Завтраки

Когда Юта загремел в больницу с серьёзным переломом, друзья навещали его чуть ли не каждый божий день. Не сказать, что Юту так уж тяготило их общество. Скорее, даже наоборот: в больнице было неимоверно скучно, а проваляться в палате ему предстояло ещё не менее трёх недель. Однако с появлением бравой компашки адская скука и тишина превращались уже в другую крайность: порой ребята шумели так, что нередко в палату заявлялась рассерженная медсестра и предельно вежливо просила их покинуть помещение. Больше всех голосил, конечно же, Тэнга. Ему своим тоненьким голоском вторила Нико, Чидори смеялась и злилась по поводу и без, а Хисому со странным румянцем на щеках восторженно глаголил, насколько он завидует Тсугухито, чем вызывал новую порцию воплей со стороны остальных. Присутствие друзей, безусловно, скрасило пребывание Юты в унылой больнице, и даже Хисому больше не раздражал так, как обычно, однако был ещё один фактор, удивительно приятно влиявший на настроение пострадавшего. Исключительно Маки носила ему завтраки. Юта был безгранично изумлён, когда она впервые пришла к нему в палату на следующее утро после того, как он очутился в госпитале. Кивнув на удивленно-радостное «Доброе утро, Хонока-чан!», она присела на стул рядом и молча поставила на столик бумажный пакет. «Мне не хотелось бы потом разделять с тобой боли твоего желудка», — только сказала она, вытаскивая из пакета контейнер с едой, пока Юта растерянно хлопал глазами. С того дня она приходила к нему всегда одна, ранним утром, когда Юта только-только просыпался, поэтому в виде она его заставала, мягко говоря, непрезентабельном. Впрочем, парень чуть ли не молился на её визиты: еда в больнице была отвратительная, поэтому он больше предпочитал питаться таблетками и заменителями, чем насильно пихать в себя то, что он в принципе не ест. На четвёртый день он уже не мог представить свою жизнь без этих ежедневных домашних завтраков, приготовленных настолько искусно, что Тсугухито, кажется, прочно убедился во общеизвестной поговорке, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Несмотря на то, что после той ночи в летнем лагере Юта начал несколько бояться Хоноку, он не переставал с осторожной улыбкой нахваливать её стряпню, на что Маки обрывала его холодным, спокойным голосом: «Заткнись и ешь!». Но Юта отчётливо видел в её янтарных глазах знакомый огонь, поэтому только смеялся и продолжал есть порцию невероятно вкусного риса. Все её ехидные комментарии, грубый сарказм и нарочитое безразличие были только усладой для его души, но утешения, однако, приносили мало. Порой Юта тешил себя надеждами, что Хонока наконец поняла, что́ он когда-то имел в виду под «совершенно нормальными вещами»: казалось бы, какая иная причина заставляет её приходить к нему каждое утро и кормить чуть ли не с ложечки? Но это намного более смахивало на привычку, чем на искренние порывы; впрочем, парню всё равно была приятна такая забота о его питании, пусть несколько странная и своеобразная. Он понимал, что с Хонокой ему следует быть более осторожным, да только вот поделать с собой ничего не мог. К Маки его тянуло, как магнитом; он и боялся, и с нетерпением ждал, когда маска её холодного безразличия вновь растрескается и превратится в гримасу страшную, но всё же живую. Что и говорить: только с Хонокой ему самому меньше всего хотелось лицемерить, и почему-то именно ей он мог с лёгкостью рассказать о своей самой больной теме — детстве, — заранее зная, что ей, в принципе, всё равно. Маки сдержанная, но холодная, Маки страстная, но жуткая — Юта не знал, какая она нравилась ему больше, ведь обе эти стороны имели одинаковую оболочку. Но в глубине души он надеялся, что есть какая-то иная, третья, Хонока — более обычная, но не лишённая той загадочности и перчинки, что так влекла его к себе. Он, казалось, изредка даже видел эту другую Маки в том, как она готовила ему или просто словно бы внимательно слушала: в такие моменты даже когда-то сказанные ею слова: «Я из тех, кому наплевать», — теряли свою силу. И Юта надеялся, что эта Маки всё же слышит то, что он говорит. Ведь чем больше Тсугухито проводил время с ней, тем чаще думал о том, что ему таки хотелось бы быть хоть капельку ею понятым. Но вот понять её саму — странную, противоречивую, сложную — он был до сих пор не в состоянии. Да и вряд ли пытался. Всё-таки Юте нравились совершенно нормальные вещи.