Клетка

      Мутный сон схлынул, не оставив почти ничего, кроме отчаянно бьющегося сердца. Странные, мгновенно стёршиеся в сумрачном свете начинающегося утра образы не отозвались в памяти, превратившись в разводы на стекле, которое протёрли не очень чистой тряпкой. Это ощущение, не слишком тревожное, но всё же нудящее на грани сознания, заставило Брендона отправиться на кухню, чтобы заварить двойную дозу кофе. Слишком опрометчиво, ведь сердце никак не унималось… В последнее время он нередко замечал, что оно бьётся быстро и будто бы рывками. Точно хочет покинуть тело хозяина и пробивается сквозь рёбра.       Сквозь грудную клетку.       Сквозь клетку.       Образ замкнутого пространства приходил к нему очень часто. Брендон то замечал, что в офисе каждый отделён от других полупрозрачным пластиком, точно все они посажены в пластиковые коробки, то обращал внимание, что вагон метро, увозящий его в час пик, похож на жестянку, набитую полумёртвой и невероятно напуганной рыбой, то отмечал, что новостройки района неподалёку напоминают ряды обувных коробок, которые кто-то поставил не как полагается, а вертикально. А теперь вот понял — ох уж это внезапное утреннее осознание — что грудь на самом деле грудная клетка.       Клетка.       Для его бедного сердца.       Свободы не существует, и даже собственные органы остаются заключёнными.       Мысль показалась ему отголоском забытого сна, но образы, которые должны были её сопровождать, так и не появились. Брендон решительно глотнул обжигающий кофе, надеясь, что тот вымоет из нутра сумрачную муть, оставшуюся от ночи, прояснит сознание и поможет добраться до работы.       На самом деле идти никуда не хотелось, но и оставаться дома — в ещё одной бетонной коробке, ха-ха! — тоже. Телефон — ловушка для голосов и мыслей — лежал на столе, точно красноречиво намекая: «Позвони, и не придётся терпеть ещё один день взаперти. Набери номер, и можно идти гулять». Но это тоже было обманом. Даже вырвись он сейчас из обычной рутины, куда можно было бы пойти, чтобы ощутить хотя бы дуновение свободы, хотя бы капельку жизни? Этот город и сам по себе вольер для людей. Они тут как животные в зоопарке, не стоит обольщаться.       Утомлённый своими сравнениями, Брендон собрался, поправил галстук перед зеркалом и всё-таки покинул квартиру. Лифт — маленькая коробка внутри большой — вызвал у него приступ дурноты, так что пришлось спускаться по лестнице, благо — всего лишь с седьмого этажа, а ведь кто-то — подумать только! — жил и на двадцать четвёртом.       На улице было серо: солнце едва пробивалось сквозь плотную пелену облаков, чем только усугубляло сходство если не с вольером, то с террариумом, прикрытым толстым стеклом. «Чтоб вы не вылезли, гады», — вспыхнула и мгновенно погасла злобная и странная мысль. Не его мысль, он-то точно так же, как остальные, сидел в этой огромной стеклянной урне, и не стоило кичиться большим пониманием основ жизни.       В метро, как и обычно в этот час, было особенно многолюдно, и только там он вспомнил, что не взял мобильный. Стоя на платформе, некуда было спрятать глаза, оставалось только со скучающим видом рассматривать толпу. Две сонные девчонки школьного возраста синхронно раскачивались с пятки на носок прямо перед ним. У одной были немытые тёмные волосы, связанные в неаккуратный пучок, а вторая, напротив, была поразительно чистенькая, светловолосая. Да только между ними существовало какое-то совершенно удивительное, глубинное сходство, но куда уж ему было понять, что именно он чувствует. Ощущение ускользало и пряталось, стоило только хоть чуточку сосредоточиться.       Немного правее толстая женщина обмахивалась только что купленной газетой со сканвордами, да так пылко, что невольно задевала смартфон студента с потасканной спортивной сумкой. Тот же был слишком увлечён чтением, а потому даже не возмущался. Они были похожи на интерактивную скульптуру или биороботов, зачем-то притворившихся нормальными людьми.       Левее стоял мужчина в сером костюме, и Брендон с гадливостью осознал, что они одеты одинаково. Будто бы стали одной масти, как крысята в клетке зоомагазина. Было одновременно жаль и донельзя радостно от того, что мужчина стоял чуть дальше и впереди, поэтому нельзя было подсмотреть, что у него за галстук. Наверное, галстуки у них всё-таки разные, да? Должно же было найтись хоть что-то, отличающее их друг от друга?..       Брендон почему-то не подумал о лице. Точно во сне, где все лица оказывались одинаково стёртыми, всего лишь мазками на палитре подсознания, он и здесь, в будто бы реальном мире видел всех схожими. Кому бы в глаза он ни посмотрел, всюду виднелась серая муть, мутное отражение блеклого неба, которое каждый зачерпнул, выходя из дома. Оттенок, полутон, тень — что-то такое, что мгновенно сделало всех стоящих на платформе единообразными, как бы они не старались отличиться друг от друга вещами.       Хотелось завопить и броситься бежать, но это ощущение, наверное, вызванное передозировкой кофеина, было Брендону знакомо, так что подавить его не составляло труда. И это тоже, кстати, было очень забавным. Совсем не сложно оказывалось задавливать в себе все поползновения, которые нарушили бы привычный ход вещей, разбили бы оковы, которыми он окружал себя изо дня в день. В конце концов он уже давно понял, что самая тесная коробка — та, что сооружаешь себе сам. Пусть её и не видно со стороны.       Подошёл поезд, и Брендон втиснулся в вагон. Его вжали в стенку, и на мгновение показалось, что дышать будет невозможно, но затем всё стало обычным: привычная теснота, мешанина запахов — пот, духи, дезодоранты, одеколоны — шипение за тонкой стенкой вагона, иногда превращающееся в вой. В такие моменты Брендон предпочитал обратиться к воспоминаниям, особенно если под рукой не было телефона, помогавшего спрятаться от других людей.       В детстве ему всегда казалось, что за поездом, несущимся сквозь тоннель, летят, неистово завывая, злобные духи. Будто на самом деле метрополитен проложен через круги ада — Брендон как-то слишком рано услышал о том, что в аду есть круги, и потому они нарисовались чересчур ярко и правдоподобно, ведь детское воображение почти всесильно. Спускаться по эскалатору в гости к демонам он ненавидел и даже порой устраивал настоящую истерику, только бы мама позволила выбрать автобус, но на метро часто было быстрее, так что в конце концов пришлось привыкнуть.       Сейчас воспоминания о детских страхах вызывали улыбку, и Брендон не стремился её подавить, пусть уж стоящие вокруг него думают, что угодно. Если они вообще могут думать или различать лица. Ах да, ведь у них сегодня, считай, и нет никаких лиц. Острая грань детского восприятия снова исчезла, задавленная серой обыденностью, и улыбка померкла сама собой. Лицевые мышцы будто обвисли.       И именно в этот момент взгляд Брендона, скользнувший по стоявшим и сидевшим пассажирам, по серой и блеклой толпе, замер, как зацепившаяся леска на рыбалке. У противоположной стенки стояла девушка лет двадцати. Расстёгнутая чёрная куртка, потёртые синие джинсы и почему-то оранжевые кроссовки, потрёпанный рюкзак на плече — эти вещи ничуть не выделяли её из толпы. Они были такими же точно, как у многих в этом вагоне. Не выделялись и светлые волосы, сколотые несколькими заколками, но всё равно выбившиеся и разлетевшиеся ореолом вокруг лица. Да, лица.       У неё было лицо!       Брендон с изумлением рассматривал миловидные черты, губы, накрашенные коричневатой помадой, подведённые чёрным — и только — синие глаза. Снова застучало сердце, и в тот же миг девушка посмотрела на него. Она не улыбнулась, только внимательно вцепилась взглядом и… точно нарисовала его заново.       Подавив желание коснуться щеки, чтобы проверить это внезапное чувство, Брендон понял, что не может отпустить её просто так. Ему хотелось понять, что она, кто она, почему не такая, как все. Ведь она чем-то отличалась.       У неё было своё лицо.       Поезд затормозил, и девушка вздрогнула, точно вспомнила о чём-то. Брендон понял, что она готова упорхнуть. И почему-то уверенность, что она может ускользнуть, в то время как ему придётся оставаться среди клеток и клеточек, не отпускала, заставляя сердце биться ещё быстрее.       Но как было её остановить? Крикнуть через весь вагон? Попытаться пробиться, расталкивая толпу безликих локтями?       Она вновь поймала Брендона взглядом, точно врисовывала его в мир, и усмехнулась. И на следующей остановке они вышли вдвоём.       На какой-то миг толпа, ринувшаяся то ли внутрь вагона, то ли прочь от него, скрыла от Брендона девушку, но тут поезд уехал, оставив на платформе совсем немногих. Брендон снова нашёл её взглядом — замершей у колонны. Она не смотрела на экран смартфона, не искала глазами таблички, а всё ещё внимательно следила за ним. Но стоило двинуться навстречу, как девушка развернулась и быстрым шагом направилась к ближайшему эскалатору.       Брендон даже не знал, на какой станции они вышли. Он бросился следом, не стараясь задумываться или искать опознавательные знаки, будто уснувшая от изумления рациональность могла встрепенуться и помешать, если он замедлится хотя бы на секунду.       Девушка впереди, казалось бы, точно знала, что он следует за ней. Не замедляя, но и не ускоряя шаг, она встала на ступени эскалатора, но не замерла, а начала подниматься. Редкие остановившиеся на медленно поднимающихся ступенях люди — волна только что схлынула — даже не смотрели на неё, а потом — и на Брендона. Они показались ему статуями из музея восковых кукол, пустоглазыми, совершенно лишёнными каких-то человеческих качеств.       И только девица в оранжевых кроссовках была здесь живым существом. Брендон пока ещё сомневался насчёт себя. Возможно, он был только зомби, отчаянно цепляющимся за возможность соприкоснуться с жизнью последний раз.       Миновав валидаторы, Брендон вслед за девушкой с силой толкнул стеклянные двери и едва не ослеп от яркого солнечного света. После мрачного холла станции он не ожидал столкнуться с живым сиянием, к тому же он ещё помнил, что утро было пепельно-серым. Но здесь виднелось голубое небо, а облачная пелена не закрывала солнца. Лестница вела к парку, и его безымянная проводница уже поднималась по ступеням. Он едва не побежал, но в последний момент всё-таки сдержался, сбившись только на быстрый шаг.       Ему хотелось поговорить с ней или хотя бы взять за руку, но она каждый раз оказывалась на десять шагов впереди, а он, мучимый снова участившимся сердцебиением и внезапной одышкой, отставал, как ни старался сократить эти несколько метров.       Он узнал старый парк, пусть и давненько тут не был. Уставшие деревья с пропыленными кронами, внезапно ярко-зелёная трава, пятна клумб и чисто выметенные дорожки. Девушка шла впереди, не обращая на это внимания, и Брендон понимал — она знает, что эта природа в какой-то мере подделка, гнусная пародия на жизнь. И чем сильнее они углублялись в парк, тем больше Брендону казалось, что девушка знает и где найти настоящую. Она, будто жрица или даже божество, ведала истинный смысл, а он — всего лишь жалкий послушник — бежал, стараясь уловить хотя бы отголосок.       А может быть, и это — всего лишь иллюзия.       Он остановился и некоторое время смотрел, как удаляется его проводница, постепенно теряя ореол божественности. Всё это игры усталого сознания, не более того. Он безнадёжно опаздывает на работу, самое время повернуть к метро и надеяться, что в офисных закутках из пластика никому и в голову не придёт проверить его на рабочем месте до обеда.       Что-то, ранее подтолкнувшее его выйти из поезда, прямо сейчас умирало, пытаясь снова задушить холодную рациональность, но безнадёжно проигрывало ей. Солнечный день, парк и девушка уже меркли, погружаясь в серый туман будней.       И тут она остановилась и повернула голову.       Тени деревьев расчерчивали дорожку тёмными полосами. Она стояла между, в солнечном луче, а Брендон — в холодящей тени. Их взгляды встретились, и он прочёл жалостливую насмешку, сочетание несочетаемых, казалось бы, чувств.       Он словно услышал: «Тебе слабо. Ты не можешь выйти за грань, ты навсегда… упакован». Почему-то Брендону последнее слово казалось почти оскорбительным, это было всё равно, что сравнить его с покойником, хотя раньше он и не подумал бы, что покойник — это оскорбление.       Сделав ещё шаг вперёд, он оказался в таком же солнечном луче, а девушка смотрела на него, и лицо её будто закаменело. «Слабак. Ты слабак», — повторял голос внутри.       И он рванулся вперёд, перепрыгивая тени, точно они вдруг стали ручьями или трещинами в ровной плитке дорожек. Девушка кивнула и медленно двинулась дальше, всё ещё поглядывая себе за спину. Он настиг её меньше чем через минуту.       — Решился? — в голосе её звучал смех. Теперь она смотрела только вперёд.       Брендон всё равно кивнул, даже не понимая — увидит она или нет. Он запыхался, а сердце колотилось как сумасшедшее.       — Хочешь научиться открывать дверцы? — вопрос звучал чуть издевательски, но Брендон вдруг понял, что ничего не хотел с такой силой. Именно — открывать дверцы! Как чудесно она это называет. Но он снова не смог ответить, впрочем, ей, похоже, и не понадобился ответ.       — К этому нужен особый талант, — тут она почти остановилась и снова пристально посмотрела на него. — А ты терзаешься недостатком воздуха, и только. Этого мало.       Брендон и это знал, но не отвёл взгляда. Снова его рациональная и расчётливая часть, так хорошо приспособившаяся к миру, состоявшему из миллионов клеточек и клеток, уснула или была затоптана иной, наверное, более живой половиной. Можно было пытаться возражать или спорить, но девушка всё равно видела его насквозь, только повернуть назад он бы уже не сумел. Позади щерилась смерть, хоть в прозрачном и пронизанном светом воздухе её и не было видно.       — Ладно, — она опять отвернулась. — Мы попробуем, ведь тебе нечего терять.       Брендон украдкой огляделся и понял, что они стоят в такой глуши, где он никогда не был. Тут парк уже казался почти лесом, он дышал жизнью, а из-за изумрудных крон не виднелись здания. Девушка подошла к ближайшему дереву, чей ствол оказался вдвое, а то и втрое толще самого Брендона, и погладила узловатую кору.       — Освободить птичку, — сказала она, словно в задумчивости.       Брендон тоже приблизился. Он хотел быть освобождённой птичкой, но сейчас вдруг подумал, что его сердце больше подходит на эту роль — вон как бьётся. Ему представилось, что девушка вдруг выхватит ритуальный нож и вспорет ему грудную клетку, откроет на манер дверцы, чтобы достать трепыхающееся сердце. Но тут же кошмар развеялся. Девушка по-прежнему стояла, поглаживая кору.       — С такими, как ты, трудно, — заговорила она медленно, точно в эту секунду уже удалялась, и Брендону не хотелось знать, как это получается. — Вы то срываетесь вперёд, то буксуете на самых простых вещах. А иногда ещё вспоминаете о здравом смысле. Ты никогда не любил Алису в Стране Чудес, да?       Ответа снова не требовалось, но Брендону отчаянно хотелось возразить. Только выбери он «Да» или «Нет» — ничего бы не изменилось. С такой постановкой вопроса она бы сама определила значение.       — Я уже не говорю о чудесах, — продолжала она, и голос стал таким растянутым, усыпляющим, точно ей хотелось спеть колыбельную или прочесть сказку перед сном, а Брендон и был тем беспокойным младенцем, который непременно должен был уснуть. — Ты ведь не веришь в чудеса. Нисколько. Ты ни во что не веришь.       Это было правдой. Брендон сейчас не верил даже в то, что стоит посреди странно заросшего парка напротив девушки, прислонившейся к коре и обнимавшей дерево-великана. Откуда тут вообще могло взяться столь огромное дерево?..       Голос рациональности, временами задававший вопросы, которые по большей части намекали, что противоположная часть сознания близка к сумасшествию, мог бы истошно кричать, но сквозь дремоту, навеянную голосом, даже самый отчаянный вопль казался лишь шёпотом. Брендон несмело коснулся коры.       «Вряд ли она хочет меня убить», — мысль скользнула и растворилась в чистом солнечном свете. Как давно он уже не видел столь ярких деньков… Смог крал их, ничего не отдавая городу.       И тут Брендон понял, что не слышит никаких городских шумов. Но парк не мог оказаться настолько большим. Это был всего лишь клочок из переплетения мощёных дорожек и нескольких деревьев! Брендон не раз видел карту этого района, чтобы знать точно — несколько оживлённых шоссе и даже трамвайная линия должны были пронизать это местечко тысячью гудков и взрёвываний моторов, перестуком колёс по шпалам… Но не было ничего — только шуршание листьев.       — Где мы? — спросил он. И это было первое, что он сумел сказать. Наверное, именно потому голос изменил, как в далёкие ещё школьные времена, и вырвался жалким полустоном-полувсхлипом. Но она не засмеялась.       — Открываем дверь, — в её взгляде не было скуки, только любопытство. — Ты ведь понимаешь, что за дверью всегда другой мир?       Конечно, он не понимал, да и как бы мог это понять, откуда бы он мог хоть что-то узнать? Но утро, метро и даже сотни прожитых ранее дней действительно точно остались где-то ещё, да так, что до них нельзя было добраться. Память казалась одновременно переполненной и пустой, и ничего конкретного Брендон вспомнить не мог, как ни старался.       Он хотел бы спросить: «Куда?» Только что бы ему дало такое уточнение. А вот стоять и смотреть на движение её пальцев по коре, на переливы света в её распущенных — когда она успела? — волосах… Да, так он мог бы провести ещё одну вечность, маленькую вечность.       — А теперь — иди, — разрешила она вдруг и отодвинулась от ствола. — Здесь только одна дорога. Пока что.       Брендон оглянулся и понял, что тропа начинается прямо от его ступней и бежит сквозь травы, огибая деревья. И всё, что есть вокруг, совсем уже не напоминает парк, даже сильно заросший. Неуверенно посмотрев на девушку, он ещё секунду видел её болезненно чётко, а потом она испарилась.       «Как Чеширский кот», — подсказало рациональное, хоть и не должно было знать ничего о сказках Кэррола.       Брендон удивлённо взглянул на руки, осмотрел, насколько мог, всего себя — костюм исчез. На нём вновь была старая кожаная куртка, как в детстве, и потёртые джинсы с пропилами на коленях. Может быть, он даже снова стал подростком, хотя тело как будто не поменялось в размерах и всё так же выдавало присущий взрослым комплект ощущений: боль в сердце, нытьё поясницы и прочий букет.       Несмело он пошёл вперёд, ожидая, что за поворотом тропинки на него всё-таки обрушится привычный городской шум или же покажется мощёная дорожка. Но ни того, ни другого. Лес вокруг хранил странное молчание, и только ветер нарушал этот покой, разбрасывая солнечные пятнышки повсюду.       Брендон рассмеялся.       Она не солгала, дверца оказалась открытой. И пусть ему совершенно не представлялось, куда именно распахнулась его клетка, это было хорошо. Даже слишком хорошо, если учесть, что он никогда и ни во что не верил.