный снимок лежал рядом. Прощаться с прошлым оказалось нелегко.