Drop Dead

В кованых воротах была открыта калитка — за ней пустая и длинная тень, вдалеке колодец пасмурного света. Еду в очень громком трамвае. Раскачивает, как сквозь землетрясение. Я помню: несколько лет без рельсошлифовальных машин, вибрации, фундаменты зданий… Сегодня повсюду пробки, а я плутаю. Сажусь на троллейбус, уезжаю к метро, пересаживаюсь на трамвай в неправильном направлении. Мелькают рваные полубелые зебры, ожидания на тротуарах, светофоры, которые то ли исправны, то ли нет. Дождь не понимает, куда идёт, и на асфальте появляются его беспорядочные, неуверенные следы. Я смотрю себе под ноги, пол трамвая как будто драный шифер. Еду к тебе. Поднимаю взгляд, только чтобы увидеть в окно мальчика, фотографирующего машины на телефон. Рядом с травой и уже зеленеющими кустами деревья так костляво и зловеще темнеют. Как ты. Ты тоже во всём чёрном. Ветер сходит по тебе с ума, творит чёрт знает что из волос. Я вижу, как ты легко дышишь сегодня. Воздух свободный. Облака угрожающе похожи на птиц, но по другую сторону неба разлита настоящая аврора, гладкая переливчатая сталь. Ты далеко от меня, смотришь вверх и думаешь о дожде. В моём трамвае старушка в пальто спускается по ступенькам на асфальт, держа в обеих руках кислотно-зелёный цветок в горшке; её тёмные очки и старомодный берет напоминают о секретных агентах. Двери с шипением схлапываются вместе, и, исчезая из моего мира, тайная агентесса вдумчиво пересекает проезжую часть, строго глядя вперёд. Пятна на полу — от кислотного дождя, пролившегося из её цветка. За окнами уже льёт настоящий дождь, и двое пешеходов с красного знака падают вниз головой в лужу. Стекло истекает прозрачными водяными змеями, а трамвай даже не подозревает. Ты заходишь навстречу приветствиям официантки, садишься за стол, с твоих рук серой пылью ссыпаются перчатки. Через улицу горит вывеска театральной кассы — тебе приносят меню — ты греешь о него замёрзшие пальцы. Лёд на твоих щеках трескается. Ты выбираешь кофе, а сквозь закрытые стены и окна ресторана слышно, как звенит трамвай: он переваливается с рельсы на рельсу, покидая на остановке своих неуспевших пассажиров. На табло объявляют предыдущую остановку, и перекрёсток, который мы проезжаем, заливает кровью сразу всех четырёх светофоров. Я стряхиваю с замши последние крошки и выхожу, чтобы последовать за тобой. Твоё лицо — испорченная ледяная маска — отворачивается от меня, в отказе ли, в нежелании. Ты не хочешь знать, что я существую, но я не могу по-другому. Ты отшатываешься и зажмуриваешь глаза, склеивая горячими, вязкими слезами ресницы, но я продолжаю крепко обнимать тебя, пока ты не выскальзываешь из рук, оставляя меня стоять посреди чёрных осколков лужи, в которую снова падают вниз головой незнакомые мне люди. Я сдвигаюсь с места, когда мимо меня проходит женщина в понуром бетонном пальто, шепча под нос ругательства, чтобы немного согреться. Печально и холодно. Ты раздражённо отсчитываешь шаги от подъезда; вокруг тебя — запах едва зеленеющей весны под прошедшим дождём, твои прохладные пальцы легко держат ключ. Вокруг меня — облака, в этом небе хищные, как ястребы. Заляпанные водой, краской и руками вечерних рабочих стёкла. Трамвайные пути вливаются один в другой, и где-то в прошлом и в будущем в мой трамвай врезается соседний маршрут. Я выхожу на твоей остановке. В оранжевом ночном свете молодая листва такая болезненная и полумёртвая. На детской площадке сидят двое взрослых. Звуки их голосов замирают, когда я приближаюсь. Я рассматриваю розовую толстовку, в которую та, что сидит слева, прячется, как в раковину. Вторая лишь вскидывает взгляд полурассеянно-полувраждебно. Ты всегда смотришь так в зеркало, когда думаешь, что я не вижу. Ты думаешь, что я не вижу, как ты танцуешь в пустых коридорах, поёшь ночью в парке, рассматриваешь свои босые ступни в грязной воде, думаешь о прогулках по краю крыши и по краю моря, мысленно считаешь, сколько стоят продукты в твоей корзине, зачёркиваешь ослышки и оговорки, плачешь от шума в твоей голове и снаружи. Ты знаешь, что я вижу всё, но не можешь в это поверить. Через полдома от этих девушек электричество обводит обнажённые стеклянные балконы. Я балансирую на поребрике, убрав фонарик в карман твоей куртки. Кто заставил трамваи ходить так редко, не твоя ли дурная удача? Ты ведь знаешь, мы всё равно всегда будем вместе. * На улице сегодня много цветов. Внизу — не очень. Больничные стены метро беспокоят меня. Оборванные края ступенек, перечёркнутое сердце на выходе, звуки вокзала — птичье пение и кассиры. Тревога из песни, которую ты слушаешь, пронизывает всё, что я вижу. Мой поезд минует одну за другой полные испуга и страха станции, прячется за ними от сумасшедшего солнца, судорожно вдыхает тень и стоящие в ямах остатки дождя. Ты напеваешь на языке, которого я не знаю — ты как облака: того, что они пишут вверху, я не понимаю тоже. Когда я выбираюсь через крышу из электрички, они расходятся, освобождая мне синеву, но я не могу подняться дальше. Я слышу чьи-то крики. В вагоне стреляют. Трескаются стёкла, трескается испуг у меня в ушах. Ты всё дальше от меня. Что я буду делать, когда ты уйдёшь? Оставишь ли ты кассеты с записями своего воздуха, напишешь ли хоть несколько слов в записке, или просто исчезнешь самым солнечным утром, самым пасмурным вечером? Кто-то из нас не проживёт в одиночку, но я не знаю, кто. Это паразитизм, не симбиоз, но я не знаю, кто из нас паразит. Я и кто-то ещё в моей голове, ты и кто-то ещё в твоей. Ты знаешь, что я люблю тебя? Я знаю, что нет. Этот рельс подходит к концу, поёт он. Ты даже больше не смеёшься над моими ослышками. Всё, что ты делаешь сейчас, — закручиваешь в пальцах сигаретный дым и слушаешь шум моего поезда. Я сижу почти спиной к стеклу, но солнце всё равно пробирается в мою голову. Я упорно смотрю в железные, хитрые глаза сиденья. Они искрятся какой-то задуманной мерзостью. Их сёстры-братья со спинки слепы от ржавчины. Молодые листки молодых берёз выглядят обгорелыми. За разбитыми стёклами всё обгорело давно, а что-то ещё горит. Горят твои волосы, но не сгорают, потому что безвозвратно промокли. Тебе не хочется там, где стоишь, просто сесть на асфальт и никогда не двигаться больше? Сделав это вчера, сегодня я почему-то всё равно еду с занятий домой. Моё тело мстит за бессонницу крадущимися по стенам муравьями, но быстро привыкает. Я почти песком осыпаюсь в мысли о безнадёжном. Без дождя нечему склеивать меня от дезинтеграции в частички ничего. Дикое солнце над армией жёлтых домов радостно уничтожает людей по соседству, за стеной ругаются две девушки — они всегда там ругаются. Ты расшнуровываешь ботинки, сидя на самом высоком мосту. Один из прохожих смеха ради столкнёт тебя в воду, но к тому времени тебя здесь уже не будет. Я лихорадочно вспоминаю все способы немедленно оказаться рядом и не нахожу ни одного. В твоих руках такая бесконечная темнота. Мятный вкус у меня во рту ничем не поможет. Строительный мусор прорастает сквозь лес и город, как воздух наполняет лёгкие в последний раз. Ты знаешь, как пьют рыбы? Некоторые из них могут жить только в солёной воде. Солнце светит так раздражающе. Подожгло мне кончики моих волос, но я надеюсь дышать, пока живу. Помнишь тот странный дом с каменной пристройкой, всегда такой обрушенный в грозу? Мимо него ходят в школу дети, и я всегда боюсь, что именно сегодня они свернут не туда. Они свернули сегодня. Там не было светофора. А утром у меня не получилось… — ты всё ещё слушаешь? Ты пьёшь свой чёрный кофе. Не выливай в реку остатки — солнце исчезло. Тучи затянули всю синеву сверху и почти полземли. Если я повернусь, ты увидишь поднявшихся мертвецов. Здесь всегда кто-то умирает. Землю трясут, как копилку, и мы по одному выпадаем наружу. Ты держишься за перила. Напротив меня едет пожилая пара, у них картонная коробка в бумажном полосатом пакете. Пакет перевязан тесёмкой, но коробка не закрыта. Вот так всё и падает наружу. Если у тебя устанут руки, пожалуйста, всё-таки держись за меня. За окном столько поваленного леса, что не видно даже мертвецов. Тебе это смешно; ты макаешь сигарету в кофе и, усаживаясь напротив меня, перебрасываешь ноги через парапет. Поезд подъезжает к платформе, но это не конец. Ты цепляешься за провода, а я бегу следом. Двери не открываются. Никто не выходит. Разорванные солнцем тучи удерживаются от слёз, но темнеют всё больше. Я не вижу тебя, потому что ты за моей спиной.