Не навсегда

I. Элронд с улыбкой поставил поднос на небольшой столик и, погладив ладонь безучастного отца, со вздохом вышел, возводя глаза к небу и умоляя звёзды, чтобы это когда-нибудь закончилось. Нет, не чтобы Маглор умер. Наоборот. Чтобы он наконец-то ожил. Маглор же дождался, пока сын уйдёт, и только тогда начал двигаться, медленно и неуверенно протягивая ладони к чашке, обхватывая и даже не морщась уже от боли. Правая рука будто снова горела огнём… Но это было единственным средством от боли. Клин клином вышибают, верно? Так что он закрыл глаза и постарался расслабиться и забыться, но боясь, что так он снова пропадёт, что он снова услышит в темноте чужие крики, ощутит во рту вкус не своей крови. Снова на грудь и плечи будет давить тяжесть доспеха… Пришлось скорее поднимать веки, потому что шальная фантазия уже ухватила миллионом маленьких ладошек, запустив их в глазницы, ноздри и рот, и попыталась утянуть в бесконечный кошмар, который оборвётся лишь когда на крики беспомощного феаноринга сбежится весь дом. А оно ему надо? Так позориться-то. Маглор дёрнулся и недовольно поджал губы, поднимая кусок глины, чьими-то руками превращённый в пиалу для чая, и прижался губами к её неровному краю, осторожно касаясь самой поверхности, боясь обжечься. Чай пах малиной. Маглору нравилась малина. Он с ногами взобрался в кресло и немного повёл плечами, пытаясь ощутить хоть какое-то подобие уюта, но ему упорно не хватало всего одной детали. Он лежал в шкафу и менестрель сам себе запретил туда не только заглядывать, но даже смотреть… А теперь ему безумно хотелось найти прошлого себя и смачно так плюнуть в лицо за этот запрет. В груди невыносимо ныло без него. Поссорившись сам с собой, Кано отставил чашку и сполз на пол, быстро подбегая к шкафу и, воровато оглядываясь, выхватывая оттуда плащ, с которым он и добежал обратно до кресла, кутаясь в алую ткань с восьмиконечной звездой. Стало легче. Боль утихла, чай оказался невероятно вкусным, а рядом словно прижался чужой тёплый бок. Маглор не поворачивал головы и не смотрел туда, зная, что иначе Он уйдёт. Нельзя туда смотреть, но можно улыбаться и морщить нос, радуясь, можно пытаться неосторожно нашарить рукой — но только пытаться! — и сжимать край одежды, кусая губы от ласковых касаний руки. Грубые пальцы нежно перебирали волосы, едва касались шеи и плеча, но этого было более чем достаточно. Совсем не хотелось теперь грустить и печально вздыхать в пустоту. Теперь можно было не отмалчиваться, посылая Элронду кислые улыбки, а говорить, говорить, говорить… Говорить о том, какой сынишка глупый, рассказывать, как сегодня воевали с тараканами, решившими устроить лежбище под кроватью менестреля, описывать птиц, что отдыхали сегодня на окне. Можно было не молчать. И час, другой, третий менестрель не молчал, вдохновенно рассказывая обо всём случившемся, болтая свесившимися ногами, едва-едва касаясь ими ворса искусно вытканного ковра, рассказывал и смеялся, порой роняя голову на чужое плечо, счастливо разглядывая шелестящую на ветру листву, слушая, как стучит в окно одинокая ветвь, чувствуя, как тревожит его волосы чужое дыхание. Спать он не хотел, но, видно, Ирмо проходил мимо его окна, кинув в несчастного менестреля свою ловчую сеть. Веки потяжелели, в глаза словно насыпали песка и Маглору стало страшно. Нет, нет, он ведь ещё не договорил! Нельзя же просто так уснуть здесь! Это не правильно, ведь тогда Он уйдёт!.. Сами собой на глаза навернулись слёзы, которые стёрла заботливая рука, стоило только Кано зажмуриться, смаргивая их. А потом чужая ладонь прижала к себе, заставив уткнуться носом в грудь, и чьи-то губы, нежно зашипев, прижались к макушке, пытаясь успокоить. Маглор уснул, а в голове осталась не его, чужая мысль: «Я не навсегда.» II. Маглор допивал чай, уныло глядя в замызганное окно, задумчиво рассуждая с тараканом о смысле жизни и о мойке окон. Таракан по большей части был безучастен к горю хозяина квартиры, но изображал внимание, шевеля усами и стремительно поедая крошки от печенья, рассыпанные по столу. Маглор же, покосившись на квартиранта, подумал, что стоит пригласить службу дезинфекции, но с тараканом этой мыслью не поделился — вдруг пойдёт мстить всей своей большой тараканьей семьёй? Нет-нет, это они уже проходили, хватит мести. И без неё в жизни проблем полно. Например, грязные окна, за которыми уже не видно света… Вздохнув и прогнав-таки наглого таракана с глаз долой за ближайшую сахарницу, покрывшуюся вековой чёрной пылью, менестрель поднялся на ноги и ушёл в другую комнату, оставив чашку ждать выходных, когда от тоски и безделья появляется желание хотя бы помыть посуду. А уже в комнате он со стоном опустился на продавленный по форме его тщедушного тельца диван и со скрипом вытянул ноги, наконец-то выдыхая и расслабленно закатывая глаза. Мышцы словно стали деревянными, им не хватало хорошей зарядки, а моральных сил у Маглора не было ну просто никаких. Хотелось лечь и умереть, а не получалось. Так уж повелось его породе. Завести, что ли, собаку… «Или огромного домашнего таракана. Буду его выгуливать и кормить крошками со стола, а он вырастет и будет катать меня на своей большой широкой спине. И на улице никто не сунется. А можно ещё и дом сторожить заставить. А ведь некоторые ещё и летать умеют…» — размечтался было эльф, да вот беда, самые большие членистоногие, что были на его памяти, стали былью да пылью ещё в начале Четвёртой Эпохи, просто перемерев от голода. Да и чем же кормить этого таракана когда он вырастет столь огромным, что на нём можно будет кататься? Со стоном послав слишком разумный внутренний голос по всем известному адресу, Маглор заёрзал и повернулся на бок, хмуро подложив ладонь под щёку и поджав ноги едва ли не до самой груди, пытаясь улечься как можно удобнее и уютнее. Выходило не очень, на этой полуживой и вечно скрипящей развалюхе мог получить наслаждение только конченный мазохист, к коим Кано себя не причислял, а потому пришлось довольствоваться хотя бы просто тем, что он лежит. Без уюта. Маглор не заметил, как провалился в глубокий и тяжёлый сон. Там были какие-то образы, крики и запах гари, а потом всё вспыхнуло ярким рыжим пятном и исчезло, оставив красное кровавое марево на веках. Менестрель вздрогнул и проснулся, с огромным трудом разлепив веки и тут же застонав, закрывая их скорей обратно — прямо в лицо бил яркий солнечный луч, соскочивший с прикрывавшего его края шторы. А ещё и впрямь пахло гарью, из-за чего пришлось всё-таки вставать и на ощупь ползти на кухню. Неужели что-то на плите забыл? Хорошо, если обойдётся без пожара… Он уткнулся по что-то лбом. А потом его обняли и прижали к этому чему-то гораздо плотнее. От страха отнялись руки и ноги, не хватило сил на крик. Сердце колотилось в горле, мешая дышать и словно выталкивая наружу слёзы. Его прямо сейчас убьют. Зарежут или придушат. И всё, кончится бесславная жизнь менестреля… Вот только неизвестный грабитель не спешил двигаться. А потом чьи-то губы, нежно зашипев, прижались к макушке, пытаясь успокоить. — Я же говорил — я не навсегда.