Камера кукловода

8 часов. Пыльный, прокуренный угол дешевой кофейни. Пустая пепельница, перетянутый кожаным ремешком блокнот. Чашка остывшего кофе. Третья или шестая за вечер - Донхэ перестал считать, когда начался дождь. Сегодня ответственный день, и парню немного не по себе - первый его подопечный должен был прийти еще сто двадцать минут назад, но напротив лишь пустота. Очередной быстрый взгляд на часы. Кажется, они тикают слишком громко. Ожидание затянулось, но это вполне понятно - Донхэ помнит свой первый день после освобождения из тюрьмы. Полная растерянность, дезориентация, ощущение слишком реалистичного сна. Недоверие. Мнительность. Во всем присутствующий подвох. Еда слишком вкусная - такой не бывает, кровать мягкая и почти не скрипит, чужие улыбки - фальшивые, воздуха нет. Удушающий вакуум. Словно полиэтиленовый мешок на голове, прозрачный, поэтому на самом деле воздуха много, но как ни пытайся, его не вдохнуть. Непривычный шум, слишком много света, какая-то непонятная суета. Люди. Сотни и тысячи - всюду. Смотрят, то осуждающе, то с сожалением. Проходят мимо, задевают плечами, что-то кричат. Помехи. Оторванность от мира, абсолютное непонимание его алгоритмов. Застывший в жилах страх. Донхэ хотелось запереться дома, задернуть шторы и укрыться с головой одеялом. Лежать и прятаться - от призраков прошлого, от самого себя. Не разрешили. Пришлось учиться жить заново, дышать так, чтобы не обращать внимания на растолченную в воздухе стеклянную пыль. Донхэ помог его наставник - тоже бывший заключенный, каким-то образом адаптировавшийся во вновь обретенной свободе. Итук говорил, что нужно искать смысл, нужно цепляться за жизнь из последних сил и карабкаться к солнцу. Донхэ пытался, но Итук изначально был другим - он вышел из тюрьмы под залог и действительно хотел жить. Он не сходил с ума, не знал того ада, через который прошел Донхэ, и твердил, что нужно бороться. Донхэ не оставалось ничего другого, поэтому он пытался, послушно разбивал локти и сдирал руки в кровь. Прошел реабилитацию, устроился на работу и, в качестве последнего этапа исправительной программы, сам стал наставником. Только вот его подопечного до сих пор нет. Донхэ пытается представить, какой он, человек, за которого ему придется нести ответственность. В департаменте по надзору за досрочно освобожденными заключенными сказали, что парень отмотал почти полный срок за кражу и причастность к убийству, хотя на суде отчаянно кричал, что не виноват. Знакомая Донхэ ситуация. Сам он попал в тюрьму по глупости, когда согласился постоять на стреме при плохо организованном ограблении. Он не был преступником, но слишком нуждался в деньгах на лечение отца и не видел другого способа заработать в двадцать один год, не имея ни образования, ни полезных связей. Деньги нужны были срочно, и Донхэ переступил через себя. В доме, который, как оказалось, принадлежал известному политику, сработала сигнализация, и неудавшиеся грабители тут же запрыгнули в машину, оставив Донхэ одного. Была украдена довольно большая сумма, и хоть ситуация не особо ударила по кошельку политика, она задела его гордость, поэтому Донхэ судили по всем статьям. Сейчас ему кажется, что все это, если и происходило на самом деле, то когда-то слишком давно или вообще не с ним. Грани реальности стерлись, оказались отгороженными тюремной стеной. Имя подопечного кажется Донхэ незнакомым, но он думает о том, что, раз парень тоже сидел за ограбление, они, возможно, пересекались в тюрьме. Они могли видеть друг друга на общественных работах или даже обедать за одним столом. Донхэ пытается вспомнить хоть кого-нибудь, но в памяти вспыхивает только лицо Ынхёка, его искаженная злостью улыбка и холодный взгляд. По телу сразу же пробегает дрожь. Донхэ глубоко вздыхает, трет пальцами виски и заказывает новую чашку кофе. Стрелки часов продолжают отбивать очередной час. - - - Донхэ увидел Ынхёка в первый же день своего заключения - он выделялся из общей толпы ярким пятном. Выкрашенные в красный цвет волосы, дерзкая усмешка, вседозволенность, сквозящая в неторопливых шагах. Явный лидер, фаворит среди надзирателей и, как показало время, личный мучитель Донхэ. Безжалостный, хоть и нежный вспышками, безумец, одержимый демонами в странных масках. Одинокий. Хрупкий. Пустой. Ровно неделю Донхэ никто не трогал - к нему присматривались, оценивали. Он был новичком - свежим мясом, лакомым куском на любой извращенный вкус. В глазах одних заключенных Донхэ видел презрение, в глазах других - интерес, голод и неутолимое желание обладать. Во взгляде Хёкдже читалось все разом, и Донхэ сразу понял, что безнадежно пропал. В тюрьме было страшно. Отчасти наивный, не слишком приспособленный к жизни, Донхэ не представлял, как сможет вписаться в колониальный режим. В конце концов, он никогда не дрался и старался своевременно сглаживать любой конфликт. Тюрьма представлялась ему заблаговременным адом, нескончаемым и беспросветным, но после смерти отца в нем что-то перегорело, и в душе поселилась абсолютная пустота. Донхэ перестал на что-либо надеяться, перестал искать свет. Возможно, поэтому он так слабо сопротивлялся, когда Ынхёк сделал свой первый ход. Он просто не верил в себя. День выдался тяжелым. Общественно полезные работы на стройке нового тюремного склада закончились поздно. Донхэ догадался, что его ждет, как только один из парней Ынхёка запер изнутри дверь душевой. Когда его схватили еще двое, он попытался вырваться, но они оказались сильнее. Первый удар пришелся в живот, и Донхэ упал, согнувшись от боли. Кажется, это только подхлестнуло ярость заключенных, они почувствовали свою силу, решили, что контролируют ситуацию, на время забыв о том, что на самом деле являются обычными марионетками. Новые удары сыпались градом со всех сторон. Жестокие, расчетливые и методичные. У Донхэ не было ни малейшего шанса. Его избивали и со смехом обливали ледяной водой, трогали его всюду, ставили на колени, таскали за волосы. Ему не давали дернуться или даже вздохнуть лишний раз. Кто-то связал его руки разорванной майкой, и Донхэ оставалось лишь корчиться от боли, инстинктивно пытаясь защитить голову и лицо. Кричать было бесполезно, отбиваться уже не было сил. Донхэ только надеялся, что все прекратится, что его оставят в покое или сразу убьют. Уже тогда хотелось умереть. Потерять сознание, отключиться, утонуть в кроваво-красной дымке, застившей глаза. Хоть что-нибудь. Пожалуйста. А Ынхёк все это время просто наблюдал за его страданиями, холодно и бесстрастно, пока ему не стало скучно. Одним щелчком пальцев он приказал своим парням отступить, напомнил о том, кто в этой игре кукловод. Удары сразу же прекратились. Донхэ лежал на бетонном полу, голый, беспомощный, обессиленный. И хуже всего - он понимал, это только начало. У Ынхёка были острые пальцы. Он сжал их на горле Донхэ, заставил его подняться и сесть, надавил большим пальцем на его разбитые в кровь губы, провел по кромке зубов. На его лице не отражалось никаких эмоций. Он не смеялся, как его приспешники, ничего не говорил. Просто повертел за подбородок лицо Донхэ, внимательно рассматривая его, пристально изучая, внушая страх. А затем ударил наотмашь. Словно мало было ударов до этого. Донхэ дернулся, попытался отползти, воспользовавшись возникшей паузой. Но даже если бы получилось, он все равно оказался бы загнанным в угол. Отчаяние и соленые капли слез на губах. Новая волна одуряющего страха накатила, когда приспешники Ынхёка снова окружили Донхэ. Они резко подняли его на ноги, поставили раком, под громкий хохот прогнули в спине и отхлестали по ягодицам. Донхэ дергался, из последних сил стараясь вырваться из захвата, кричал, но рот сразу же зажали, заставили давиться хрипом и всхлипами. Кто-то протолкнул в него несколько пальцев, издевательски оттягивая щеку, кто-то схватил за волосы и, запрокинув голову Донхэ назад, начал его душить. Он попытался было вдохнуть хотя бы глоток горячего воздуха, но легкие словно слиплись от боли, резко усилившейся в сотни раз. Ынхёк пристроился сзади, уложив ладони на бедра Донхэ, и парень почувствовал, как в него проникает твердый член. Агония, страх, граничащий с безумием, отвращение к происходящему и самому себе. Лихорадочный пот, боль и слезы. Цветные круги перед глазами. Тело била дикая дрожь, внезапно откуда-то появились силы, и Донхэ снова попытался вырваться, пусть и причиняя себе тем самым новые муки. Сработал инстинкт самосохранения, взыграли остатки гордости, как осадок в перевернутом бокале кипяченой воды. Донхэ зажимался и старался уйти от болезненного проникновения, но все его трепыхания были совершенно безразличны Ынхёку. Встретив сопротивление, он лишь отстранился и вновь толкнулся в израненное тело, продолжил натягивать Донхэ на себя. Решительно, молча, предельно грубо. Донхэ закричал в последний раз, а затем обмяк. Слабый протест сменила отчаянная безысходность. Он знал, что никто его не услышит, никто не поможет. Он даже перестал мысленно молить о том, чтобы все это скорее кончилось, просто закрыл глаза и постарался отключить сознание, отгородиться от жестокой реальности. Ынхёк сильнее впивался пальцами в кожу, двигался все быстрее, а затем резко оттолкнул от себя Донхэ. Парень упал, уже ничего не соображая, его отпустили, бросили за ненадобностью, а затем Ынхёк снова встал рядом и кончил на его лицо. "Круто, отличная шлюха", - услышал Донхэ взвинченный возбуждением голос одного из заключенных. "Можно теперь мы его?" - спросил другой. Донхэ лежал, пытаясь свести ноги, чувствуя, как из него вытекает кровь, и проклинал себя за то, что так и не отключился, не потерял сознание. Он был уверен в том, что Ынхёк разрешит, что теперь его обязательно пустят по кругу, как настоящую шлюху, но Ынхёк от такого вопроса, наоборот, пришел в ярость. Размяв плечи, он хрустнул костяшками пальцев, а затем быстро подошел к одному из парней и, схватив его за волосы, ударил лицом прямо о стену. "Разве я когда-нибудь делился игрушками?", - поинтересовался он почти спокойным тоном. Второй парень примирительно вскинул руки, но Ынхёк тут же приложил его в челюсть и ударил коленом в живот. Сильнее всего досталось третьему, тому, кто посмел задать столь опрометчивый вопрос. Ынхёк избивал его долго, с каким-то садистским наслаждением, парень упал, и Донхэ видел, как он дергается от каждого удара по ребрам. Выпустив пар, Ынхёк отошел к противоположной стене, достал из кармана тюремной робы пачку сигарет и отрешенно закурил. "Если хоть кто-нибудь посмеет тронуть мою игрушку", - Ынхёк тяжело выдохнул дым и неторопливо прошелся по душевой. - "Убью. Усекли?" Никто из заключенных не посмел возразить. Они лишь послушно кивнули, старательно отводя от Донхэ глаза. "Отлично", - заключил Ынхёк и, сделав последнюю затяжку, затушил сигарету о плечо одного из парней. - "А теперь пошли вон". Тишина, нарушаемая только шумом воды, навалилась слишком резко. Какая-то суета, хлопок двери, и в душевой остались только Ынхёк и Донхэ. Насильник и жертва. Слезы практически высохли, но пустота внутри никуда не исчезла. Медленно моргая, Донхэ попытался сфокусировать взгляд, но увидел перед собой только грязную стену и кафельный пол, залитый водой. С ржавых труб падали прогретые капли. Кап-кап-кап-капель отчаяния. Стук шагов. Ынхёк присел на корточки рядом с Донхэ, развязал его руки, внимательно осмотрел ушибы и ссадины на его теле, а затем помог подняться и отвел парня под душ. Безразлично, меланхолично. Донхэ сполз по стенке, как только он отпустил его талию. Боль. Вода обжигала не хуже огня. Странно, но Донхэ ничего не чувствовал. Ни благодарности за то, что Ынхёк не отдал его другим, ни злости из-за того, что он сам остался. Он просто дрожал и думал о том, что этот жестокий парень теперь считает его своей игрушкой. Интересно, как быстро ему надоедают игры? Сколько таких случайных игрушек он уже сломал? Донхэ замерз, но пошевелиться не было сил. Даже дышать получалось с трудом. Ресницы слипались, грудь раздирала боль. Наверное, так приходит смерть. Донхэ с радостью отправился бы за ней, но Ынхёк не позволил. Сняв душ с крючка, он тщательно смыл с кожи парня кровь, а затем потянул его на себя, дернув за руку, уложил на спину, снова на холодный пол. Донхэ почувствовал себя механической куклой, у которой кончился завод. Слабо дернулся, когда Ынхёк заскользил ладонями по его телу, но быстро сдался. Какой был смысл сопротивляться? После всего, что уже произошло. Во второй раз такой дикой ослепляющей боли не было. А может, Донхэ просто свыкся с ней или сумел абстрагироваться. Ынхёк проник в него достаточно легко, дискомфорт полоснул только по краю сознания. Донхэ тихо всхлипнул и захрипел. Он старался ни о чем не думать, но сравнения пришли на ум помимо его воли. В тот момент Ынхёк был другим. Если в первый раз секс был скорее на публику - жестокий и беспринципный, то сейчас - скорее для себя, более мягкий и осторожный. Ынхёк по-прежнему не заботился об удовольствии Донхэ, но в то же время не пытался причинить ему лишней боли. Он двигался медленно, удерживая ноги парня под коленями, ритмичными толчками доводя его почти до исступления, уводя куда-то на грань небытия. Время потерялось, Донхэ казалось, что его страдания длились вечно. Хотелось перемахнуть черту - отключиться, но никак не получалось, а затем Ынхёк кончил во второй раз, прямо в нем, и по щекам Донхэ снова побежали слезы. Апогей унижения. Ынхёк наклонился, и Донхэ с ужасом ощутил его губы на своих. Он целовал его медленно, долго, лаская ладонями грудь и бока, временно забыв о том, что каждое его прикосновение причиняет невыносимую боль. Донхэ чувствовал во рту вкус его спермы и горечь табака. Он пытался уйти от поцелуя, но Ынхёк снова и снова ловил его губы, прихватывал кончик языка и неторопливо посасывал. Когда он отстранился, Донхэ лишь безучастно посмотрел на него и не увидел в глазах Ынхёка никаких эмоций. Он походил на мертвого мотылька - высушенная оболочка и ничего внутри. Донхэ отвернулся и раскинул руки, безучастно, словно не с ним все это происходило, а затем услышал тяжелый шепот над самым ухом: "Когда-нибудь ты поймешь". - - - Следующим утром Донхэ не сразу сообразил, что находится в другой камере. Опомнился он только увидев Ынхёка рядом с собой. Парень тут же попытался встать, но тело пронзила жуткая боль. Паника, леденящая кровь. Ынхёк усмехнулся. Последнее, что помнил Донхэ - поцелуй и жаркий шепот, а затем чернота с редкими провалами-вспышками - коридоры, медпункт, надзиратели, камера, чьи-то сильные руки, рывок, падение и жесткая кровать, объятия, боль и долгожданное состояние отключки. "Когда-нибудь ты поймешь". Донхэ действительно со временем понял мотивы действий Ынхёка, но случилось это не скоро, и на тот момент он с сожалением вспоминал о своей камере-одиночке, где прожил всего неделю и с ужасом думал о предстоящем сосуществовании с Ынхёком на протяжении долгих лет. Влияние этого монстра казалось практически безграничным. Он с легкостью убедил надзирателя перевести Донхэ в его камеру, без труда договорился о том, чтобы его не забирали в больничное крыло. Еду приносили в комнату за решеткой, прогулки Донхэ пропускал. На его теле не осталось живого места, поэтому он не мог забраться на верхнюю койку, и Ынхёк беззастенчиво пользовался его положением. Донхэ вздрагивал от любого резкого звука, любого слишком поспешного движения. Зажимался и только причинял себе боль. Каждое прикосновение вызывало в нем отвращение и желание умереть. Время шло, Ынхёк подминал под себя Донхэ при малейшем желании, а парень ничего не мог сделать - надзиратели игнорировали его крики, и Ынхёк, властно вколачиваясь в его тело, раз за разом окунал Донхэ в безнадежность. Одним утром все изменилось. Донхэ проснулся, почувствовав, как Ынхёк стянул с него одеяло и мягко притянул парня к себе, прижимаясь к его обнаженной спине. Было холодно - еще прошлой ночью Ынхёк не разрешил одеться, но Донхэ знал, что скоро станет жарко, скоро влажная пленка пота осядет на коже, скоро в висках будет долбиться обжигающая, тупая боль. Пусть только все кончится быстро. Донхэ согнул ноги и, зажмурившись, втянул голову в плечи - Ынхёк лизнул его шею, подул на влажную кожу. В жилах Донхэ стыла кровь, он уже приготовился к боли, но Ынхёк почему-то не торопился уложить его на живот и ворваться в податливое, разморенное сном тело. Он просто лежал, неторопливо поглаживая бедро Донхэ, едва ощутимо вдавливая пальцы в кожу. Донхэ не знал чего ждать, неопределенность пугала не хуже оголенной жестокости. Он дернулся, когда Ынхёк проскользнул ладонью к его напряженному животу, провел выше и поочередно коснулся затвердевших от холода сосков. Донхэ попытался сбежать от диких прикосновений, но, отпрянув, только сильнее прижался к Ынхёку спиной. Смех монстра щекотал шею, дыхание обжигало плечо. "Ты боишься меня, я знаю", - тихо шептал Ынхёк. - "Лучше расслабься, птенчик, это не так ужасно, поверь". Донхэ не понимал, что происходит. Откуда взялось такое тепло? Никакой издевки, только лихорадочный шепот и горечь в отголоске усмешки. Никакой жестокости. Почему? Чего хочет монстр? Ынхёк снова опустил руку и коснулся плоти Донхэ, сжал пальцы у основания его члена и медленно провел по стволу. Он впервые пытался доставить удовольствие не только себе, но и Донхэ. Парень дернулся, точно его ударило током, упрямо перевернулся на живот, умоляя прекратить, но слишком поздно понял свою ошибку - Ынхёк широким движением обвел его ягодицы, легко оцарапал кожу ногтями. Донхэ традиционно попробовал вырваться, но монстр только прижал его к простыне и уже вводил в него смоченный слюной палец, медленно, осторожно. Непривычно до одури. К чему вся эта нежность? И что будет дальше, когда Ынхёк опомнится и придет в себя? Ненависть с двойной силой? Полное уничтожение, на раз и два? Но Ынхёк, казалось, не собирался приходить в себя. "Расслабься, тебе понравится", - шептал он, растягивая Донхэ. - "Просто расслабься". И Донхэ впервые послушался. Закрыл глаза и попытался думать о чем-то приятном, но сознание, сыграв злую шутку, подкинуло воспоминание о том поцелуе в душевой. Донхэ вспомнил неожиданно мягкие губы Ынхёка и то, как он ласкал его рот языком. Стало жарко, Донхэ захотелось взвыть от такой иронии, но вместо этого он простонал, тихо выдохнув - Ынхёк добавил второй палец и, легко повернув кисть, задел простату Донхэ. Донхэ замер, вытянувшись струной, надеясь, что Ынхёк не заметил его минутной слабости. Впрочем, наивно было допускать такие мысли. В животе стягивался горячий узел, щеки пылали огнем. "Вот так, птенчик, правильно", - Ынхёк улыбнулся и, повторив свои действия, еще раз коснулся простаты Донхэ. - "Приятно, правда?" Дыхание парня сбилось. Донхэ не понимал, что с ним творилось, не понимал своих чувств. Было ли ему страшно? Больно? Или уже привычно? Приятно? Пожалуй, пока еще нет. Он кусал губы, тихо всхлипывая, зарываясь лицом в подушку, а Ынхёк продолжал перебирать внутри него пальцами, то выкручивая их, то сгибая в фалангах. Новые ощущения накрывали стремительно. Донхэ кусал губы, беспомощно упрашивая Ынхёка остановиться, но он лишь гладил его спину, успокаивая, и как заведенный повторял: "Я обещаю, тебе понравится". Донхэ дрожал, отчаянно сжимал уголок одеяла и боялся действительно испытать наслаждение, боялся выпустить разочарованный вздох, когда Ынхёк вытащил из него пальцы. Нервы, взведенные до предела, распутывались в узлах. Донхэ постепенно терял над собой контроль, неосознанно поддаваясь ласкам. Происходящее начинало казаться сном. Разве Ынхёк мог быть таким? Стал бы он целовать плечи Донхэ и водить подушечками пальцев по его позвоночнику? Так невесомо, нежно... Словно морфин по венам. После всего ада, в котором Донхэ тонул последние дни, даже маленькая частичка тепла казалась согревающим океаном. Брешью в черном бархате, за которым окно и солнечный свет. Донхэ окончательно сдался. Теперь ему даже хотелось, чтобы Ынхёк продолжал, чтобы эти приятные ощущения не заканчивались. Он облизал пересохшие губы и невольно вздрогнул, снова запаниковав, когда Ынхёк навалился сверху. Донхэ приготовился к очередному болезненному вторжению, но Ынхёк по-прежнему не торопился. Он прижался к спине Донхэ и толкнулся бедрами снизу вверх, волной, втираясь членом меж ягодиц парня. Было влажно, дразняще, плавно. Мягко и сладко. Похоже на любовь. Донхэ задыхался, извиваясь под тяжестью тела Ынхёка, зажмуривал глаза, умоляя себя проснуться. Ведь если все это сон, после пробуждения будет слишком больно. Лучше не давать себе лишних надежд. А надежды так и стучались в грудную клетку, обгоняя биение сердца и пульс. Ынхёк доказал, что это не сон, когда начал медленно заполнять Донхэ. Боль полыхнула красным пятном. Не такая сильная, как прежде, но все же. Она отрезвляла, вызывала протест, но быстро утихла, уступая место прежнему исступлению. Ынхёк потянул Донхэ на себя, поставил его на колени и проскользнул рукой к животу, обхватил ладонью наполовину возбужденный член. Бесцветное удовольствие кольнуло под ребра, забилось в горло, прилипло к ресницам. Донхэ простонал и тут же прокусил губу до крови. Стало стыдно. За свой срывающийся голос, за неловкие движения, за то, что начал подаваться навстречу мягким рывкам. Ему понравилось, как и обещал Ынхёк. От этого стало невыносимо страшно, но мыслить пока не хотелось. Только выгибаться и вздрагивать, задыхаться, сдерживая стоны, пока тягучая нега не оборвется, как тонкая паутина на ветру. Ынхёк до самого конца оставался нежным. Гладил тело Донхэ, целовал его шею, вдыхал запах его волос. Шептал: "Совсем скоро ты попросишь еще", и от его шепота по коже Донхэ рассыпалась мелким бисером колючая дрожь. Все было странно, неправильно, дико. Остро, но опасно приятно. Тем утром они впервые кончили вместе, впервые разделили один стон на двоих. Донхэ выплеснулся в ладонь Ынхёка, Ынхёк излился внутри него. "Ты непременно полюбишь...", - с горечью сказал он напоследок и, обессилено упав на Донхэ, накинул на них одеяло. Тем утром слишком многое было впервые - нежность, взаимность, поцелуй без принуждения, желанный, страстный. В тот момент Донхэ старался не думать, поэтому не сразу понял, что Ынхёк имел в виду. Что он должен был полюбить? Секс? Свое заключение? Или самого Ынхёка? Любой расклад вселял в разум ужас, но именно тогда Донхэ осознал, что действительно стал марионеткой, позволил себя приручить. - - - 11 часов. Почти полночь. Тяжелые капли дождя разбиваются об окно. На подоконнике - мертвый фикус, тянется к стеклу, но листья впитывают сигаретный дым - дождевой воде сюда не пробраться, не спасти жизнь, не очистить чернеющий воздух. Не сдержав усмешки, Донхэ снимает с запястья часы, убирает в карман и случайно нащупывает пальцами запечатанный портсигар, гладит заострившийся край. Не успокаивает. Мысли убивают, так же медленно, как дешевый табак. Пожалуй, скоро пора. Дышать в тюрьме стало легче, когда у Донхэ появился друг. Кюхён был прошаренным хакером и угодил за решетку после неудачной попытки взломать и ограбить оффшорную кормушку какого-то деятеля политсистемы. На свободе у него осталась пара липовых паспортов и счетов с круглой суммой, поэтому он сумел весьма хорошо устроиться и лишь ждал удобного случая, чтобы выбраться из тюрьмы. К тому же, он открыто спал с одним из надзирателей, по совместительству проповедником местной церкви, и не боялся того, что кто-нибудь может попытаться его придушить. Кюхён был циником и безупречно вытягивал Донхэ с самого дна. Он слушал, когда нужно было выслушать, и действовал, когда нужно было помочь. Именно он достал для Донхэ осколок зеркала. Конечно, обыкновенная стекляшка не могла сравниться с заточкой, но Донхэ решил, что сойдет - главное сделать все правильно. Ынхёк был двуличным. Ынхёк был собственником. Одно хорошо - он никому не позволял трогать или оскорблять Донхэ. Это право принадлежало только ему. Он мог спокойно избить Донхэ на глазах заключенных или отыметь его прямо у стенки, за ближайшим углом. Днем он был холодным, жестоким и беспринципным, поздно вечером или рано утром - нежным и даже раскаивающимся, уставшим и грустным. Иногда он причинял Донхэ ужасные страдания, как физические, так и душевные, иногда дарил наслаждение - словами или же действиями. Он обнимал Донхэ, гладил его волосы, успокаивая, доставлял ему удовольствие - руками и ртом, забывая о себе, ублажая только его. Все это было слишком запутанно, и парню никак не удавалось его понять. Ынхёк по-прежнему оставался для него монстром. Донхэ ненавидел его всей душой и в то же время испытывал к нему какую-то странную тягу. Он стал похож на жертву, которая, впав в психологическую зависимость от своего мучителя, возвращалась к нему вновь и вновь за новой порцией страданий и скупой щепоткой доброты. Разница была лишь в том, что Донхэ не нужно было возвращаться - он не мог никуда уйти. Донхэ лежал на кровати Ынхёка, почти обнаженный, вымотанный долгим сексом. Он рассматривал лицо своего монстра и, осторожно ощупывая края спрятанного под матрасом осколка зеркала, думал о том, что наступил идеальный момент, чтобы воплотить план, который он лелеял уже несколько месяцев. Нужно только незаметно вытащить руку. Перерезать сонную артерию на шее Ынхёка и наконец-то освободиться. От него, от собственной зависимости, от боли и страданий, кислотой разъедающих изнутри. Донхэ сжал осколок, не заботясь о том, что стекло режет дрожащие пальцы, задержал дыхание, а затем замер, когда Ынхёк резко распахнул глаза. Он все же не спал. - Убийство не принесет тебе умиротворения, Хэ, - и это был конец. Донхэ обмер, словно провалился под лед. Он все знает. Ынхёк знает, что задумал Донхэ. Это конец. Паника сковала тело точно прочные кандалы, которые своей тяжестью еще стремительнее тянут ко дну. - Но если хочешь убить меня, действуй быстро. На лице Ынхёка, как и всегда, не отражалось никаких эмоций. Ни удивления, ни ярости, ни обиды. Пустота. Он не пытался ничего предпринять, просто опустил ресницы, словно не видел, как Донхэ занес над ним руку с осколком. Донхэ ничего не понимал. Что это значит? Ынхёк разрешает себя убить? Неужели он этого хочет? Но если это действительно так, Донхэ не может позволить ему умереть так просто. Тогда ведь получится, что он избавит от страданий его, а не себя, в очередной раз сыграет по его правилам. В камере повисла тяжелая тишина, а затем Донхэ опустил руку. Сдался в очередной раз. Решимость растаяла как жженый сахар, брошенный в кипяток. - Ты когда-нибудь убивал? Ынхёк молчал долго. Настолько, что Донхэ уже подумал, что он не ответит. Он не знал, что будет дальше. Неужели Ынхёк пустит ситуацию на самотек? Не попытается отыграться, сломить, уничтожить? Впрочем, он уже сломил. Раз Донхэ ощущал внутри себя такую глубокую пустоту. Хотелось умереть, хотелось забрать Ынхёка с собой. Зачем? Чтобы быть с ним и после смерти? Какой тогда смысл, если ад уже есть, здесь, наяву? - Да. Донхэ предчувствовал такой ответ, но холод все равно лизнул позвоночник, раздирая ледяными шипами кожу. Любопытство, какое-то странное влечение, страх. Энтузиазм мазохиста. - Кого? Ынхёк повернул голову и посмотрел на Донхэ долгим взглядом, в котором читалась какая-то новая, непонятная эмоция. Интерес? Опасение? Печаль? Что с этим парнем не так, черт возьми? Донхэ охватила злость, а Ынхёк только перелег на бок, лицом к нему, и погладил его щеку большим пальцем, осторожно смахивая слезу. - Себя прошлого. Глухие рыдания душили Донхэ, а он даже не понимал, почему именно плачет. Просто было больно. Обидно. Не хватало света. Почему нельзя было выбраться, все изменить? Вдохнуть полной грудью, обжечь легкие свежим глотком, узнать Ынхёка другим, не таким темным? Несправедливо. - Почему тебя так сложно понять? Ты слишком странный. - Странный? - Ынхёк улыбнулся, и Донхэ с удивлением заметил в уголках его глаз морщинки-лучи. Искренность. Легкость. Что с ним стало? Как он мог превратиться в монстра? - В этом мы с тобой похожи, птенчик. - Почему ты так меня называешь? Ынхёк снова погладил щеку Донхэ, но промолчал. Умолчал о том, что ему нравился свет в глазах парня, его наивность, глупая непосредственность и ранимость. Нравилось то, как он стремился к свободе - птица, прекрасная, вольная, хрупкая. Упоминание об этом было бы лишним. К тому же Донхэ вряд ли смог бы поверить. - Не порань крылья, клетка острая. Слезы мешали смотреть Ынхёку в глаза, застили ненависть, размывали взгляд. - Ненавижу тебя. - Знаю, - только и прошептал Ынхёк. Донхэ не успел ничего добавить - раздались шаги и звон связки ключей. Время вечернего досмотра. Надсмотрщик неторопливо открыл камеру, и Ынхёк, не дожидаясь, пока он войдет, быстро сунул осколок зеркала в карман робы, оттолкнул от себя Донхэ и поднялся с кровати. Надсмотрщик начал с него. Методично похлопал его по плечам, по бокам, а затем бедрам. Надеяться на то, что ничего не случится, было попросту глупо. Мужчина присвистнул, еще раз прижал ладони к ногам Ынхёка, словно проверяя свою догадку, и только потом вытащил из его кармана стекляшку. - Твое? - до очевидного глупый вопрос. Ынхёк только безразлично пожал плечами. - Зачем тебе эта штука? - Бладплей, - после паузы усмехнулся Ынхёк и дерзко облизал губы. - Никогда не пробовали, офицер? Заводит жутко. - Урод. Все произошло слишком быстро. Донхэ услышал звук удара, увидел, как с губ Ынхёка брызнула кровь, но не успел ничего сделать, как его скрутили и одели в наручники. Донхэ что-то кричал, но его толкнули на пол, а затем решетка снова закрылась, и парень остался один. Ынхёка забрали в карцер. Следующие несколько дней были самыми ужасными в жизни Донхэ. Его неприкосновенность ослабла, и заключенные, почувствовав свое превосходство, решили в отсутствие Ынхёка отыграться на нем за все былое. Толчки, подножки, грубые оскорбления не значили ничего. По-настоящему страшно Донхэ стало, когда четверо крепких с виду парней затащили его в пустую комнату во время общественных работ. Кричать было бесполезно - первым делом ему зажали рот. "Ну, смазливый он, почти как девка, и? Таких много. Что в нем такого особенного?" - спросил один из парней, рассматривая Донхэ. "Может, он хорошо работает языком?", - предположил кто-то, и Донхэ почувствовал, как на глаза навернулись слезы. В тот момент он отчаянно пожалел, что не порезал себе лицо тем несчастным куском зеркала, чтобы на него перестали смотреть. Хотя можно было сразу покончить с собой, оборвать все эти страдания. Но где гарантия, что дальше не было бы только хуже? "Сейчас проверим". Кто-то опустил Донхэ на колени, и приставил к его губам член, надавил на затылок. Донхэ упрямо стиснул зубы и начал биться в чужих руках, сопротивляясь изо всех сил. Нет, пожалуйста, не надо. Слезы хлынули по щекам. Донхэ отчаянно вырывался и мысленно звал Ынхёка. Приди и спаси меня. Ну же, пожалуйста, где ты? Конечно же, Ынхёк не пришел. Донхэ задыхался, а заключенных раздражало его пустое сопротивление. Донхэ и сам не понимал, почему так важно было отбиться, но Ынхёк никак не выходил из его головы. В то мгновение Донхэ понял все. Понял разницу, осознал, что было бы с ним, если бы не Ынхёк. Он просто не выжил бы без его опеки. Ынхёк должен был оставаться грубым, не показывая своей слабости, чтобы все считали, будто Донхэ - никто, чтобы не смели к нему прикасаться, думали, что ему и так живется достаточно плохо. Возможно, это была своеобразная попытка защитить Донхэ? Или парню просто хотелось так думать? Кюхён привел Шивона в последний момент, когда Донхэ уже готовился к мучительной смерти. За несговорчивость его били ногами, но Шивон вовремя оттащил заключенных и проводил Донхэ в стационар, приставил к его камере надежного человека. Наступила непроглядная тьма, и только после карцера все вернулось на свои места. Время шло, Донхэ играл роль марионетки Ынхёка и постепенно сходил с ума. А затем его выпустили из тюрьмы. - - - Свобода оказалась странной, непостижимой, какой-то непонятной на вкус. Донхэ никак не мог к ней привыкнуть, принять то, что за пределами камеры по-прежнему есть другой мир. Жестокий и безразличный. Так чем же он лучше клетки? У Донхэ не было ничего, он пытался отыскать для себя новый смысл, нуждался в ком-то, от кого мог бы зависеть, в ком-то, кто точно так же зависел бы от него. Он хотел снова чувствовать свою нужность, любить, заботиться. Жить. Он пробовал завести отношения, но раз за разом сталкивался со стеной, не мог никого подпустить слишком близко - все его мысли занимал только Ынхёк. Донхэ никак не мог забыть его взгляд, его голос и горячие прикосновения уверенных рук. Последняя ночь, проведенная вместе, впечаталась в память клеймом. Они так и не попрощались. Донхэ просто собрал свои вещи и вышел, а Ынхёк остался лежать на кровати и смотреть в потолок. Недосказанность. Тишина. Какая-то тяжесть в мыслях и на душе. Возможно, именно поэтому Ынхёк преследовал Донхэ всюду, как навязчивая галлюцинация, появлялся то здесь, то там. И даже сейчас, когда Донхэ ждет своего подопечного, Ынхёк садится напротив него. Тяжело опускается в мягкое кресло, вытягивает ноги и, скрестив руки в замок, наблюдает за парнем. Донхэ усмехается, но не обращает на него никакого внимания - так бывает, пройдет какое-то время, Донхэ моргнет, и напротив уже никого не будет. Только вот где носит этого чертова Ли Хёкдже? Донхэ раздраженно допивает кофе и тянется к карману, достает портсигар. Закрывает глаза, считает до десяти и снова поднимает ресницы. Ынхёк по-прежнему сидит за его столом. Красивый и слишком реальный. Осязаемый - тянется к Донхэ и ловко забирает из его рук портсигар, выхватывает сигарету, затягивается. Донхэ вздрагивает от мимолетного касания его пальцев. Не может быть. Тонкая спираль дыма взлетает в воздух. - Ну, здравствуй, птенчик, - наконец говорит Ынхёк. - Похоже, теперь я под твоим крылом? Донхэ не верит своим глазам, не доверяет собственному обостренному слуху. Ынхёк не похож на монстра - улыбается той самой лучистой улыбкой, ждет реакции Донхэ, смеется, когда парень недоуменно тычет его в плечо, гасит сигарету в пепельнице и потягивается, как после долгого сна. Уставший, живой. Донхэ чувствует, как щиплет в глазах. Сумасшествие? Ну и пусть. Возможно, в мире - камере с кукловодом теперь загорится столь долгожданный свет.